Хотя сержант держался молодцом, опыты с зельями на нем сказались — лицо унылое, осанка утомленная, глаза запавшие и тусклые.
—Благословение грома небесного с вами, добрая сестра.
—Свет молнии между нами,— поцеловала она сержанта, как велит устав.— Что это, брат,— твоя родня?— улыбнувшись, аббатиса кивком указала на пару кивитских ребятишек, похоже, брата с сестренкой. Те прятались за Динца.
—Просили пить,— пожал он плечами.— Как не дать?
—А что же самому останется? Ты занят важным для братии делом…
—Я пью не воду,— указал сержант на бутылку с болотно-зеленым настоем.
—Это и есть ключ от неба?..— Она с недоверием понюхала зелье.— Ужасно. С великой жажды — и то бы не выпила. Могу ли я присутствовать, когда ты будешь… говорить?
—Если вам угодно. Предупреждаю — моя речь может быть очень грубой.
—Так водится у вещателей?
—Нет.— Сержант смущенно покосился на старшего.— Дело в том, что…
—Черные вышли на связь?— подался вперед комендант.
—Да, блаженный брат. Один, по имени Раскат, пытался совращать меня.
—Много предлагал за измену?
—Кавалерское звание, пятьсот червонцев, табун коней, поместье, двух наложниц…
—Воистину, патриарх щедр!— Комендант с отвращением сплюнул.
—…и еще я должен был зарезать вас, блаженный брат.
—Как же ты ему ответил?
—Здесь благородная дама, я не могу повторить.
—Доставь мне удовольствие, сержант.— Аббатиса ласково притронулась к его руке.— Я желаю знать, получил ли Раскат то, чего заслуживал.
—Цыц!— Сержант прогнал детей, откашлялся и, глядя в сторону, скучным голосом проговорил свой ответ. Сомневаться в точности не приходилось — память у вещунов превосходная. Монахиня с ирисом на груди довольно жмурилась и смеялась, не разжимая губ.
—Ах, какой слог! Какие точные слова!.. Ты достоин награды, сержант.
—Увы, брат, я лишен возможности сделать тебя кавалером — орден распущен, капитула нет,— сожалел комендант.— Но бог свидетель,— поднял он руку, как для клятвы,— на капитуле мой голос — в твою пользу! Дворянство заслужено тобой по праву чести и верности.
—Подтверждаю здесь,— наклонила голову аббатиса,— и повторю устно или письменно, что речь брата-коменданта целиком правдива. Пока же могу предложить лишь свою слабую помощь… Травы и зелья, собранные сведущими сестрами — все в твоем распоряжении. Если они пригодятся, значит, мы трудились не зря. Я пришлю к тебе сестру-травницу… А сейчас приступай к вещанию. Если услышишь Раската — выругай его как следует.
—Премного благодарен,— поклонился сержант, румяный от волнения.— Да славится имя светлейшей Девы-Радуги…
Он взял со стола массивный стальной шлем — в таких головных уборах с ременными подшлемниками и войлочными прокладками воины-меченосцы некогда шли на штурм кивитских укреплений, когда со стен летели камни и копья.
Монахиня в лиловой рясе замерла. Наигранная, нервная веселость покинула ее; настало время таинств. Что для одних — защита от вражеских снарядов и клинков, для других — врата в мир далеких голосов… быть может, лестница в небо… или гибельный провал в темное царство… Куда он пошлет свой зов? кто ему ответит?
—Слушайте… слушайте меня,— нерешительно начал он, застегнув подбородочный ремень.— Говорит сержант Динц из Ордена меча. Я в форте Скалистого мыса, на восточном берегу Кивиты. Мы осаждены войском Тайного ордена. Если кто-нибудь слышит меня, ответьте…
Ни единого голоса. Лишь далекий, мерный шум, похожий на звук прибоя.
—Кто-нибудь слышит меня? Ответьте…
Никого. Даже соблазнитель Раскат снял шлем, вышел из сферы голосов.
«Если бы он подслушивал, я бы его почуял».
—Кто-нибудь… Вы меня слышите?
Безмолвие вокруг на сотни миль. Один шорох невидимых волн.
Все вещуны-меченосцы — молчат. Схвачены черными. Убиты в бою. Покончили с собой, как брат из Трех Щитов.
За волнами шума послышалось слабое, невнятное слово — и погасло. Сержант напрягся, пытаясь его разобрать — не успел.
«Кто это?.. Черные? Донеслось из-за моря? из Вея прилетело? у вейских царей тоже есть вещатели…»
Вновь тишина, нарушаемая только шипением и шорохом. Он закрыл глаза.
—Вы меня слышите?
Сержант с болью ощутил себя одиноким, говорящим среди беспредельной немоты. Кивита с ее поселками, монастырями, портами, плантациями — на самом деле не населенный полуостров, а лесная пустыня, безлюдье гор и озер, на краю которого сидит единственный человек и зовет, безнадежно зовет — последний голос вымершей земли…
—Поговорите со мной, кто-нибудь. Пожалуйста. Ради бога.
Схватив бутылку, он торопливо сделал несколько глотков. Аббатиса стиснула пальцы — похоже, сержант решился расширить слух и речь куда-то далеко, за пределы дозволенного.
—Вы слышите?
В глазах начало мутиться, темнеть. Фигуры коменданта, монахини стали расплываться, словно их рассеивало ветром. Каменные стены кельи просвечивали, как стекло. Затем растворились стены форта, но берега и леса за ними не было — голая земля, серое небо без солнца, пыльная буря. Ветер нес тающие крики, длинные стоны, исступленные вопли.
Вдали — где, сержант не мог понять,— появилась выпуклая громада, висящая посреди ветра. Лед и железо, холодная глыба.
—Опять?— раздалось из нее удивленно. То был не голос, а дуновение, похожее на вздох великана.
—Господи! Отец Небесный, услышь меня!!
—Что тебе?— дохнуло, едва не сдув сержанта со скамьи.
—Попроси…— осмелилась произнести аббатиса, но комендант жестом велел ей умолкнуть.
—Спаси нас!
Ветер клубился пыльными вихрями вокруг темной громады. То, что было заключено внутри, задумалось. Затем прилетел ответ:
—Возьми в море.
Вслед за голосом ударил знакомый звук волн.
Пыль поднималась, заволакивала горизонт; она скрыла источник голоса-дыхания, и, наконец, сгустилась до плотности камня. Сержант вновь оказался в келье — опустошенный, дрожащий.
—Тебе ответили?— нарушил молчание комендант.
—Да…
—Тот же, что прежде?
—Да…
—И что он сказал?
—Надо понять. Я… что-то в море. Я должен прийти в себя.
—Отдыхай. И постарайся понять сегодня. Завтра будет поздно.
Солнце двигалось по небу, отмеряя часы молитв, отсчитывая остаток жизни. Черно-серебряные готовились к бою с черными. Комендант принимал донесения старшин, распоряжался — все пистолеты и мушкеты должны быть заряжены, ударный отряд собирается у ворот, чтобы атаковать сразу после раннего богослужения.
—Тяжелораненым дать отпущение грехов, меч в руку и вино забвения. Кивитов брать только молодых и быстроногих, прочие пусть остаются.
Кое-как избавившись от впечатления — после двух добрых стаканов от беседы среди ветра остались в памяти только слова,— сержант поднялся к парапету, смотреть на водную гладь.
«Возьми в море.Что там взять?»
Стало смеркаться. Девица в лиловой рясе подошла неслышно. Он очнулся, когда она оказалась рядом. Уставился на ирис, вышитый на груди.
—Прости, я тебе помешала?
—Нет… Да… Я размышляю.
—Матушка-аббатиса сказала — тебе нужны травы, брат-сержант. Испытаешь их? Если сделать отвар…
«Я никогда не раскрою эту загадку!— хотел закричать он.— Возьми!И шум… Шум… Легче голову разбить о камень…»
Он рад был отвлечься. Лиловая с ирисом явилась как спасение от мучительных раздумий, сержант испытывал к ней искреннюю благодарность.
В ее кожаной укладке брат Динц увидел множество пакетов, склянок и горшочков, каждый с разборчивой надписью или бумажной наклейкой. Вейский дурман, «листва пророка» из земли варакиян-пустосвятов… даже «корень вдов», что избавляет жен от постылых мужей. И лекарь, и отравитель нашли бы здесь снадобье для любой цели.
—Что тут завернуто?
—Пьянь-трава, гигауна. Ее нельзя пробовать. Она разливает в теле желчь и приводит к злой водянке. Отвешивать гигауну может лишь матушка.
—Да-а-а, слыхивал я, что среди травок лиловых сестер есть и вредные…
—Для души — нисколько.
—А эти пилюли из красного воска?
—Если я завтра не смогу взлететь, то приму одну с молитвой «Избави, Господи» и взойду по радуге,— тихо ответила девушка.
—Мы будем сражаться.— Брат Динц невольно сжал кулак.— Дадим вам время, чтоб войти в летучий сон. Или что — для этого нет подходящих зелий?..
—Я умею взлетать без них. Это секрет,— она рассмеялась, словно мгновение назад не говорила о самоубийстве.
—Ох вы, травницы, зелейницы… Расскажи, сестра! Люблю разные хитрости. Да что ты хмуришься?.. Если выживу — секрет не выдам, если нет — тем более. Слово меченосца.
Они шептались, перебирая и откладывая подходящие растения — двое молодых, вопреки орденским правилам оказавшиеся вместе и наедине. Иногда их руки соприкасались, от этого по телу шли теплые волны. Сержанту было легко и радостно, будто он выпил хмельного.
—Ты — Динц, я знаю. Смотри, не выболтай, что я сказала. И больше ни к кому из сестер не подходи…
—Почему так строго?
—Сначала обещай, потом скажу,— искоса поглядывала девушка. Кареглазый сержант казался ей очень милым.
—Ты вправду ведьма?
—А ты — говоришь с дьяволами?
Ее слова заставили брата Динца вспомнить о голосе из нездешней дали, о загадке — и он помрачнел.
—Но я так не считаю,— поспешила заверить монашка, испугавшись — вдруг сержант обидится?
—Я должен что-то сказать в море. Взять… Это не слова, а… звук? Никак не пойму.
—Есть подсказка?
—Только шум волн.
—В море… в море…— Она задумалась.— Корабль, идущий на подмогу?
—Если бы!.. Только о нем и думаю. Но я зову — ответа нет.
—Что-то внутри моря? под водой? Разве там есть, кому слышать? Рыбы, водоросли и утопленники…
—О, гром господень!— вскинулся сержант.— Внутри!.. А я-то поверху искал! Сейчас же надо проверить…
—Подожди! мы еще не подобрали травы!..
Он взбежал на стену уже в шлеме. Солнце опускалось за лес, окрашивая его кайму кровавым багрянцем; во дворе на очагах и кострах готовили скудную пищу, сытный дымок жареного поднимался к потемневшему небосводу. Море стало густой темной синью, у горизонта сливаясь с первыми робкими звездами.