Ниже граф приписал: «Скотница, уход за инопланетным живым механизмом по кличке Пата. 15 унц/мес».
И еще: «Дрессировка Паты в опытах по лечению на базе лазарета — 10 унц/мес. Плата за лечение — в пользу Х. Канитан».
Сам граф в услугах Паты не нуждался — род Тор-Майда славится крепким здоровьем, а Бертон был еще не стар и полон сил. Но кавалер Карамо, изучавший цивилизацию Мориора,— застарелый ревматик… Если россказни о пегой свиноухой животине хоть наполовину верны, эта боязливая Хайта (по глазам — хитрая бестия!) справит себе не только приличный гардероб, но и все приданое, включая мотокарету.
Последней из особ, вызванных в Гестель благодаря интригам Ее Императорского Высочества, оказалась худая, болезненного вида рыжая женщина, державшаяся напряженно и испуганно. Для встречи с графом она надела лучшее, что у нее было — возможно, припасенное для похорон,— и выглядела как ряженое чучело. На платье у ворота прицепила напоказ гражданское серебряное «Око за храбрость» — государи таки нашли, чем ее наградить. И привела всех деток — младшие прятались за юбками, старшенький цепко держал мать за руку, исподлобья хмурясь на графа.
—Мой позывной — Шельма, ваше сиятельство. Сама не знаю, как я бунтовать решилась. Наболело все, вот и осмелела. Стало жалко за девчонок… Своим я кое-что на пансион скопила, уж в приют не попадут.
Бертон старался рассмотреть ее детей. Нередко дар передается по наследству. Будущие медиумы?.. Их не угадаешь. Старшего сынка пора проверить.
—…и мой, глядишь, вам пригодится.— Она толкнула мальчишку вперед.— Я его берегла, вещать не допускала. Так что он без эфирного имени.
«Есть! Еще один… Ну-с, добро пожаловать, новый жилец эфира. Наверно, уже пробовал тайком? Если мать прятала шлем под замок, ты надевал на голову кастрюлю? Или прикладывал молоток ко лбу?»
—Место штатской наставницы вам подойдет? У нас мало опытных учителей. Будете жить за церковным садом, там жилье женских служб.
—Ох, не знаю, смогу ли?
—Поглядите на меня. Я не медиум, но уже десять лет учу их говорить и слушать.
Подписи были поставлены, печати наложены, ключи и бирки с номерами выданы.
Мыть полы в женском корпусе полагалось по очереди — на каждом из двух этажей келья за кельей впрягались наводить порядок. Само собой, новеньких ставили в черед на следующий день, как вселятся. Младшая ли, старшая — давай, таскай воду, ерзай тряпкой, отжимай и выливай. Лара поняла, что для Ласки поблажек не будет.
Та призналась шепотом:
—Я не умею.
Действительно, а где ей было научиться? Когда другие учатся от матерей, наглядно, она уже без глаз сидела, как обуза. Так бы в углу и зачахла, не откройся ее дар. Наверно, он от боли и тоски прорезался до срока. Дальше ясно — напялив шлем по самый нос, передавай приказы Цереса.
—Ты сиди, я одна справлюсь.
—Так нельзя. Дай мне хоть тряпку выжимать.
—Нет уж! Лучше пой. Мне будет веселей.
Подвернув до колен рабочие шаровары, заткнув сорочку под пояс и затянув платком волосы, Лара босиком поспешила с ведрами к крану, а Ласка нашла место в коридоре, чтобы ее не задевали, и начала:
У старой кладбищенской церкви
Студент в черном платье стоял,
Обрек он себя горькой смерти,
В руке склянку с ядом держал.
Над ним насмеялась девица,
С богатым пошла под венец.
Осталось ему отравиться,
Принять свой ужасный конец.
Из келий начали выглядывать девчонки:
—А голосок-то ничего.
Студент простился с белым светом; могильный дух крюком поволок его в темное царство. Изменщица, раскаявшись, рыдала на могиле: «Куда ты ушел, мой желанный? Я жить не могу без тебя!»— и ее убило молнией.
Лара шуровала, размашисто орудуя тряпкой. Ласка не умолкала, завела другую песню:
Молодой монах молился:
—Почему я не любим?
Пала с неба ангелица
И предстала перед ним.
Ни пера на ней, ни пуха,
Ни одежки, ни белья.
Подмигнула молодуха:
—Брат монах, я вся твоя!
Коридор большой, широкий — в старину строили просторно, чтоб у монахинь было и света, и воздуха вволю. Лара вспотела, но размаха не убавила — ших, ших.
Белобрысая Ветка понаблюдала, послушала Ласку и, скрывшись на время в келье, вышла — тоже в подвернутых штанах, босая и с платком на голове. На чей-то косой взгляд ответила просто:
—Чего смотришь? Она для нас поет, я для нее помою.
А Ларе сказала:
—Макни еще разик, и воду сменю.
Подхватила с плеском ведра, унеслась.
Косточка, старшая на этаже — чернявая, уже сильно фигуристая девушка с верховьев Куруты, где до сих пор барский суд, а колдунов бросают замерзать в снегу,— подумала, прищурилась и молвила:
—Нитка, почему не подпеваешь? На литургии в хоре заливалась, а тут…
Поняв атаманшу, кое-кто нырнул переодеться, а другие, с голосом, прибились к Ласке с Ниткой, уже певшим вместе:
Есть в столице у нас развеселый квартал.
Он казармой большой называется.
От зари до зари там горят фонари
И студенты по улицам шляются.
Они песни поют и в начальство плюют
И еще кое-чем занимаются.
За высокой решеткой, отделявшей девиц от мужского корпуса и Мельничного сада, скучился пяток ребят, следивших издали за бойкой кутерьмой на запретной территории:
—Свистни наших — представление пропустят!
—Слышите? Поют, что ли?
—А какой сегодня праздник?
Там, через две решетки и аллею, мелькали розовые ноги, белые сорочки, брызгал смех. Оттуда неслись задорные выкрики:
—Куда глядишь, зенки нахальные?
—Мал еще глазеть! Приснюсь, родимчик будет!
—Подсадите мелкого, ему не видно!
Пареньки терлись о прутья решетки, щелкали языками:
—Иий-ех, картинка!
—Айда к нам, в догонялки сыграем!
—Эй, Вишня! Портки сзади лопнули!
—Умри, Табак!— Повернувшись к ним, названная Вишня смело вздернула на животе сорочку, а подружки за спиной, перемигнувшись, дружно потянули ее шаровары вниз. Как в песне: «И предстала перед ним». Визгу было! А за аллеей вопили: «Уррра!», молотя ладонями по прутьям. На шум выбежала наконец наставница:
—Безобразницы, что вы себе позволяете, мигом все в корпус!
—А-а-а, они из-за забора дразнятся!
—А сами — зачем выставились?!
Коридор сиял чистотой, певицы забились в келью Ветки, а дежурная дама выносила приговор за озорство:
—Все, кто кривлялся у ограды, останутся без ужина. Если не назовете зачинщиц, то и без завтрака.
Выдавать своих позорно, а самим назваться — нужна смелость. Конечно, вперед выступила Косточка, потому что главная, за ней Вишня, поскольку не отвертишься, а для священного числа и Лара. Открылся карцер — унылое место.
—Здорово повеселились.
—Ага, ты видела, как Табак челюсть отвесил?
—Ну еще бы. В бане не мылся, пупка не видал… Вы с Лаской хорошо придумали — мыть с песней,— улыбнулась Ларе Косточка.— Теперь вы под общей крышей.
Шли дни, сменялись недели. Месяц полевик закончился, начался липец. Учебный год клонился к завершению, близилась урожайная вакация, когда многие отправятся домой.
В Гестеле появились мастеровые в картузах, в просторных серых блузах, с трубками в зубах, инженеры в форменных кителях и фуражках. За Пастырским садом шла спешная стройка — ставили движок внешнего сгорания для электростанции.
Через ворота то и дело въезжали ломовые полки, запряженные тройками тяжеловозов, двухтрубные тягачи с прицепами — везли ящики, известку, камень, черепицу и кирпич.
Толки роились как мухи:
—Тюремный корпус отстраивают.
—А где он такой?— интересовалась Лара.
—За Мертвым садом, там монахов хоронили. Они встают ночами и в кладбищенской часовне служат… Правда, я сама видела! Идут вереницей, в руках свечи, лица белые-белые, одни кости…
—У дворянок наставница новая — жуть! Иноверка, курит как паровик, а ругается — говорят, заслушаешься. За обедом спросила: «А выпить? Что, здесь даже пива не дают?»
—А лунатичка Лис — дочь Бертона! Вселилась со служанкой, вроде белой вейки — в ошейнике. Та спит на полу, у кровати.
—В тюремном корпусе бригада день и ночь орудует. Будет новая лаборатория — сторож сказал по секрету, за две папиросы.
К бывшей монастырской тюрьме, где в старину держали нарушителей церковного устава и еретиков, возили оборудование, катушки электрического кабеля, а кругом высился свежий забор — не подглядишь.
—Ловкач Гуди туда сунулся — уж на что вор, и то поймали, накостыляли по шее. У мастеровых рука тяжелая.
—Страх какой! На кладбище святых сестер что завелось!.. Прямо среди дня — мы с Ниткой зашли положить по цветку на могилы…
—Скажи лучше — с Табаком встретиться.
—…а из кустов свинья как выглянет! И человечьим голосом нам говорит: «Дай кусь!» Мы без памяти бежали, ног не чуя. Наверно, оборотень!
—Нет, это дух монашки. Ее заживо замуровали — согрешила с кавалером. Дух голодный, ясно? Надо отнести туда пирог от ужина.
—Тебе охота призраков кормить? Сама и неси! С пирогом вместе в склеп утащат…
—Возрадуемся, дети мои!— возгласил после литургии Отец Конь.— Несмотря на звездную войну и дефицит бюджета, его сиятельство добился для Гестеля больших ассигнований! В честь этого события назначен благодарственный молебен. Спевка хористов — после ужина.
Шельма звала Ласку к себе:
—Иди, у нас лучше будет!
—Спасибо, нет, я с Ласточкой.
Кроме уроков вещания они встречались в лазарете, куда Хайта водила тайком Пату на поводке. Шельма, тертая жизнью, быстро привыкла к процедурам, а Ласка, слава богу, не видела, как выглядит лечебное животное. Гладила и дивилась:
—Ой, сколько ножек! Она из заморской страны?
—Издали,— уклончиво отвечала Хайта.— Долго ехал!
—Мама, тяа?
—Она говорящая! как здорово! А что она еще умеет?