Марина однажды увидела во сне бесконечный конвейер, на котором лежат неподвижные люди, и некто в белом халате и маске – лица не видно – вкладывает им в голову нечто, крошечный чип… Приснится же! Марина, будучи еще юной практиканткой, путано выложила все это доктору Лембергу. Тот задумался, «ушел в подсознание» и, пожевав губами, сказал наконец: «То есть вы, Мариночка, полагаете, что психические расстройства не что иное, как следствие неких злонамеренных экспериментов с психикой человека? Вроде двадцать пятого кадра или каких-нибудь психолучей? Зомбирование? В смысле, наведенное состояние? Кем же, если не секрет? Уж не пришельцами ли?» Марина смутилась и покраснела, а доктор Лемберг смотрел на нее с благожелательным любопытством. Потом произнес фразу, которой она не поняла: «Человечество безумно одиноко, Мариночка. А космос холодный и равнодушный. Хотелось бы думать, что кто-то заинтересован в нас хотя бы как в экспериментальном материале…»
Эта женщина, Марта, и мальчик-музыкант поступили в их частную психиатрическую лечебницу – «семейный дурдом», как называет его санитар Леша, – почти одновременно. С мальчиком понятно – на его глазах шпана зарезала подругу. Он бросился защищать ее, и его ударили несколько раз ножом. К счастью, раны оказались поверхностными и он выжил. К счастью или нет? Потому что жить он не хочет. Молчит, отказывается от пищи, пытался вскрыть себе вены осколком разбитого стакана. Борис Маркович любит повторять, что человек должен жить хотя бы ради любопытства. Но это старый человек, а у молодого намного больше причин жить, но молодые этого не понимают. Мать жалко – сидит целыми днями, что-то рассказывает ему, держит за руку. Боится, что он опять попытается… Старается не плакать. Сказала ей, Марине: слава богу, хоть живой. Время лучший врач, все знают. Говорят, он талантливый музыкант. Борис Маркович приказал поставить к нему в комнату пианино, перетащили из зала. Думали, потянет его к музыке. Но он даже не подошел. Лежит, смотрит в потолок. Страшный, худой, пальцами перебирает одеяло. Не сопротивляется, глотает таблетки, запивает водой. Можно заставить съесть кусок хлеба с сыром. Больше ничего.
– Понаблюдаем, – говорит Борис Маркович. – Не хотелось бы палить из пушки по воробьям, но суицидальные тенденции – это серьезно. Надеюсь, он лишь в начале пути…
Он провел с мальчиком несколько сеансов гипноза по собственной методике, но безрезультатно.
А эта женщина… ее зовут Марта. Хорошенькая, как ангел. Синеглазая, с короткими рыжими волосами. Что с ней случилось – непонятно. Ее сбила машина, показали в вечерних новостях – везде кровь, «Скорая», толпа зевак. Ее муж привез запись, они все смотрели. Причем мнения разделились – она или не она. Стопроцентной уверенности нет. «Скорая» доставила ее в травмопункт, а она исчезла оттуда, причем никто не видел как, и появилась через несколько дней в собственной квартире в состоянии транса. Муж бывает каждый день, сидит, гладит по волосам, говорит с ней, спрашивает о чем-то; переживает страшно, того и гляди, сам тронется. Она сидит в кресле, прямая, руки на коленях. На лице улыбка. Она не спит. Просто сидит не шевелясь. Борис Маркович считает, что это не улыбка, а сокращение лицевого нерва, возможно, паралич в результате травмы, что приводит к симуляции улыбки. Потому что никаких эмоций она не проявляет. Смотрит в пространство, не реагирует на звуки или уколы. Улыбается, и от ее улыбки мурашки по коже. Не сопротивляется, когда санитарка Лена умывает ее и причесывает. Послушно позволяет, с лица не сходит улыбка. Взгляд в никуда, зрачки расширены. Вряд ли понимает, что с ней происходит. Ее привезли в разорванном платье с пятнами засохшей крови, муж сказал, что шубка тоже в крови, а на теле ни ран, ни ссадин. Анализ ДНК показал, что кровь на шубке и на платье ее собственная. Непонятно. Марина старается об этом не думать.
Борис Маркович долго жевал губами, потом сказал: или муж ошибается, или в сюжете не она, или… мгновенная регенерация. «Но мгновенная регенерация из области фантастики, Мариночка, – сказал он, – а я человек скучный и склонен относить непонятное на счет недостатка информации. Хотя…» Тут он задумался, отставил кружку – они пили чай, – потыкал пространство чайной ложечкой. Потом сказал, что человечество знает еще так мало. Очень мало. Чудовищно мало. В теории мгновенная регенерация возможна, резервы в человеческом организме практически неисчерпаемы… нужна только команда мозга. А вот при каких условиях мозг даст эту команду – вопрос. До сих пор не известен ни один подобный случай. Тем более мы говорим о регенерации у примитивных форм, а с повышением сложности организма способность к регенерации снижается. То есть амебе и ящерице легче регенерировать, чем человеку. Но опять-таки, это не абсолютная истина. У человека тоже происходит регенерация – регенерируют эпидермис, костная ткань, печень… Почему именно они?
Доктор пожал плечами, помолчал, снова потыкал в воздух чайной ложечкой и добавил: «Может, она с другой планеты? Марсианка? Аэлита? Как вы думаете, Мариночка?»
Марина улыбается и тоже пожимает плечами, повторяя жест доктора Лемберга. Эти двое, думает Марина, появились у них почти одновременно. Что это? Совпадение? Закономерность? Закон парных случаев, в который верят все медики?
Она допила чай и поднялась. Бесшумно сколь-зила по коридору, заглядывая в палаты. У них в лечебнице восемь «постоянных» пациентов, из богатых – лечебница частная. Всюду цветы. Торшеры под розовыми абажурами – Борис Маркович любит розовый цвет, считает, что он успокаивает и поднимает тонус. Ковровые дорожки. Тишина. Приятно пахнет.
Она открыла дверь в палату мальчика-музыканта. Горел ночник на тумбочке – тоже розовый. Мальчик спал, глаза его были закрыты, руки лежали поверх одеяла. Марина присмотрелась: пальцы его беспокойно и мелко двигались, так же, как они двигались днем, когда он теребил одеяло. Ей пришло в голову, что ему снится, как он играет на пианино. Она тихонько закрыла дверь и пошла дальше…
Эта женщина, Марта, по-прежнему неподвижно сидела в кресле. В слабом свете ночника, почти в темноте. Борис Маркович сказал, что ее зрачки не реагируют на свет, она не видит. Широко открытые синие глаза были пусты, на лице – благожелательная улыбка, от которой у Марины уже в который раз мороз продрал по коже. Томография мозга патологии не выявила. Самое страшное, что в черепной коробке что-то происходит, она мыслит, думает о чем-то… или нет? Пустота? А улыбка вовсе не улыбка, а тоже пустота? Нормальный человек не может без сна, а эта женщина не спит почти неделю – все время, что она в лечебнице. Сидит в кресле не шевелясь, прямая, как манекен… Манекен! Вот оно! Марина снова почувствовала холодок вдоль хребта. Не живой человек, а манекен. Кукла!
На коврике перед креслом сидела роскошная персидская кошка, дымчато-серая, Веста. Доктор Лемберг показал Марине картинку в Интернете и сказал: «Мариночка, нам нужна именно такая кошка. С длинными волосиками и не старше месяца». Считается, что кошки обладают мощным психотерапевтическим потенциалом. Именно кошки, а не коты. Он даже обращался к ней не иначе как «коллега Веста». Кошка не мигая смотрела на неподвижную фигуру в кресле глазами цвета крыжовника.
Марина подумала, что Веста, возможно, чувствует что-то… Что-то не доступное ни человеку, ни прибору. С тех пор как эта женщина у них, Веста безвылазно сидит в ее комнате, на коврике напротив, и глаз не сводит с неподвижной фигуры.
Она подошла к Марте, дотронулась до ее руки. Рука была теплой. Пульс едва прощупывался. Марина наклонилась и заглянула ей в глаза. Марта смотрела на нее в упор, и Марина отшатнулась – на миг ей показалось, что в глазах этой женщины промелькнула осмысленность. Но тут же она поняла, что ей показалось. Взгляд Марты был пуст, на губах играла обычная бессмысленная улыбка.
Она осторожно прикрыла дверь, вышла в коридор. Оглянулась. В длинном коридоре было пусто и тихо; светили неяркие матовые шары светильников, похожие на луну. Марина прислонилась к стене, прижала руку к груди, сделала несколько глубоких вдохов. Сердце колотилось все тише. Что за истерика, подумала Марина, облизнув пересохшие губы. Глубокая тишина и полусвет были враждебными, полными потаенного нехорошего смысла. Вдруг раздался оглушительный грохот, и порыв ледяного ветра пронесся по коридору. Марина вскрикнула. Колени ее подогнулись, и она, тяжело опираясь спиной на стенку, медленно осела на пол. В наступившей тишине явственно раздавался странный ритмичный звук. Шаги? Марина дрожащими руками нащупала в кармане халата мобильный телефон, не сразу удалось ей набрать номер вахтера Миши…
До появления Миши она так и просидела на полу, прижимаясь спиной к стене, судорожно сжимая в руках телефон. Она увидела пар от собственного дыхания и поняла, что температура в доме резко упала. Она слышала лязг замков внизу – Миша отпирал дверь своими ключами, – но не могла пошевелиться. Топая, он поднимался по лестнице, она слышала, как он остановился на лестничной площадке и чертыхнулся. Потом шаги раздались рядом.
– Ты чего, мать, на полу расселась? – спросил Миша, приглядываясь к ней. – На лестнице окно раскрылось, ветер на улице страшный, чисто ураган. Днем не закрыли, ветер и ударил. Весь огород на полу. Я закрыл. Слава богу, стекло целое. Испугалась? – Он протянул ей руку. От него разило спиртным. Раньше она учинила бы ему разнос за подобные вольности, раньше, но не сейчас. Сейчас она едва не заплакала от облегчения.
– Ну все, все, будет, – приговаривал Миша. Был это корявый мужичок, на все руки мастер, но пьющий. – Какие мы нервные стали! Тебе, мать, хоть молоко с витаминами полагается? Или ликерчику на ночь? А?
– Мишенька! – лепетала Марина, все еще цепляясь за его ручищу. – Ты извини, что я так… сама не понимаю, что на меня нашло.
– Бывает всяко. Как померещится ни с того ни с сего, так и не знаешь, было или не было, а ты говоришь. То-то и оно, жизнь такая, – философски заметил Миша. – Пойдем, по чайку врежем для сугреву. Сейчас тепло пойдет, нормально. Вроде тихо, буйных нету. А Зинке скажи, чтобы окна проверяла, а то мало ли… Видишь, как шарахнуло. Погодка разгулялась, не приведи господь!