— Опрос граждан, наведение справок, наблюдение и, если понадобится, даже оперативный эксперимент.
Сидоров улыбнулся:
— Подкованный ты парень, Вадик. А знаешь, так нагло и настырно мне еще никто себя не предлагал.
— Конфиденты по нынешним меркам — люди небескорыстные, — теперь усмехнулся Кравченко. — И если они себя вдруг кому-то предлагают, значит, жертва эта, по их мнению, окупится.
— Ну, положим, я согласен. И даже очень рад такому нашему.., ну, скажем, сотрудничеству. А дальше что?
— А дальше будем менять баш на баш. Честно и справедливо по мере возможности. Информация внутренняя за информацию внешнюю.
— А что тебе от меня нужно конкретно?
— Пока что результаты судебно-медицинской экспертизы трупа Шипова, результаты осмотра места происшествия и все о свихнувшемся Пустовалове.
Сидоров взвешивал требуемое и предлагаемое.
— И никаких там бумаженций — контрактов, подписочек и тэ пэ, — подытожил Кравченко. — Я их не люблю.
— Я тоже. Но вообще ты многого хочешь. Аппетит шире рта у тебя, Вадик.
— Я свое сказал. Решать тебе.
Опер решал недолго. Поднялся, полез в сейф, достал оттуда пачку фотографий, початую бутылку водки, а из ящика в столе два пластмассовых стаканчика.
— Один вопросик на предмет проверки искренности конфидента, — он разлил по стакашкам. — А сколько Зверевой лет?
— Пятьдесят два года. А ты.., вы что, даже не допрашивали ее тогда?!
— Какое там! Прокурор вякнул, краснея и бледнея: а не ответите, мол, нам на вопросики, она на него глянула — он и заткнулся. Но ей, конечно, не до вопросов тогда было, понимаем. Но и сейчас, Вадик, на протокол положить такую женщину — та-а-кую женщину никто из наших тут не осмелится. Духа не хватит. Уедет — пошлют потом отдельное поручение, на МУР спихнут, а там… Ладно, это теперь уже неважно, а важно то, что шабашник Коровин убиенный тебя не интересует? Так, нет?
— Мне за него платить не будут. А он действительно шабашник?
— Действительно. То опознание участковым полностью подтвердилось. И действительно, ездил в город за водкой. На обратном пути его и замочили.
— О нем мы будем скорбеть. Пока что. Но вспомним непременно, если понадобится. А вот о Пустовалове…
— Бери снимки. Полюбуйся. Это он по первому своему делу, когда напал на соседа по лестничной площадке. У того в результате тяжкие телесные — полгода в гипсе, потом инвалидом стал.
— А чем он его?
— Как и шабашника — топором по голове, тот руками успел закрыться — раздробление обеих кистей, переломы, ну и черепная травма.
— А лицо?
— В материалах уголовного дела сказано: «неизгладимое обезображивание лица» — шрам через весь лоб. Хорошо, черепушка у соседа оказалась крепкая. Вообще — удар в лицо — это на Пустовалова похоже.
— А в горло? Ножом? — насторожился Кравченко.
Опер пожал плечами.
— Просвети меня насчет этого психа, Саша. — Кравченко рассматривал фотографии, где в присутствии понятых тот, кого сейчас разыскивала милиция, демонстрировал что-то следователю на лестничной площадке, видимо, какого-то очень старого дома. — Только странно, что вы следственный эксперимент с невменяемым проводили.
— Не мы, во-первых. А во-вторых, дело еще до судебно-психиатрической было, по горячим следам, так сказать, закрепить хотели. И тогда выводов о его здоровье никто еще никаких не делал.
— Ясненько. А почему он…
— Слушай, я тут в одно место собирался, да ты пожаловал. Получить хочу там консультацию на тот же предмет, что и тебя интересует. Мне этот псих — вот где, — Сидоров показал себе на горло большим пальцем. — Ненавижу эту публику, потому что не понимаю. А тут есть человечек, который с одного взгляда их сечет. В общем, момент назрел — если хочешь, можешь прокатиться со мной. Вреда от этого, думаю, не будет.
— А куда прокатиться? — осведомился Кравченко.
— Да тут недалеко, в лесочке. Интернат там для вот таких, — Сидоров крутанул пальцем у виска, точно будильник заводил. — Лесная школа, в общем, а наши ее «Гнездом кукушки» окрестили. Там прежде и ЛТП наш районный помещался, и наркология, потом все прикрыли, трудоголики расползлись кто куда. Сейчас там только те дурики живут, какие сами того желают и кому совсем уж деваться некуда. Ну и несколько «принудиловок», но это случай особый. Со своим режимом. А зав всей этой богадельней голова светлая. Советы иногда нам дает. Тут у нас весной из части дезертир деру дал с автоматом, шизанутый какой-то. Так ее советы очень даже пригодились. Так что и по Пустовалову…
— Ее советы? — Кравченко ухмыльнулся.
Сидоров в ответ улыбнулся обезоруживающе.
— Ладно, не цепляйся. Ты на колесах? Вот и чудненько. Только пожрать надо сначала заскочить куда-нибудь.
Пельмени уважаешь? Ну и лады. Тут есть одно местечко.
Глава 9«ГНЕЗДО КУКУШКИ»
До «Гнезда» добирались довольно долго — сначала по шоссе, а затем по весьма живописной, но ужасающе ухабистой лесной дороге. «Хонда» то и дело подпрыгивала на рытвинах, кое-как присыпанных гравием.
— Тут у нас ремонт вечный, наверное, еще со времен варягов, — рассказывал Сидоров. Перекусив вместе с Кравченко и запив обед парой банок пива, он заметно оживился. И причина подъема его настроения стала для Кравченко скоро совершенно ясна. — У озера вашего стройка кипит, лес наш валят, роют, бетонируют, грызут природу точно колорадские жуки. А тут, — опер кивнул на сосны, на гранитные валуны, поросшие разноцветными мхами, — убогим и дорога вроде не нужна. И правда, куда им таким путешествовать? «Скорая» с грехом пополам из города доедет, хлеб с крупой тоже на попутке забросят, гроб — если кто скопытится — тоже: кладбище тут рядом.
— А персонал как же сюда добирается? — поинтересовался Кравченко.
— А персонал, считай, аборигены. Тут станция в двух километрах железнодорожная. Так половина персонала там в поселке живет. А сторож, повариха и старшая медсестра вообще при интернате постоянно. У них квартирки казенные во флигеле. Сторож, например, уж лет пятнадцать отсюда никуда.
— А завбогадельней? — улыбнулся Кравченко.
— У нее тоже там комнатушка. Она ж питерская сама.
Ну, ее сюда по распределению в оные времена. Ничего, вроде прижилась. Седьмой год здесь.
— Одна?
Сидоров погладил мягкую обивку сиденья.
— Классная машинка, — заметил он. — Я иномарочку эту замечал тут на днях. И не только на шоссе. Это ведь айзергуд на ней катается, секретарь Зверевой?
— Он иранец. Вроде бы.
— Иранец? Чтой-то вдруг?
— А так вот, — Кравченко полуобернулся. — Я его пока еще не разъяснил.
— Ну так постарайся, поторопись, — Сидоров вальяжно раскинулся на сиденье. — Баш на баш — уговор состоялся. Да, хороша машинка. И дом у этой Зверевой — закачаешься. Хоромы.
— Они там как на Луне живут, Шура. — Кравченко прибавил скорость: дорога вроде стала поровнее. — В вакууме, как зеленые человечки. Там все совсем другое.
Иная галактика.
— Брось, люди везде одинаковы. Что богатые, что бедные, что нищие — так же болеют, так же жрут, так же… — он запнулся, — словом, на гвозде в уборной у них тоже туалетная бумага.
— Но при этом унитаз золотой. Нет, Шура, кто на таком унитазе сейчас восседает, тот… Эх, да что там! Дольче вита. Она и есть дольче. Разница огромадная, особенно если со всем остальным нашим дерьмом сравнивать.
— Вообще-то, конечно, вертолеты вон как пылесосы покупают.
— Вертолеты — это муть, Шура. Железки. И тот банкир ваш с его конюшней тоже муть. Портяночник, дешевка. Зверева, если только захочет, то…
— Что? Шибко богатая? — Сидоров прищурился.
— Ты даже не можешь себе представить насколько.
— Муж, он ведь по закону у нас наследник первой очереди после жены, так — нет?
Кравченко покосился на спутника: как-то резко ты, Шура, мыслительный свой процесс ведешь. Все скачками, скачками…
— А затем идут братья-сватья, — продолжал Сидоров.
— У нее сватьев нет. И детей, заметь, тоже. Белобрысые — не родные ей. Считай, что седьмая вода. Но брат — родной.
— А я его по телевизору в дежурке вчера слыхал. Он за Траволту трепался. Фильм ночью показывали по кабельному. Э-э, сбавь, тут поворот направо, — Сидоров указал на узкую, поросшую травой колею. — А вон и избушка наша: к лесу задом — к нам фасадом. Ты погоди маленько, я с Наташей переговорю и тебя позову. Лады?
Лесная школа-интернат показалась Кравченко кощунственно похожей на музей-усадьбу одного поэта, где прошлой осенью они побывали с Катей. Старый деревянный помещичий дом с гипсовыми колоннами, «бельведером» и подслеповатыми окнами, забранными толстой решеткой.
Вековые липы и клены, полуразвалившаяся «господская» ограда, круглая клумба, а на ней георгины, львиный зев и душистый табак вперемешку с сочными сорняками. Бледнолицый, тихий с виду паренек в синем ватнике старательно подметал двор новенькой метлой. В песке у ограды рылись рябые куры. Серый кот — хвост трубой — шествовал по тропинке к пожарной кадке под навесом из шифера.
Скрипнула дверь, обитая дерматином, — на крыльцо дома вышла старуха в белом халате, косынке и войлочных тапочках с охапкой скомканного постельного белья.
Узрев ее, парень вдруг бросил метлу, запрыгал на одной ноге, издавая низкое утробное гудение — точно шмель или мальчишка, изображающий самолет.
— Не пыли, голубь, — старуха вытряхивала белье и запихивала его в черный пластиковый мешок. — И метлу подбери. Тебе Наталья Алексеевна что наказала делать?
Двор мести. Полоса-то твоя взлетная без сучка без задоринки должна быть. Во-от. А ты что ж? Как взлетать будешь, зацепишься. Вот истребитель твой и развалится. Как же это, а? Хорошо ли будет?
Парень послушно поднял метлу и снова принялся за работу. Кравченко запер машину и наблюдал за «дворни» ком-истребителем", стараясь не ухмыляться. Старуха окинула его взглядом, но ничего не сказала. Из-за угла дома появился Сидоров, а с ним маленькая, точно Дюймовочка, женщина в сияющем белизной халате.