тихого похрапывания.
На рассвете миссис Наваррес все еще рыдала и вопила.
Днем было не так уж плохо. Сводный хор детей, орущих там и сям по всему дому, казался спасительной благостыней, почти гармонией. Да еще пыхтящий грохот стиральных машин на крыльце, да торопливая мексиканская скороговорка женщин в синелевых платьях, стоящих на залитых водой, промокших насквозь ступеньках. Но то и дело над пронзительной болтовней, над шумом стирки, над криками детей, словно радио, включенное на полную мощность, взмывал голос миссис Наваррес.
— Мой Джо, о бедный мой Джо! — верещала она.
Б сумерках заявились мужчины с рабочим потом под мышками. По всему раскаленному дому, развалясь в прохладных паннах, они ругались и зажимали уши ладонями.
— Да когда же она замолкнет! — бессильно гневались они.
Кто-то даже постучал в ее дверь:
— Уймись, женщина!
Но миссис Наваррес только завизжала еще пуще: «Ох, ах! Джо, Джо!»
— Сегодня дома пе обедаем! — сказали мужья своим женам. Во всем доме кухонная утварь возвращалась на полки, двери закрывались, и мужчины спешили к выходу, придерживая своих надушенных жен за бледные локотки.
Мистер Вильянасуль, в полночь отперев свою ветхую рассыпающуюся дверь, прикрыл свои карие глаза и постоял немного, пошатываясь. Его жена Тина стояла рядом, вместе с тремя сыновьями и двумя дочерьми (одна грудная).
— О господи,— прошептал мистер Вилъянасуль.— Иисусе сладчайший, спустись с креста и утихомирь эту женщину.
Они вошли в свою сумрачную комнатушку и взглянули на голубой огонек свечи, мерцавший под одиноким распятием Мистер Вильянасуль задумчиво покачал головой:
— Он по-прежнему на кресте.
Они поджаривались в своих постелях, словно мясо на угольях, и ночь поливала их собственными приправами. Весь дом полыхал от крика этой несносной женщины.
— Задыхаюсь! — Мистер Вильянасуль пронесся по всему дому и вместе с женой удрал на крыльцо, покинув детей, обладавших великим и волшебным талантом спать, несмотря ни на что.
Неясные фигуры толпились на крыльце. Дюжина мужчин молчаливо сутулилась, сжимая в смуглых пальцах дымящиеся сигареты; облаченные в синель женщины подставлялись под слабый летний ночной ветерок. Они двигались, словно сонные видения, словно манекены, начиненные проволочками и колесиками. Глаза их опухли, голоса звучали хрипло.
— Пойдем удавим ее,— сказал один из мужчин.
— Нет, так не годится,— возразила женщина.— Давайте выбросим ее из окна.
Все устало засмеялись. Мистер Вильянасуль заморгал и обвел всех растерянным взглядом. Его жена вяло переминалась с НИМ рядышком.
— Можно подумать, кромe Джо никого на свете в армию не призывали,— раздраженно бросил кто-то.— Миссис Наваррес, вот еще! Да этот ее муженек Джо картошку чистить будет — самое безопасное местечко в пехоте!
— Что-то нужно предпринять,— молвил мистер Вильянасуль. Жесткая решительность собственного голоса его испугала. Все воззрились на него.-— Еще одной ночи нам не выдержать,— тупо заключил мистер Вильянасуль.
— Чем больше мы стучимся к ней, тем больше она орет,— пояснил мистер Гомес.
— Священник приходил после обеда,— сказала миссис Гутьеррес.— Мы за ним послали с отчаяния. Но миссис Наваррес даже дверь ему не открыла как он ни упрашивал. Священник и ушел. Мы и полицейского Гилви попросили на нее наорать — думаете, она хоть послушала?
— Значит, нужно попытаться по-другому,— размышлял мистер Вильянасуль.— Кто-то должен ее... утешить, что ли...
— По-другому — это как? — спросил мистер Гомес.
— Вот если бы,— подвел итог минутному раздумью мистер Вильянасуль,— среди нас оказался холостяк...
Его слова упали, словно холодный камень в глубокий колодец. Послышался всплеск, тихо разошлись круги.
Все вздохнули.
Словно летний ветерок поднялся. Мужчины слегка приосанились; женщины оживились.
— Но,— ответил мистер Гомес, вновь оседая,— мы все женаты. Холостяков здесь нет.
— О,— сказал каждый, и все погрузились в жаркое пересохшее русло ночи, продолжая безмолвно курить.
— Тогда,— выпалил мистер Вильянасуль, приподнимая плечи и поджав губы,— это должен сделать один из нас!
И вновь подул ночной ветер, пробуждая в людях благоговение.
— Сейчас не до эгоизма! — объявил мистер Вильянасуль.— Один из нас должен это совершить! Или это, или еще одну ночь в аду поджариваться!
И тут люди на крыльце, прищурившись, расступились во-круг него.
— Вы ведь это сделаете, мистер Вильянасуль? — жаждали узнать они.
Он оцепенел Сигарета едва не вывалилась у него из пальцев.
— Да, но я...— возразил он.
— Вы,— откликнулись они.— Да?
Он лихорадочно взмахнул руками.
— У меня жена и пятеро детей, один грудной!
— Но мы все женаты, а это ваша идея, и вы должны иметь храбрость не отступать от своих убеждений, мистер Вильянасуль,— говорил каждый.
Он очень перепугался и замолчав. Он боязливо взглянул на свою жену.
Она стояла, утомленно обмахиваясь ночным воздухом, и старалась разглядеть ею.
— Я так устала,— горестно произнесла она.
— Тина,— сказал он.
— Я умру, если не засну,— пожаловалась она.
— Да, но, Тина...— сказал он.
— Я умру, и мне принесут много цветов и похоронят, если я не отдохну хоть немного, — пробормотала она.
— Как она скверно выглядит,— заметил каждый.
Мистер Вильянасуль колебался не более мгновения. Он коснулся вялых горячих пальцев своей жены. Он коснулся губами ее горячей щеки.
Без единого слова он покинул крыльцо.
Они слышали его шаги на темной лестнице, потом наверху, на третьем этаже, где завывала и вопила миссис Наваррес.
Мужчины снова закурили и отбросили спички, перешептываясь, словно ветер; женщины слонялись вокруг них, то и дело подходя и заговаривая с миссис Вильянасуль, опиравшейся на перила. Под ее усталыми глазами пролегли тени.
— Вот теперь,— тихо прошептал один из мужчин,— мистер Вильянасуль уже наверху!
Все затихли.
— А теперь,— выдохнул мужчина театральным шепотом,— мистер Вильянасуль стучится в ее дверь! Тук-тук.
Все молчали, затаив дыхание.
— А теперь миссис Наваррес по случаю вторжения начинает вопить с новыми силами!
С верхнего этажа донесся пронзительный вопль.
— А теперь,— воображал мужчина, сутулясь и осторожно помахивая рукой,— мистер Вильянасуль умоляет и умоляет у закрытой двери, тихо, нежно.
Люди на крыльце напряженно вздернули в ожидании подбородки, пытаясь сквозь тройной слой дереза и штукатурки разглядеть верхний этаж.
Вопли утихли.
— А теперь мистер Вильянасуль говорит быстро-быстро, он молит, он шепчет, он обещает! — тихо воскликнул мужчина.
Вопли перешли в рыдания, рыдания в стоны, и наконец все смолкло и растворилось в дыхании, в биении сердец, в ожидании.
Примерно через пару минут, потные, выжидающие, все стоявшие на крыльце услышали, как на третьем этаже брякнула щеколда, дверь открылась и мгновением позже затворилась под звуки шепота.
Дом затих.
Тишина жила в каждой комнате, словно выключенный свет. Тишина, словно прохладное вино, струилась по коридорам. Тишина обдавала их из окон, словно прохладный воздух из погреба Они стояли и вдыхали ее прохладу.
— Ах,— вздохнули они.
Мужчины отшвырнули сигареты и на цыпочках вошли в затихший дом, женщины следом. Вскоре крыльцо опустело. Они плыли в прохладных чертогах тишины.
Миссис Вильянасуль в тупом остолбенении отперла свою дверь.
— Мы должны выставить мистеру Вильянасулю угощение,— прошептал кто-то.
— Свечку ему завтра поставить.
Двери затворились.
В своей прохладной постели покоилась миссис Вильянасуль.
— Он такой заботливый,— сонно подумала она, смежив веки.— За это я его и люблю.
Тишина, словно прохладная рука, погладила ее на сон грядущий.
Последняя работа Хуана Диаса
Захлопнув дощатую дверь с такой силой, что свеча потухла, Филомена с плачущими детьми оказалась в темноте. Теперь глаза, видели лишь то, что было за окном: глинобитные дома по бокам мощеной улицы, по которой поднимался на холм могильщик. На плече он нес лопату, и медовый отблеск луны на мгновение вспыхнул на ее стали, когда могильщик повернул на кладбище и пропал из виду.
— Мамасита, что случилось? — Филипс, старшенький, дергал ее за юбку. Тот cтранный черный человек не промолвил и слова — просто стоял на крыльце с лопатой на плече, медленно тряс головой и ждал, пока мама не захлопнула дверь,— Мамасита!
— Это могильщик.— Дрожащими руками Филомена зажгла свечу.— У нас нет денег платить за место на кладбище. Твоего отца выроют из могилы и поместят в катакомбы, где он будет стоять рядом с другими мумиями — прикрученный к стене проводом, как и все прочие.
— Ах нет, мамочка!
— Да.— Филомена прижала детей к себе.— Так случится, если мы не уплатим. Так случится.
— Я убью могильщика! — крикнул Филипе.
— Это его работа. Если умрет этот, на его место придет другой, с тем же требованием. А если Бог приберет и того, то явится третий.
Они разом задумались об этом человеке, который живет и копошится на кладбищенском холме, вознесенный над всеми, и сторожит катакомбы и загадочную землю, обладающую странным свойством: закопанные к нее люди со временем иссыхают, словно цветы в пустыне, их кожа становится твердой, как на туфлях, так что по упругой и полой мумии хоть палкой колоти — барабан. Эти мумии, коричневые будто сигары, могут сохраняться вечно — столбами приставленные к стенам подземных пещер. Когда Филомена и ее дети подумали об этом привычном, к которому привыкнуть нельзя, им стало холодно среди лета, и каждая косточка их тела беззвучно взвыла от ужаса.
Какое-то время мать и дети молчащей группой стояли посреди комнаты, неистово прижимаясь друг к другу. Потом мать сказала:
— Пойдем со мной, Филипе.
Она распахнула дверь и вышла вместе с Филипе на крыльцо. Облитые лунным светом, оба застыли, напряженно прислушиваясь к ночи, будто ожидали услышать далекий звяк лопаты, которая железным зубом кусает землю, выгрызает куски глины и срубает давно укоренившиеся цветы. Однако под звездным небом царила ненарушимая тишина.