дающий приток и отток энергий извне, чтобы сейд не задохнулся и не рассыпался. В двух углах этого куба (не по диагонали, а по одной стороне основания) поставили – не знаю, как правильно это назвать, – как бы этажерки, много полок – вернее, площадок – размером метров примерно пять на десять, соединенных между собой лестницами и лифтами, некоторые полки были застеклены, а большая часть закрыта чем-то матовым, непрозрачным. Напротив них сооружен был искусственный утес, а под ним – красивая такая искусственная полоса прибоя с причудливыми камнями и кусками плавника. Там нас с Маринкой инструктировал Волков, прежде чем отправить в Весиалюэ. Сейда оттуда видно не было… как, впрочем, и многоэтажных «этажерок» по сторонам – но что в этом удивительного?
Сейчас около сейда воздвигнут был деревянный помост, от которого к утесу вела деревянная же лестница без перил. Перед сейдом стоял Волков в спадающем с плеч маньяке из волчьих шкур; поза у него была такая, будто он пытается приподнять небосвод – неудобный и очень тяжелый.
Крыша над ним медленно раздвигалась в стороны, и огромное вогнутое зеркало ловило свет луны и отбрасывало его на сейд, на Волкова и на лежащий на помосте щит…
А выбирались мы из двери, выходящей в пустой угол этого куба, слева от «утеса». Тут, видимо, тоже что-то хотели поставить, но не успели, поэтому просто валялся строительный мусор.
– …верис-тонкре-талоссаан!
Слова отгремели, и настало молчание. Хотя нет, не совсем молчание: легкий шорох, все нарастающий и нарастающий – как будто волна откатывается и откатывается по гальке, чтобы сейчас вернуться, но нет – продолжает откатываться… откатываться… откатываться невыносимо долго…
Вернулась.
Мир дрогнул. Что-то посыпалось сверху, молотя по переплетенной арматуре. Низкий рык пришел снизу, буквально подбросив нас всех. Я видел, как из щита ударил в зеркало багровый ветвящийся луч света, или сноп огня, или такая темная молния, и зеркало распалось на куски, которые засверкали в воздухе, сгорая, как искры фейерверка.
Какое-то время Волков стоял в растерянности. Точнее сказать, он стоял так же, как стоял, но я ощущал его растерянность. Ведьмы все-таки сделали то, чего он не просчитал.
А потом он наконец ощутил меня.
Часовых на вышках, озабоченных пока что лишь фактом отключения сигнализации, но еще не успевших понять, что к тому есть не только технические причины, лучницы Марины сняли стрелами – обязательно по две в каждого, волки живучи. Дорога к «железному дому» была открыта, но Марина из осторожности послала вперед только двух разведчиц на край здания. Но за миг до того, как они коснулись крыши, мощнейший удар потряс основание мира, и огромное зеркало, собиравшее в единый пучок всю силу Всесхождения и посылающее ее вниз, на сейд и на все, что около него, вдруг вспучилось, вспыхнуло целиком и рассыпалось облаком тускнеющего пепла…
– Обломайся, гад! – скрипнула зубами Маринка и обернулась к своим: – Вперед, девочки!
План Шарпа был прост: запереть охранников в вагончике и тем самым вывести их из игры надолго и бескровно. Потом он найдет способ выпустить их обратно в тайгу…
Однако получилось совсем плохо. Что-то долбануло внутри «дворца» (так Шарп про себя называл бетонную коробку с проклятым метеоритом в середине) – долбануло не по-людски, но и он со своими мизерными способностями к магии и прочим штучкам почувствовал удар и жар, а волков его просто вздернуло мгновенно, это для них был какой-то супердопинг или боевой амфетамин (кто пользовался, тот знает) – и для ведьм, похоже, это тоже оказалось каким-то толчком, потому что рванули они до того, как он подал второй сигнал, что путь свободен…
И путь оказался не свободен.
Двое с пулеметом бежали впереди, еще двое волокли ящики с лентами – по четыре коробки, то есть по тысяче патронов в каждом, – и двое последних просто тащились налегке, это были новенькие и еще тупые. Но как пулеметчики мгновенно развернули огневую точку! Как второй номер встал под сошки, а первый каким-то одним непрерывным движением передернул, прицелился, взял упреждение… Гордость можно было испытывать за таких бойцов, и Шарп какие-то доли секунды испытывал гордость, пока рука его сама искала гранату, выдергивала чеку и…
Три стремительные тени, пересекающие видимый клин небосвода, вмиг превратились в тряпье и тушки, падающие по баллистической кривой, и лишь тогда граната полетела, вернее, покатилась, потому что было совсем близко. Непрерывная очередь продолжала грохотать, но уже в белый свет, потому что первому номеру стрела пришла точно в лоб, и предсмертная судорога свела все мышцы, – и тащивший запасной боекомплект боец оттолкнул убитого и перехватил пулемет сам, и вот в этот момент граната взорвалась. В лиловой вспышке Шарп увидел нижнюю половину туловища, да еще откуда-то взявшийся волчий силуэт, а потом не видел больше ничего – своей же гранаты осколки ударили в лицо, и лица у него не стало…
(На мой взгляд, такая вот радикальная переориентация Шарпа, его измена и переход на сторону исконного врага, причем очень слабо мотивированный – ну, не верю я во внезапную всесокрушающую влюбленность, что-то здесь не то… Так вот, я думаю, что переход этот Волков сам спланировал загодя, чтобы побудить хельви напасть на него, Волкова, в момент его, Волкова, наивысшей уязвимости, заманить отряд поглубже – и вот тут-то все встало бы на свои места, и Шарп оказался бы в том строю, в котором был изначально, и сказал бы свое веское слово как человек, на которого боевая магия действует слабо… но граната разорвалась слишком близко, и эта фигура оказалась снята с доски. Мне так кажется. Может быть, я ошибаюсь. Но просто все другие варианты мотивировок мне кажутся куда как более притянутыми за уши, а что Маринке, как она думает, удалось вылечить его покалеченную душу… нет, я не верю.)
Я думаю, если бы Волков хотел просто убить нас в тот первый момент, когда рухнула дверь, это ему не составило бы ни малейшего труда. Но он помедлил секунду, видимо, просчитывая варианты, взвешивая выгоды и потери, – и ударил слабо, так, чтобы никого ненароком не прихлопнуть. Мы ему снова понадобились живыми…
Не мы. Я.
Ветвящаяся молния рванула воздух, дробясь искрами на обломках бетона и металла; брызнули раскаленные осколки. Мы тоже брызнули, куда могли, скрываясь за кусками плит. Я дал очередь в ответ, и там, в районе Волкова, тоже полетели искры – как при коротком замыкании. Джор, похоже, чем-то зацепился за поваленную стальную дверь и ворочался, стараясь освободиться. Артур вытянулся в струнку за косяком двери, держа пистолет на уровне лица. Мне кажется, у него был чуть лучший обзор, чем у меня. Патрик лежала так, что я видел только ее ноги, а что видела она и куда могла стрелять – бог весть. Зато Аська заняла лучшую из возможных позиций: за обрезком толстенной сваи и под защитой пролета бетонной лестницы.
– Огонь, ребята! – крикнул я, но Аська и так уже долбила, как маленький дятел, в Волкова, который только рос в размерах, и тут же Патрик, проковыряв себе какую-то амбразурку, выпустила длиннющую очередь, вздув тучу пыли и выколотив из Волкова сноп искр, и я увидел, как он пошатнулся и сделал шаг назад. И тогда я тоже стал всаживать в него короткие, по три-четыре патрона, очереди, стараясь, чтобы все пули ложились в голову и шею. А Волков развел руки широко и сдвинул их так, словно раздавливал огромный арбуз, и тут нас всех приподняло и страшно хлопнуло об пол, и все заволокло пылью так, что весь свет пропал…
И тут же появился. Рядом со мной вздувалось зарево, и моим заторможенным мозгом я не сразу понял, что это горит Джор. Чем-то тяжелым – балкой, трубой? – его придавило к лежащей на полу двери, от которой он так и не смог отцепиться, пробило газовые баллоны, газ вспыхнул – и ревущий поток пламени пожирал ему бок…
Даже с раздавленной грудью он пытался кричать.
Все, что я мог сделать для Джора, – это выстрелить ему в голову.
Я сделал это.
38
Оставшиеся в живых Маринкины лучницы добили пулеметчиков Шарпа и зависли над обширнейшей дырой в крыше горна, не решаясь сунуться ниже – такой оттуда шел жар и смрад… И тогда Маринка, вся внутренне зажмурившись, нырнула первой.
Пространство внутри горна было хитрым образом раскалено, спрессовано и скручено и в целом напоминало воронку огненного смерча – чем ближе к сейду, тем более плотное, и искривленное, и непрозрачное, и испепеляющее, и чужое. Даже здесь, наверху, нужно было смотреть прямо, чтобы видеть, что делается у тебя за левым плечом. Марина попыталась заставить себя отрешиться от настоящего – верхнего – зрения, взглянуть на все простыми глазами, – но это чуть было не взорвало ей голову. К таким перегрузкам восприятия она была не подготовлена…
Тем не менее что-то удалось разглядеть: Волкова, буквально висящего на нитях силы между сейдом и щитом, и колеблющееся, как пламя свечи, сине-стальное сияние слабого, но стойкого нойды Кости, втянутого в этот вихрь, зацепившегося за что-то и не намеренного отцепляться, и простые черточки остальных ребят… Найдя линию силы, ведущую точно к Волкову, Маринка пустила стрелу, вложив в ее полет всю мощь и всю застарелую – и не свою, и уже свою – ненависть…
Удар стрелы был страшен. Невидимый глазу, но почти непробиваемый панцирь Волкова прогнулся, а сам удар – чуть ниже шеи, между лопатками – на миг смутил его сознание и бросил тело на колени. Еще несколько стрел достали его – с меньшей силой, но тем не менее чувствительно, – и он понял, что так могут и заклевать; да, вороны, и сойки, и даже воробьи способны заклевать волка до смерти, если волк будет глуп и станет просто отмахиваться…
С заклятием вы меня обманули, подсунули ложную стафу, молодцы, подумал он, это я не учел, но это не так уж страшно, у меня-то есть предусмотренный ход в запасе, а вот у вас, похоже, нет, запасы кончились, пошла лобовая атака. Так что я даже в выигрыше…
Он поднялся на раскачивающемся помосте и, стараясь не обращать внимания на удары по панцирю, набрал полную грудь воздуха…