Темный мир. Равновесие — страница 14 из 44

И вот вчера мы стояли над городом… В странном волшебном месте, куда меня привел странный, удивительный человек. На расстоянии чувствуя тепло его плеча, я ощутила, как между нами протянулись ниточки. Родилось доверие. Я почувствовала своего… и в ком? В Сэме, в мажоре, папенькином сынке, о котором весь факультет судачит, как о козырном мачо, – в этом человеке я внезапно ощутила родную душу. И не знаю, что случилось бы через пару минут, но…

Но позвонил Миша. И я сказала: «Продиктуй адрес, я приеду немедленно».

Что подумал обо мне Сэм? Я успела увидеть на его лице если не обиду, то глубокое удивление. Я сказала: извини, мне срочно надо уйти. Даже не смогла соврать поубедительнее.

И теперь у меня нет ни его телефона, ни единой фотографии. Я потеряла одного, спасая другого, а тот даже не сказал мне «спасибо», потому что все начисто забыл. Фигово-то как быть супергероем, анонимным спасителем, защитником Вселенной по вызову…

С горя я заснула прямо в кресле. Меня растолкали, когда поезд уже стоял у перрона, так что я едва успела выскочить, встрепанная, как воробей. Маршрутку долго ждать не пришлось; через двадцать минут я стояла перед дверью, обитой вытертым коричневым дерматином, и никаких мыслей в голове у меня не было.

– Привет, мама, я приехала просто так, потому что соскучилась!

Она так обрадовалась, что мне на секунду стало совестно. Она потащила меня на кухню, достала из холодильника котлеты, бросилась разогревать гороховый суп.

– Ты похудела. Щеки ввалились. Ты же ешь первое, да? Людям необходимо есть горячую жидкую пищу. Все эти фастфуды – прямой путь ты знаешь куда…

Она посмотрела на часы:

– Ох, у меня сериал… Сорок минут подожди, ладно? Вот, поешь пока, к чаю возьми мармелад в коробке.

Она вышла из кухни. Я сидела, глядя на остывающий суп, и пыталась понять, откуда обида. Я же далеко и занята своими делами. У меня нет времени и сил приезжать почаще. А у сериала есть время и силы – он приходит к моей маме каждый день. Поэтому он важнее нашего разговора. Обижаться глупо.

Телевизионные люди заговорили в соседней комнате сдавленными, полными волнения голосами. Я потянулась к своему амулету на шее – и крепко сжала его в кулаке.

Мир изменился. Сделалось темно, но не как ночью, а так… будто на выцветшей ночной фотографии. Над плитой кружились огненные мошки. На стенах проступали, как вены, сложные узоры… нет, знаки и символы. Они светились, будто нарисованные фосфоресцирующей краской. Неужели мы тут живем, подумала я. Неужели моя мама тут живет?!

Я выпустила амулет. Обыкновенная кухня, желтый абажур, лимонные шторы в клеточку. Я поборола страх и снова сжала серебряный «глаз» в кулаке.

Сквозь символы, похожие на орнамент, кое-где проступали знакомые буквы. Одна надпись на стене была сделана кверху ногами: «Долго и счастливо». Под ней, ровным школьным почерком, постепенно переходящим в расплывчатые каракули, было написано: «Состарились бедные де… абонемент на тренажеры».

Откуда это? «Сказка о потерянном времени» Шварца. У меня лучший в группе нюх на цитаты. Состарились бедные дети…

Стараясь не дышать, я заглянула в мамину комнату. Здесь было еще темнее, по стенам метались тени, как смутные отражения на воде. Место, где стоял телевизор, было окутано плотным туманом, словно там прорвало теплотрассу. Над телевизором, на темной стене, было выведено крупными белыми буквами: «Верните мне молодость, суки!»

Когда я выпустила амулет и мир вернулся в норму – на экране самозабвенно целовались. Мама наблюдала, не обращая на меня внимания. Я вернулась в кухню и вытерла салфеткой мокрое от пота лицо.

Что я знала о своей маме? Она давно сделалась для меня голосом в трубке, возникающим вечно некстати, карманным капитаном Очевидность, посторонним фактором, удаленной пристанью, откуда когда-то уплыл и куда в будущем – очень не скоро – планируешь вернуться. Но что я на самом деле о ней знала?

В последние годы между мной и мамой была проведена невидимая линия, заступать за которую означало нарушить равновесие. Влезть на чужую территорию. Мы обе часто ходили по краю, но никогда не нарушали молчаливый уговор.

Я обнаружила, что мою посуду – механически, не задумываясь. Когда закончился мамин сериал, тарелки стояли в сушилке и столик блестел, натертый до блеска.

– Кое-чему вас все-таки учат, – одобрительно заметила мама.

– Ты уже записалась на тренажеры? – я сняла с крючка полотенце с оранжевой вафельной лисицей.

– Нет, жду, когда начнутся скидки… А ты откуда знаешь, что я собираюсь?

Я прикусила язык.

– Ну… догадалась. Сейчас все идут на тренажеры.

– Я потолстела, да?

– Ничего подобного… Мама, помнишь, в одиннадцатом классе, в мае, я ездила на дачу к Светке Поповой, с ночевкой?

Она кивнула:

– Что-то помню…

– Так вот, у Светки Поповой нет никакой дачи. Мы с ребятами поехали в Москву, погуляли по городу, протусили в каком-то клубе до утра и на электричке вернулись обратно. И никто из родителей ничего не узнал.

Она смотрела на меня, будто впервые увидев:

– Подожди… ты мне подробно рассказывала, какая там была собака, какой дом…

Я глубоко вдохнула:

– Я тебе врала.

Вот и все. Шаг через линию сделан.

– Приятное открытие, обалдеть просто, – протянула мама. – А сейчас зачем рассказала?

– Мама, а ты мне врала когда-нибудь? О чем-то серьезном?

У нее дрогнули губы:

– О чем, например?

– Например, о моем отце…

Она застыла. Я подумала, сейчас что-то случится: пощечина, разговор, момент истины…

Но мама просто отвернулась:

– Постелю тебе на раскладушке.

И больше не сказала ни слова.

* * *

Мне снился жуткий сон. Мне снилось, что я бегу к проходной Главного здания нашего университета, а все бегут мне навстречу. Все спасаются от чего-то настолько страшного, что они и кричать не могут – только хрипят. Все бегут оттуда, а я – туда и не понимаю почему; что-то связано с Сэмом, но и он уже не Сэм, а механическое устройство вроде мясорубки. Я бегу вперед, а ноги не идут, я не могу сойти с места. И ясно, что я не успеваю, не сделаю чего-то очень важного, и мир сойдет с орбиты. Падение в пропасть – конец света…

Я села на раскладушке, хватая воздух. Раскладушка подо мной щелкнула и просела, шире расставив алюминиевые лапы, но не упала.

Мама сидела рядом, на ковре:

– Прости, я тебя разбудила…

– Спасибо, – пробормотала я. – Мне такое снилось…

– Что?

– Да так… Взрывы, паника, конец света…

Мама понимающе кивнула. Так и сидела рядом, а я не решалась заговорить первой.

– Мне было восемнадцать лет, – она глубоко вздохнула. – Он говорил, что работает в секретной военной лаборатории. Поэтому про него ничего нельзя знать – ни настоящего имени, ни-че-го… Я даже звала его по прозвищу – Саша. Родители – на дыбы, я ушла из дома… И была с ним счастлива почти полгода, а потом он пропал. Оставил записку: «Люблю, привет дочери». При том, что ты еще не родилась и я сама не знала, будет дочка или сын.

– Ну я же Александровна. Думала, хотя бы имя настоящее…

Мама покачала головой:

– Это прозвище, а не настоящее имя. Я ждала его, пока не поняла, что он просто задурил мне голову.

Я коснулась пальцами амулета на шее:

– А привет от него ты мне так и не передала…

– Ну, привет тебе от папаши! – бросила она с внезапным раздражением.

– Ты его потом искала?

– Зачем?

– А если с ним что-то случилось? – я вдруг вспомнила историю Павлика и Насти. – Если он не хотел исчезать, а его подставили? Или вообще убили? Если он до последнего момента рвался к тебе… к нам…

– А кулон с запиской зачем подсунул? «Люблю, привет дочери!»

– Может, он шел на опасное задание…

– Да иди ты, – она встала. – На любое слово у тебя пять найдется…

Я видела, что она в смятении. Что напряженно размышляет. И втайне рада услышать мои слова, и хочет, чтобы я говорила еще.

– А фотографии нет?

– Тогда электронных камер не было, а на пленке он плохо получался. Я еще скандалила в ателье…

У меня футболка прилипла к спине:

– Его нельзя было снять на пленку?! А как это выглядело – пленка засвечена напротив лица или как-то еще?

Мама поглядела устало, уголки губ у нее опустились:

– Это выглядело так, что в ателье лаборант напился и ту единственную пленку испортил. А других не было…

Она вдруг сухо рассмеялась:

– Ты что же, решила, что он пришелец? Или вампир какой-нибудь? Не надейся, вампиры на таких, как мы, не западают…

Я дернулась. Раскладушка опасно заскрипела.

– А какие мы? Хуже других?

Она уже сожалела о своих неосторожных словах.

– И потом, зачем нам вампиры, мама? Что, нет нормальных хороших мужчин?

Стало тихо. В Москве так тихо не бывает. Мама прислонилась плечом к дверному косяку:

– У тебя кто-то есть?

– Нет.

Она вздохнула:

– И не надо! Учись лучше. Занимайся делом. А мужики… сегодня есть, завтра все. Я вот, дура, всю жизнь любила твоего отца… Кулон все-таки носишь?

Я коснулась пальцем своего амулета. Мама вышла, и я услышала, как на кухне звенит о стакан горлышко аптечного пузырька.

Через несколько секунд по всей квартире растекся запах валокордина.

Глава девятаяТе же и зомби

Я вернулась в общагу под вечер субботы. К двери нашей комнаты была привязана корзинка с клубникой и надписью на атласной ленте: «Настенька, прости!»

– На, – сказала я, протягивая корзинку Насте.

– Можешь съесть. На здоровье.

Я поставила дорожную сумку на стул:

– У тебя никогда не было чувства, что кто-то грубо и цинично отобрал твою любовь?

Она поглядела с интересом:

– А ты считаешь, что любовь можно отобрать?

– Конечно, – я уселась напротив. – Посмотри в лицо фактам. Вы с Павликом…

– Лебедева, – сказала Настя покровительственным, даже высокомерным тоном. – Любовь – манипулятивная технология, придуманная для того, чтобы лишать женщин самостоятельности и загонять в добровольное рабство! Тебе хочется быть в стаде маленьких бедняжек, ждущих принца? Сколько угодно. А я свободный самодостаточный человек, и перестань, наконец, носить мне подачки от этого дурака.