На этой мысли неожиданно споткнулся. Потому что уже начал полностью отождествлять себя с прошлым Олега. Запомню, но подумаю об этом позже — кивнул сам себе, снимая с держателя пистолет. Достал магазин, проверил наличие патронов, осмотрел ствол. Чистое оружие, ухоженное.
«Глок» отправился за спину — в специальную кобуру-карман куртки, а я обернулся к стенду с холодным оружием. Кастеты, ножи — лишнее сейчас. Да и отберут все равно, без вариантов, когда к Хозяину приду на турнир записываться, на подобные мероприятия со своим не пускают. И получится ли потом забрать — большой вопрос, так зачем лишние траты? Пистолет, конечно, тоже отберут, но перемешаться по городу в одиночку без огнестрела точно не стоит.
Холодное оружие, кстати, в нижнем городе ценилось очень и очень высоко. Если огнестрел — банальный инструмент нападения и защиты, то все колюще-режущее — в первую очередь признак статуса. Так что по цене, допустим, кинжала Ферберна-Сайкса или «Мстителя 1870» можно целую тележку штурмовых винтовок приобрести. Сам я, кстати, в номенклатуре боевых ножей дома не разбирался, а вот Олег знатоком оказался весьма изрядным.
Взгляд вдруг натолкнулся на портативный парализатор скрытого ношения — в виде браслета, интрегрирующегося с личным терминалом или курткой охотников. Чувства при этом я испытал смешанные — именно таким, думаю, меня Степан и убил.
— Можно? — обернулся я к сержанту, показывая на широкий браслет.
— Да, — просто кивнул тот.
Обычная гражданская версия позволяла дать лишь небольшой разряд — без опасности убить. Этот парализатор уже разлоченный перепрошитый, с убранными ограничениями. Хоть Мегавольта из старого мультика создавай — что со мной Степа и сделал в принципе.
Надев браслет, перевел его на ручное управление — терминала-то нет. Настраивать пришлось еще и куртку, чтобы рукав расходился при активации браслета, открывая путь выдвигающему жалу. Сделал несколько пробных движений, изгибая кисть подобно Человеку-Пауку. Все работает убийственно четко, заряд почти полный. Напоследок взял из выемки на стенде еще один магазин для «глока» — больше не было, и обернулся к сержанту.
— Сколько?
— Двести пятьдесят за все.
«Недорого, — моментально прикинул я, вспоминая цены, в которых Олег ориентировался очень хорошо и без калькулятора валют личного терминала. — Даже не то что недорого — дешево совсем».
— Почему такая щедрость?
— Догадайся с одного раза, — ровным голосом произнес сержант.
Догадался, и действительно с первого раза: даже самый большой город, когда речь идет о любой определенной деятельности, оказывается удивительно маленьким, причем все в нем друг друга знают. Это аксиома.
Войцех Ковальский постоянно брал левые подработки, так что наверняка пересекался с рейнджерами. Колхозники и Градская стража друг друга недолюбливали, но перед лицом безнаказанной элиты — такой как наследник Юсуповых, уничтоживший патруль, неприязнь эта казалась мелкой.
— Понял, — просто кивнул я, доставая из потайного кармана на поясе золотую монету номиналом в двадцать пять рублей.
— Двадцать пять рублей, «Катерина-золото», минус двести пятьдесят кредитов, — произнес рейнджер.
Вообще, эту популярную в расчетах монету называли по-разному, самое приличное — «Катька-золотарь». Но в присутствии любых конфедератов подобные неуважительные к русской императрице слова могли стать серьезной ошибкой. В иных случаях даже ошибкой фатальной.
Говорил сержант, кстати, сейчас не для меня — для себя: после этих слов он расфокусировал взгляд, всматриваясь в одному ему видимую дополненную реальность, и быстро отсчитал сдачу. Бумажными деньгами — английские фунты, пара франков и даже один засаленный доллар.
Машина между тем уже выехала на нужную площадь и прямо по грязной раскатанной поляне, бывшей некогда ухоженным газоном, подъехала к торцу погруженного во тьму здания. Свет не горел ни в одном из окон, а у крыльца стояли две бочки, в которых чадил живой огонь. Народ вокруг сразу рассосался — рейнджеров не любили гораздо сильнее, чем городских патрульных, и старались держаться от них подальше.
Кивнув сержанту, я взялся за дверную ручку.
— Олег, — обратился ко мне патрульный.
Не открывая дверь, я обернулся, вопросительно глянув.
— Степана в городе нет, если ты за ним.
— Информация есть? — тут же поинтересовался я, прикидывая оставшуюся наличность.
Знания — одна из твердых валют в этом мире, где твой легальный информационный интерес контролируется почти полностью, и представляют ходовой товар с соответствующей стоимостью.
— Из протектората он улетел в Москву, Цюрих или Барселону. На каком рейсе, не знаю, но приехал в аэропорт в этом промежутке, других вылетов тогда не было.
— Сколько?
— Нисколько.
— Понял, спасибо, — кивнул я и нагнулся, рассматривая нужное мне здание в небольшое окно-бойницу двери. Я хорошо знал, как перемещаться здесь, чтобы не попадать под взор систем наблюдения. Но нужно было еще обойти вон тот угол…
— Эта камера не работает, — показал на торец здания сержант. — Если за угол пойдешь, на рынок, уже нужна обманка.
— Нет, я только к Халиду.
Сержант кивнул и бросил мне арафатку пустынной расцветки. Поблагодарив кивком, я намотал ткань на манер шарфа и выпрыгнул из машины. Едва сделал первый шаг, как вздрогнул от волнения.
В первый раз я испытал подобное чувство — очень и очень тонкого льда под ногами — в разговоре с Демидовым и Безбородко. Второй — во время беседы с княгиней, когда мы оговаривали условия нашего совместного существования.
Сейчас я снова в ситуации, когда любая, даже малейшая ошибка может иметь катастрофические последствия. Причем вокруг теперь не цивилизованный, а совсем другой, дикий мир, где, в отличие от предыдущих случаев, слова уже ничего не значат. Здесь они часто бывают даже лишними — русский, английский, польский, французский — местные обитатели не факт что хорошо знают хоть один из языков. В первую очередь здесь котируются действия.
Площадка перед лавкой была пустынна — при появлении массивного внедорожника на рубчатых колесах местная «дворовая знать» рассосалась по периметру освещенного огнем круга. Но я чувствовал на себе многочисленные взгляды из кустов и щербатых провалов окон первых этажей. Наверняка у курируемой Халидом лавки была очередь, но соблюдать нормы вежливости я не стал — по статусу не положено. Патрульная машина в качестве такси уже подразумевает важность визита, и игнор интересов всякой швали.
Поднявшись на крыльцо, громко постучался в обитую жестяными листами дверь — со следами ударов и даже пулевыми отверстиями. Почти сразу с резким стуком распахнулось смотровое окно.
— Zamknikte! — мерзким скрипучим голосом рявкнул кто-то изнутри по-польски, и окошко тут же захлопнулось. Устало вздохнув, я с силой ударил по двери несколько раз. Ногой засадил, с чувством.
Да, подъезжать на полицейской машине к одной из самых ходовых точек по продаже грязных веществ, пользующихся популярностью у самых низов Южных, было не очень хорошей идеей, признаю. Но не уходить же…
Окошко вновь приоткрылось, но отповедь я опередил — грязно выругавшись, завладевая вниманием привратника.
— Скажи Халиду, что Олег Ковальский пришел. Не передашь если прямо сейчас, он из тебя чучело потом сделает, — добавил я после очередной короткой, но смачной тирады.
Ответа не последовало, окошко захлопнулось, а я остался ждать. Отойдя на несколько шагов, выбрал менее заплеванный пятачок и отвернулся от двери, осматриваясь вокруг. Пока препирался у двери, из-за облаков выглянула луна и погруженные во тьму Южные посеребрило мягким светом.
Осматривая окружающие площадь трущобы перекопанных улиц — с мелькающим то тут, то там живым огнем, поразился, насколько все это похоже на город, в котором ведутся боевые действия. А наткнувшись взглядом на скульптурную группу в центре давным-давно вырубленного сквера, поразился, насколько она выбивается из грязного облика нижнего города. Три высоких фигуры, герои былых времен.
Вновь память Олега, наложившаяся на мои знания, дала неожиданный результат, и я поразился простоте и эффективности работы британцев из местной администрации.
В центре когда-то красивого сквера высился монумент из трех скульптур, отображавших героев Наполеоновских войн.
Русский, польский и чешский полководцы: Раевский, Домбровский и Радецкий.
Про батарею Раевского знают почти все и в моем мире. Второй — поляк Домбровский, участвовавший в восстании против России, а потом один из главных идеологов и значимых командиров польской части наполеоновской Великой армии. Воевавший с русскими, а после капитуляции в войне получивший от императора Александра чин генерала уже русской армии и ставший польским сенатором. Третий — чех Радецкий, командовавший объединенной армией русских, немцев, шведов и австрийцев в сражении под Лейпцигом, или «битве народов», которая и сломила хребет наполеоновской империи.
Этот мир — не англоцентричный, и сражение у бельгийской деревеньки Ватерлоо здесь на слуху только у историков. А вот по-настоящему великая битва, окончательно положившая конец претензиям знаменитого корсиканца, здесь известна каждому вне зависимости от страны проживания.
Глядя на увековеченных славянских полководцев, поразился простоте решения. Статуи национальных героев ставятся в районе, который априори должен стать неблагополучным. После чего, в результате наверняка форсируемой подачи, Славянская площадь в народе приобретает название площади «трех дураков». И вроде сделано все с претензией на уважение к памяти истории, а на выходе эффект сильнее, чем от ковровой бомбардировки.
Русские приходили править в Польшу в течение последних трех веков — в восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом. Приходили при любом правителе, строе и состоянии своего государства. Даже в моем мире есть вероятность, что в двадцать первом веке они вернутся в Польшу снова, а здесь и вовсе велит само Провидение и география. Британцы явно это понимают и сейчас усиленно превращают территорию страны во враждебную для России…