то случилось в протекторате и позже…
Конечно, состоявшийся разговор с ее светлостью, ни фамилии, ни титула которой я так и не узнал, внушал некоторую уверенность… Но лишь некоторую. Есть ведь еще и император всероссийский, который сейчас наверняка решает вопрос с английским королем. И вполне может быть, что выводы будут по типу: «М-да, такие бойкие ребята нужны России… но не в таком количестве; расстрелять».
Все же, несмотря на тяжелые мысли и переживания, я не оставил незамеченным, как ошарашенно оглядывалась вокруг Зоряна. Если, оказавшись на яхте, девушка чувствовала себя попавшей в рай, с целителем-ангелом в лице ее светлости, то сейчас осматривалась вокруг, словно прогуливалась по садам Эдема.
Для меня порядок и приветливость первого мира были уже знакомыми и даже привычными, а вот девушка испытала самый настоящий культурный шок. Гораздо более сильный, чем я, в первый раз оказавшись на территории Конфедерации, потому что сам я повидал больше, чем девчонка. Зоряна же, кроме стерильного технофашизма протектората, а позже — грязного киберпанка нижнего города, за все свои годы не знала никакой другой жизни.
До поезда времени у нас было немало, билеты куплены, поэтому я сознательно не торопился, прогулявшись с девушкой по привокзальной площади, дав ей возможность полной грудью подышать воздухом свободного и благожелательного к своим обитателям мира.
Марата Садыкова в зале ожидания увидел сразу. Едва мы с Зоряной прошли через высокие двери, как я почувствовал пристальное чужое внимание. Обернувшись, увидел в дальнем углу мужчину — чья гражданская форма одежды не скрывала того, что это военнослужащий. Выправка, манеры, все понятно с полувзгляда. Но на татарина из отряда Измайлова я посмотрел лишь мельком, вглядываясь в стоящую рядом капсулу поддержания жизнедеятельности, которая в народе называлась «живой гроб».
Те, кто перешагнул невозвратный порог старости — с потерей жизненного тонуса, часто выбирали вариант удалиться из окружающего мира в виртуальную реальность. Насовсем удалиться. Капсулы поддержания жизнедеятельности обеспечивали существование человека долгое время — без контакта с внешним миром, пока он тихо уходил из жизни. В определенный момент свет перед глазами жителя виртуальной реальности гас и осознанная личность пропадала из всех миров.
Подобное — с добровольным удалением из реальности, происходило больше в благополучном первом мире. В протекторатах ситуация была несколько иная — я знал об этом от опекуна Войцеха. Это не являлось совершенно секретной информацией, но и не предназначалось для общественного знания; в капсулах содержались «консервы» — люди, чей биоматериал использовался для лечения других.
Напечатать, допустим, печень на лицензионном принтере в протекторате выходило много дороже, чем достать ее у попавшего в цепкие когти адаптантов человека с минусовым социальным рейтингом, который при уходе в минус терял имя и прошлую жизнь. Тем более если нужно было напечатать печень нелегально — гораздо проще достать ее из «банки консервов». В протекторатах заканчивать жизнь в капсулах могли также и просто лишние для общества люди самых разных возрастов, тихо угасая. Или люди, неудобные для других, более влиятельных персон.
Когда мы приблизились, я всмотрелся в истощенное лицо, которое могло бы принадлежать столетнему старцу, тибетскому монаху вне возраста или узнику концлагеря. Статус на информационной панели не показывал, на месте ли все детали организма у датчанина. Но если в ближайшие месяцы он самостоятельно сможет ходить — это будет маленькая победа. Даже если удастся получить помощь целительницы такого уровня, как ее светлость, восстановившая руку Зоряне: возвращение контроля над списанным телом — гораздо более сложная процедура, чем банальное восстановление конечности.
Датчанин, кстати, даже говорить не мог, просто водил глазами. И его режим нахождения в вирткапсуле «12/4/8» точно не соответствовал действительности — я только сейчас подумал об этом, обратившись к воспоминаниям Олега. Потому что в любое время, когда Олег заходил на Арену, датчанин в вирте присутствовал.
— Потрепало тебя, — произнес я, обращаясь к иссушенному до состояния полутрупа парню, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Веки датчанина чуть опустились. «Да». Коротко и лаконично — по-другому он отвечать и не может сейчас.
— Скоро бегать будешь.
Еще одно движение век. Не опустившихся в этот раз, но задрожавших.
Криво улыбнувшись датчанину, с трудом нацепив на лицо именно улыбку, а не гримасу, я отошел на шаг и наконец отвернулся от живого трупа. На превращение которого в человека предстояло затратить очень много времени и сил.
Да, дела. И пора, наверное, подвести итог моего путешествия в Волынь.
Подтвержденный смертельный поединок с аравийцем. Через год.
Подтвержденное участие как кавалера неизвестной мне Ольги на балу дебютанток — который, судя по одному лишь названию, является мероприятием самого высшего, буквально заоблачного света.
Подтвержденный интерес голубоглазой смуглой красавицы Саманты, которая без сомнений принадлежит к числу сильных мира сего.
Подтвержденное сотрудничество с одним из наркоторговцев элиты криминального мира Высокого Града. Не то, конечно, чем стоит гордиться, но тоже результат.
И еще подтвержденное высочайшее недовольство. Момент, когда Измайлов отчитается о событиях в мельчайших деталях и ко мне придут с вопросом: «Что это вообще было?» — все ближе. Нутром чувствую.
А самое главное, я везу с собой в Елисаветград первых двух человек своей будущей команды. Эскортница из нижнего города и социальный труп. Да я просто чертов гений по вербовке персонала!
Все это время, пока размышлял, стараясь не смотреть на мумию в капсуле, некогда бывшую жизнерадостным скандинавом, на периферии ощущений звучал частый лай. И меня неприятно щекотало чужое агрессивное внимание — обернувшись, я увидел маленькую пушистую собачку на руках у дамы, активно разговаривающей с подругой.
Ручной шерстяной клубок выглядел бы симпатично, если бы не агрессивное ко мне отношение. Пасть оскалена, глазки смотрят зло и бесстрашно. Я честно не хотел, но машинально ответил — ментально, поймав взгляд декоративной собачки. Но почти моментально отвел глаза, понимая, что тявкающий миниатюрный барбос не сильно виноват в моих проблемах. Практически сразу комнатная собачка издала звук зажеванной патефоном пластинки, и, по-моему, с ней случилась неприятность. Судя по возбужденным крикам и крайнему удивлению хозяйки, даже не одна.
Мне, наверное, должно было стать стыдно. Но ничего не могу с собой поделать. Может, я действительно энергетический вампир, «сделал гадость — весь день на сердце радость»?
Отвернувшись от удивившихся конфузу собачки разволновавшихся дам, я улыбнулся сам себе. Когда начинал в прошлой жизни, условия у меня были… не сказать что многим лучше. Прорвемся.
«Наверное», — предусмотрительно добавил внутренний голос.
ГЛАВА 23
«Дом, милый дом!» — так и подмывало воскликнуть меня, когда машина поздним вечером заезжала в ворота. Люблю уезжать, люблю возвращаться, а в этом мире, кроме имения Юсуповых-Штейнберг в предместьях Елисаветграда, нет другого места, которое я пока могу назвать домом. Пусть и с большой натяжкой. С очень большой натяжкой.
На освещенном крыльце нас дожидалась компания из нескольких человек. Мустафа, фон Колер, несколько молодцов из охраны — широкоплечих и одинаковых с лица, а также худой как жердь дворецкий. Тот самый, который на четвереньках в ужасе покидал мою комнату во время приступа ярости княгини. Господин Кальтенбруннер, как его здесь все называли.
Ни хлеба, ни соли видно не было. Даже приветствий особых не последовало — едва я только выпрыгнул из микроавтобуса, как замерший было профессор сбежал по ступенькам и внимательно всмотрелся мне в глаза.
— Пойдемте, — неожиданно произнес фон Колер, бесцеремонно увлекая меня за собой.
Оставив на крыльце Мустафу, Зоряну, Садыкова с каталкой капсулы и открывшего от удивления рот Кальтенбруннера, мы с профессором едва не бегом поднялись по ступеням крыльца.
Максимилиан Иванович шагал чуть припадая на левую ногу, но я едва за ним поспевал. Оказавшись в собственных апартаментах, профессор плотно закрыл дверь, еще и щелкнув замком. После обернулся ко мне, глядя внимательно и напряженно.
— Раздевайтесь, Алексей Петрович.
— Что, простите?.. — невольно вырвалось у меня.
— Куртку сними…те, — веско произнес фон Колер, даже не дожидаясь окончания моей фразы.
Чувствуя нарастающее нервное напряжение, я потянул вниз молнию и быстро скинул плотную куртку. Под взглядом барона снял и водолазку термобелья. Когда фон Колер, уже не скрывая эмоций, выругался — звучно, на немецком, — я понял, что дело дрянь.
На моем правом плече расплылась клякса темной татуировки — хаотичная вязь, словно попавшая на поверхность молока капля чернил. Причем яркие, темные плети виднелись под кожей не как нанесенная сверху мастером татуировка, а как след от гематомы, какие бывают после сильных ушибов.
Паутина вязи концентрировалась в основном на предплечье, поднимаясь выше, а отдельные плети заходили на ребра и спину. И в некоторых ростках кляксы тьма мрака была настолько яркая, что казалась живой.
— Рассказывайте, — только и покачал головой фон Колер.
Периодически поглядывая на пятно тьмы, я как можно более полно рассказал, что сделал в больничной камере. Чувствуя серьезность момента, без утайки поведал о том, как применил силу своего запретного дара для убеждения конфедератов. Рассказал, как были пробиты щиты доспехов бойцов, как усилием справился с явственно подступающим безумием и как на лице из пор кожи вместо пота выступила кровь.
Фон Колер выслушал молча. Потом он тяжело, по-старчески вздохнув, присел за стол и крепко задумался. Повисло молчание.
— Это… очень серьезно? — поинтересовался я.
Барон еще помолчал, потом покачал головой и посмотрел мне в глаза.