Франческа вылетела за дверь шальной пулей, я же на всякий случай заперла дверь – мало ли кому там еще в голову взбредет передо мной извиниться, и направилась наверх.
Софи нашлась в комнате, которую мы превратили в учебную. Здесь было два стола и доска, на стене висела карта мира, шкаф для книг вмещал все необходимые учебники и рабочие тетради. У противоположной стены стояло пианино – сейчас мы как раз искали учителя музыки, и бюро, куда складывали бумагу, чернила и все необходимое для рукоделия. День уже клонился к вечеру, закатное солнце врывалось в окно, золотило страницы раскрытой перед дочерью книги. Путалось в ее волосах и стекало по платью, она же вертела перо, чернила на кончике которого давно высохли. Так же, как и клякса на бумаге с арифметической задачкой. Так и не решенной, насколько я поняла, перегнувшись через плечо девочки.
– Софи, – негромко произнесла я. – Прости. Я не должна была повышать на тебя голос.
– Мне не привыкать, – тихо сказала она.
Но в голосе звучала обида. Самая настоящая, искренняя, так только дети умеют обижаться: глубоко, до колючек в душе. Что же, вот и первая семейная ссора, если можно так выразиться.
– Софи, – я взяла ее за плечо и попыталась развернуть лицом к себе, но девочка с удивительной силой вырвалась и вскочила.
Глаза сверкали, щеки горели – видимо, натерла их, пытаясь высушить слезы. И за эти детские слезы мне сейчас хотелось самой себе надавать по губам.
– Я ведь не сделала ничего дурного, Тереза. Просто открыла ей дверь.
– Понимаю. И я попросила прощения за свою резкость.
– Почему ты ее так не любишь? Она же просто… несчастна!
Вот только этого мне еще не хватало.
Я подвинула второй стул и кивнула Софи.
– Иди сюда. Сядь.
Девочка упрямо топталась на месте, но потом все-таки подошла. Упорно избегала моего взгляда, словно боялась увидеть в нем что-то способное свести вспышку искренней детской ярости на нет. И она дулась – дулась так трогательно, что я с трудом сдержала улыбку. А вот от объятий удержаться не получилось: стоило дочери опуститься рядом со мной, как я притянула ее к себе. Она недовольно завозилась, но потом притихла.
– Софи, – прошептала в темную макушку. – Мне сейчас очень тяжело, а Франческа этим пользуется. Она хочет получить Анри, и не остановится, пока мы не поссоримся всерьез.
Софи вывернулась из моих объятий и по-детски потерла глаза.
– Ты просто ее не любишь, Тереза!
Вот значит как?
– Но у меня есть на это причины, не находишь?
– Только твоя ревность.
Кто сказал, что быть матерью легко?
– Неужели? И почему же ты так в этом уверена?
– Я сделала расклад, – Софи глубоко вздохнула, подавив тихий всхлип, рвущийся из груди после долгих слез. – И карты говорят, что Франческа неплохая. Просто она лишилась любви.
Ну разумеется. Давайте ее дружно по этому поводу пожалеем. Терпеть не могу девиц, которые умудряются изображать из себя несчастных на ровном месте. Началось все с леди Энн, которой надо было вылить весь оставшийся пунш на голову вместо извинений, и с толпы причитающих вокруг нее.
– Еще они говорят, что ты ревнуешь. Очень сильно. Ты злюка.
– Вовсе я не злюка, – хмыкнула я. – С чего бы мне ревновать?
– Карты так говорят, – Софи упрямо сжала губы. – А карты не ошибаются.
– Все ошибаются, – чувствуя, что снова начинаю терять терпение, решила сменить тему. – Покажи, что ты сделала за сегодня.
Дочь протянула тетрадь. Здесь все было в порядке: ни единого пятнышка-кляксы, почерк ровный, ни одной ошибки. Впрочем, с грамотностью у Софи всегда было хорошо. В Равьенн учительница правописания была одной из немногих, кто ей нравился, поэтому она старалась. Так что сейчас я только бегло просмотрела переписанный из учебника текст и прочла небольшое сочинение, в котором требовалось описать вид из окна.
– Клеточки мостовых? – я невольно улыбнулась.
– Но тут камень и правда выложен так, что похож на клеточки.
– Вот здесь лишняя запятая.
Софи проследила за промокашкой, которой я указала на ошибку.
– А это предложение стоило бы разбить на два. В целом замечательно. Ты молодец.
Когда с разбором сочинения было закончено, Софи пересказала параграф по географии и истории Энгерии, а после мы обсудили две главы прочитанной книги. Немного поговорили о героях и их поступках, после чего взялись за арифметику. Самое сложное: ей она никак не желала даваться, потому что дочь считала скучным вычислять какие-то непонятные скорости движения дилижансов и расстояния между городами, терпеть не могла дроби и уравнения.
Задачка, которая никак не желала решаться, стала последней непреодолимой преградой.
– Смотри вот сюда, – я по очереди указала дочери на важные цифры, но она упрямо покачала головой.
– Не понимаю.
– Хм… – тут мне в голову пришла одна идея. – А если заменить почтовые дилижансы на повозки?
– Повозки?
– Ну да. Повозки нонаэрян. Которые должны встретиться в одном городе во время ярмарки.
– Зачем?
– Допустим, дочь барона одного табора должна встретиться со своим возлюбленным из другого. Для этого нужно точно знать скорость и время, в которое они должны выехать. Смотри…
Глаза у Софи загорелись. Она слушала со всевозрастающим интересом и следила за объяснениями, а после подтянула листок поближе, принялась вглядываться в цифры и что-то быстро писать. Зачеркивала и снова писала. Спустя минут пять передо мной лежала задачка. Решенная. Правда, цифры громоздились друг на друга, а из-за исправлений можно было сломать глаза, но она все сделала правильно. Ох, почему же мне это раньше в голову не пришло?
– Молодчина, – сказала я, и Софи улыбнулась.
– Сейчас перепишу начисто.
– Обойдемся без этого. Завтра у нас история Вэлеи, как обычно маэлонский, а еще будем учиться правильно ходить и делать реверансы. Немного отдохнем от арифметики и литературы.
– Ура! – Софи вскочила со стула и захлопала в ладоши.
– Думаю, стоит позаниматься только в первой половине дня.
Лицо ее просияло.
– Тереза, ты лучшая!
– Больше не считаешь, что я злюка? – улыбнулась.
– Ты лучшая злюка в мире, – хитро улыбнулась дочь.
– Ах ты…
Я запустила в нее скомканной промокашкой. Софи с визгом увернулась, и в ответ в меня полетел шарик из фольги: видимо, кто-то стащил с кухни конфету. Шарик из фольги отправился обратно, а меня стукнуло комком из промокашки в плечо. Я вскочила со стула и бросилась за дочерью, она с визгом удирала по всей комнате – до тех пор, пока я не зажала ее у стенки и не принялась щекотать. Софи визжала и отбивалась, но как-то вяло. А потом порывисто обняла и уткнулась лицом в платье.
– Никогда больше не кричи на меня, – попросила она.
– Обещаю.
В эту минуту я всем сердцем верила, что так оно и будет.
26
К супругам Фьоренчелли мы ходили каждое воскресенье. Эта неделя исключением не стала, и милый семейный обед был милым до той самой минуты, когда Лорена неожиданно сказала:
– Мне кажется, дорогая, что ты несправедлива к Франческе.
Я чуть не подавилась потрясающе вкусным кексом. Но когда возможность задохнуться крошками с морковной стружкой миновала, ответила:
– Мне так не кажется.
Я заметила, как напрягся Анри и как нахмурился Энцо. Мужу про Франческу я не рассказывала, решила, что этот визит несказанного благородства можно опустить. Но видимо у несказанного благородства вышел срок, потому что оно вышло за дверь и немедленно побежало жаловаться на жестокую меня. Смутно представляю себе такую загадочную любовь, которая превращается в преследование.
– Девочка пришла к тебе помириться, а ты…
– Лорена, ну зачем за столом, – недовольно пробурчал синьор Фьоренчелли в усы.
– Брось, Энцо, – та отмахнулась от его замечания, – мы здесь все свои, родные. Кто еще открыто скажет, если не семья? Тереза, вы должны помириться. Франческа не держит на тебя зла, но я бы не хотела рваться между вами душой. Она мне как дочь, а ты жена нашего дорогого Анри.
– Я не собираюсь становиться между вами, – сказала негромко. – Но если хотите, мы можем обсудить это наедине.
Привычка синьоры Фьоренчелли говорить прямо и без обиняков была довольно мила. Вот только Софи уже ерзала на стуле и с любопытством переводила взгляд с меня на Лорену. Не уверена, что в эти минуты дочь была на моей стороне. Не уверена, что я готова спокойно об этом говорить, особенно после того, как мы с ней чудом не разругались из-за этой «невинной простоты». А еще не хочу наговорить лишнего.
– Девочка, – женщина похлопала меня по руке. – Она пришла к тебе, хотя это далось ей ой как нелегко. Чувство, которому не суждено стать взаимным, разрывает Франческе сердце.
Слабенько как-то разрывает, если до сих пор не разорвало.
– Не думаю, что это вообще стоит обсуждать.
Слова мужа заставили поежиться даже меня. Анри редко повышал голос, и уж тем более он ни разу не повышал его в присутствии родителей. Но лучше бы повысил, честное слово, потому что от жестких интонаций по коже пошел мороз. А в следующий миг над столом повисла напряженная тишина. Даже Энцо отставил чашку с кофе, хотя имел обыкновение потягивать его непрерывно, покачиваясь в своем любимом плетеном кресле-качалке.
– Тереза имеет полное право решать, кого ей принимать в своем доме, а кого нет.
Синьора Фьоренчелли всплеснула руками.
– Вот как ты заговорил! А ведь Фран тебе почти как сестра родная.
Поскольку Анри сидел с непробиваемым лицом, Лорена поджала губы.
– С вами двоими мне не справиться, а вы, как я погляжу, сговорились. Но если бы Тереза хотя бы на минуту поставила себя на ее место, она бы заговорила по-другому.
Терпеть не могу, когда обо мне говорят в третьем лице. Терпеть не могу, когда мне ставят в упрек бесчувственность. Терпеть не могу таких, как Франческа и леди Энн. Терпеть не могу, когда на моего мужа смотрят так, словно он во всех грехах виноват! Но так уж повелось в нашем мире: несчастных принято жалеть, весь спрос всегда со счастливых.