– Я бы хотела пригласить их к нам, – сказала твердо.
– Думаю, они будут рады.
– Думаешь?
– Почти уверен.
Не знаю, я вот уверена не была. Лорена любит, чтобы все было по ее.
Но все-таки сказала:
– Хорошо. Тогда я напишу записку и попрошу Селесту ее отнести.
– Вот и чудно, – Анри поцеловал меня в макушку. – И еще…
Прежде чем успела удивиться, муж вернулся к столу и достал из ящика что-то, завернутое в серую грубую тряпицу.
– Хотел отдать тебе завтра утром, но завтра, судя по всему, намечается много суеты, поэтому…
– Что это?
– Посмотри.
Развернула и уставилась неверящим взглядом на карты. Гадальная колода, не настолько потрепанная, как была у Софи, с другими рисунками, но все-таки это карты нонаэрян. В том, что они настоящие, сомнений нет. Старшие и младшие арканы, в которых я разбиралась сомнительно, были сложены вразброс: очевидно, ими пользовались, и не раз. Конечно, это не то же самое, что подарок, который она получила из рук в руки, но это ведь тоже подарок. От отца.
Хотела спросить, где он их достал, как, но поняла, что все это не имеет значения.
Главное, что он их достал.
Ради нее. Или ради нас?
– Отдай ей сама, – с улыбкой сказал Анри.
– Ты пойдешь со мной?
– Это вам нужно решить между собой.
– А если она их не примет? – мне вдруг стало страшно. – Или скажет, что они ей не нужны, или…
Муж хмыкнул.
– Куда делась моя решительная и уверенная в себе Тереза? И что это за ее невнятный двойник сейчас лопочет непонятно что?
– Сам ты невнятный, – обиделась я. – С карт началась наша ссора. Ты можешь обещать, что так мы не сделаем хуже?
– Я могу обещать, что хуже мы сделаем только бездействием, – негромко произнес он. – А наша ссора началась в тот день, когда мы уехали и оставили Софи одну на рожденье. Карты здесь дело десятое.
Пока я размышляла, чтобы еще возразить, Анри легонько подтолкнул меня к двери.
– Иди. Не стой столбом.
Вот тут даже обидеться не получилось, потому что я и правда стояла столбом. Там, где поставили. Но после его слов слегка ожила.
– Думаешь, ей понравится?
– А ты проверь, – коварно усмехнулся он. – И не бойся, что вы помиритесь. Просто тогда тебе придется любить ее еще больше.
А потом вытолкал меня из кабинета и, пока я не успела возмутиться, захлопнул дверь, отрезая последний путь к отступлению. Иначе меня было не пронять, но даже сейчас несколько минут стояла в коридоре, собираясь с силами. Только когда из-за двери донеслось грозное: «Тереза, тебя отнести на руках?» – решительно направилась к лестнице.
Софи была у себя, они с Лави устроили Лилит в кукольном домике. Точнее, мышь устроилась там сама и мирно спала. Кошмар лениво ловил кисточку, которой с ним играла сестра, но стоило мне шагнуть в комнату, сделал вид, что она его совсем не интересует. Вытянул вперед лапы и задрал голову, словно вопрошая, зачем я нарушила их уютный мирок.
– Как у вас дела? – поинтересовалась скорее для храбрости, чем потому что меня это действительно волновало.
– Уложили спать Лилит, – серьезно заявила Лави. – Сейчас заберу с собой одного серого разбойника и тоже пойду собираться ко сну.
Наверное, никогда не перестану удивляться пониманию и чуткости сестры.
– Когда вам потребуется Элинор, сестрица?
Леди Илэйн все-таки настояла на том, чтобы камеристка Лави прислуживала мне и Софи. Пришлось согласиться, потому что если матушка на чем-то настаивала, проще было ее послушать. Хотя бы из сострадания к камеристке, которой могло влететь ни за что не про что. Просто потому что она с недостаточным рвением угождала мне или дочери и тем самым оттолкнула нас от выбора в ее пользу. Но я все-таки старалась сильно девушку не загружать.
– Чуть попозже.
– Хорошо. Тогда пока ее займу я. Доброй ночи, Софи!
– Доброй ночи, леди Лавиния!
Наедине с дочерью вся моя решимость куда-то испарилась. Софи в последние дни стала ко мне чуточку ближе, и я не хотела этого лишиться. Снова.
– Ой! Что это? – Дочь заметила сверток, глаза ее загорелись любопытством.
Наверное, это меня и добило: еще несколько дней назад Софи промолчала бы, даже если бы я вкатила за собой буфет на колесиках или коробку размером с кукольный дом.
– Да, – сказала негромко. – Это…
Поняла, что продолжить не смогу, поэтому просто протянула карты ей.
Дочь вскочила, взяла сверток и быстренько развернула. Я же сцепила пальцы за спиной – так, что ногти впились в ладонь, и даже дышала, кажется, через раз.
Вот Софи подняла голову. В расширившихся глазах – удивление, недоверие, и… что-то еще. Что еще, я понять не могла, поэтому закусила губу.
– Знаю, что они непохожи, – прошептала я. – И что те были подарком. Дорогим твоему сердцу подарком. Я не хотела, чтобы так случилось, Софи, но так случилось. Изменить этого я уже не смогу. Но я могу попросить прощения. И я прошу прощения не только за то, что случилось тогда, но и за те дни… в которые мне так тебя не хватало.
Дочь молчала. Кусала губы и молчала.
Глупо было надеяться на то, что карты что-то изменят. Лучше было бы позволить ей забыть, и…
– Мамочка!
Софи бросилась ко мне раньше, чем я успела вздохнуть. Обняла и прижалась, уткнувшись лицом в платье. Я даже не сразу поняла, что она плачет: не просто плачет, захлебывается рыданиями, так похожими на взрослые – беззвучными, но глубокими, горькими, очищающими.
– Это я должна просить прощения, – пробормотала она сквозь слезы. – Прости, пожалуйста… я была такой мерзкой… Но я так боялась, что стану тебе не нужна. И я сейчас боюсь, просто… мне уже не так страшно. Главное тебя обнять. Я так хотела тебя обнять…
Вместо слов, которые застыли в груди, я просто крепче ее обняла.
Так мы и стояли. До тех пор, пока я все-таки не нашла в себе силы пробормотать:
– Я тоже. – Тихо, еле-еле слышно, на выдохе. – Я тоже очень-очень хотела.
Я даже плакать не могла: только чувствовать ее в своих руках. Только гладить по волосам. Успокаивающе, нежно, до дрожи в пальцах. Понимала, что все, что сейчас скажу, будет лишним, поэтому просто опустилась вниз, целуя заплаканные щеки, глаза, лоб. Потому что нет в этом мире ничего искреннее, чем кричать о своей любви всем сердцем.
39
Праздничный день был в самом разгаре. После обеда мы отправились погулять в парк – там в соединяющейся с каналами заводи должны были пускать бумажные цветы. Покупали такие у уличных торговцев, либо же делали сами. Мы выбрали первый вариант, потому что времени на поделки не нашлось. Зато семейный обед удался на славу: никогда не видела Лорену и Энцо такими красивыми и утонченными. Синьора Фьоренчелли была удивительно тактична и очень быстро нашла общий язык с матушкой.
А еще она передо мной извинилась. Точнее, передо мной, Софи и Анри, искренне и от всего сердца, как в общем-то делала все в своей жизни. И в нашей маленькой семье окончательно воцарился мир.
Теплый ветерок играл выбивающими из прически волосами, принося с собой ароматы цветов, которыми украсили город, и ароматы остывающих морковных пирогов, которые пекли на ужин чуть ли не в каждом доме. Даже в легкой накидке было жарко. Отовсюду доносились веселые голоса, птицы пели так, что хотелось подпевать. Казалось, все жители Лации высыпали на улицы, но я вдруг отчетливо поняла, что меня это больше не пугает. Не пугает толпа, смыкающаяся вокруг меня плотным кольцом. Не пугают резкие возгласы и летящие в небо воздушные змеи. Не раздражают окрики: «Жаркой весны, красавицы!»
Все это стало частью моей жизни. Сейчас, напротив, казалось невероятным представить, что когда-то было иначе.
Уже давно не было так спокойно и легко на душе, как после примирения с Софи. Вчера мы с ней просидели до поздней ночи, а потом я вернулась к себе и заснула в родных объятиях. Крепким, спокойным и счастливым сном, какого на моей памяти не случалось с самого раннего детства.
– Тереза, мне не терпится с вами поделиться, – возбужденно прошептала Лави.
Удивительно, но за несколько суматошных дней нам ни разу не довелось остаться наедине. Большую часть времени сестра проводила с Софи, а когда мы собирались вместе, вели светские беседы да делились общими воспоминаниями о жизни в Мортенхэйме. Сейчас же Энцо, Лорена и Софи как раз направились к лотку, где толпился народ, покупающий бумажные цветы. А муж рассказывал матушке историю возведения возвышающегося над домами небольшого собора. И делал это так, что завладел ее вниманием безраздельно. Я же вопросительно взглянула на сестру.
– Давайте отойдем туда, где нас никто не услышит.
Сегодня это было сделать проблематично, но мы все-таки нашли укромный уголок. Спрятались под навес закрытой лавки стекольщика.
– Представляете, Тереза, Майкл сделал мне предложение!
Вспомнилось письмо леди Илэйн и ее слова по поводу намерений виконта.
– А вы?
Привычно невозмутимо-воспитанная Лави сейчас чуть не прыгала, как мячик под рукой малыша. Она закусила губу, раскраснелась, глаза ее сверкали.
– Разумеется, я согласилась! Ох, сестрица, я так его люблю! Вы не представляете! Он такой милый, такой нежный… такой…
Я не была уверена, что эпитеты «милый и нежный» подходят мужчине, но решила промолчать. Радость сестры была настолько яркой, что затмевала даже солнце, заливающее ее волосы.
– Только это секрет, – поспешно оговорилась она. – Я никому, кроме вас не рассказывала, и он тоже, только своему близкому другу. Скоро Майкл попросит у Винсента моей руки, и тогда мы объявим день помолвки, а пока… ох, вы не представляете, как я счастлива!
Лави заглянула мне в глаза, но не позволила вставить и слова, тут же заговорила вновь:
– Правда, ко мне еще собирается свататься граф Легри… этот самоуверенный назойливый тип, который старше меня на целых десять лет. Я ему говорила, что у нас с ним ничего общего, но если бы он слушал! Вот только Легри из Гердэнии, не думаю, что Винсент согласится отдать меня ему. А если даже и согласится, я все равно не пойду ни за кого другого, только за Майкла.