В доме горел свет. Форточки были закрыты. И опять сквозь задёрнутые шторы был виден силуэт человека, двигавшегося по комнате. Ардашев стал у фонаря, достал часы и то и дело поглядывал, то на циферблат, то на окна. Потом повернулся к жене и сказал:
— Вероника, не сочти за труд, покрути звонок на входной двери.
— Хорошо, — ответила супруга и тут же исполнила просьбу, а присяжный поверенный, тем временем, всё продолжал смотреть и на окна, и на циферблат золотого Мозера. Затем подошёл к входной двери, приложил ухо, потом нагнулся, оторвал травинку и приладил её в дверную щель в районе верхней петли.
— Послушай, а тебе не кажется странным, такое поведение твоего знакомого? — с некоторым беспокойством в голосе выговорила супружница.
— Поликарп Осипович — гений. А гении не похожи на простых смертных. Завтра загляну к нему ещё раз. Как говорят англичане «Tomorrow is another day». Утро вечера мудренее.
— Мог бы и не переводить. По английскому в гимназии я имела «превосходно».
— Не сомневался ни на йоту. Прогуляемся по набережной?
— С удовольствием.
VI
После завтрака за кофе, который супруги решили выпить в фойе, Ардашев внимательно просмотрел газеты и сказал:
— Подожди меня в номере. Я наведаюсь к профессору.
— А как же экскурсия в аул? Африкан Ростиславович вот-вот явится.
— Ты можешь сказать ему, где я. А там пусть сам решает, дожидаться меня здесь или нет. — Клим Пантелеевич улыбнулся. — Не беспокойся. Такие щедрые туристы, как мы у него встречаются не часто.
Ардашев поднялся и вышел на улицу. Экипаж стоял рядом. Уже подъезжая к дому Поссе, он увидел молочника, меняющего у входа бутылки с молоком.
— Послушайте, любезный, а где профессор? — осведомился присяжный поверенный. — Приехал, знаете ли, к нему в гости, а он из дома не выходит.
— Не моё это дело, — пожал плечами усатый мужчина лет сорока пяти в картузе, рубахе на выпуск, жилетке, тёмных брюках и штиблетах. На плече у него висела полотняная сумка.
— Постойте! Я ведь с вами разговариваю! Это не учтиво, в конце концов! — выкрикнул вслед адвокат, но незнакомец ускорил шаг и скрылся в подворотне.
Клим Пантелеевич внимательно осмотрел окнаи дверь — травинка была на том же месте (следовательно, из дома никто не выходил), а потом взял бутылку, открыл и понюхал. Усмехнулся. Укупорил её, окликнул проезжающего мимо извозчика и прихватил с собой. Усаживаясь в фаэтон, изрёк:
— Дворянская 6.
— Это мы мигом. Тут недалече. Раз-два и приехали, — пробалагурил возница.
Через пять минут коляска уже подкатила к дому Игнатьева.
— Постой, подожди, — велел Ардашев.
— Как прикажете.
В этот момент отворилась дверь, и появился хозяин дома — высокий господин лет сорока пяти с аккуратными усами, в тройке и шляпе, с уже заметным брюшком, которое придавало ему солидности, точно так же, как и очки в роговой оправе.
— Родион Спиридонович, добрый день!
— Клим Пантелеевич! Рад вас видеть! Какими судьбами? Приехали отдохнуть?
— Не совсем. Я почти уверен в том, что с Поликарпом Осиповичем стряслась беда.
— Да что вы такое говорите?
— Возможно, его нет в живых.
— Не может быть? — Игнатьев попятился.
— К сожалению, многое указывает именно на это. Нам надо поторопиться. Вы сильно заняты? Может быть, у вас судебное заседание или ещё какие-то важные дела?
— Ничего срочного нет. Собрался, правда, купить билеты в цирк Михайлова. Дочь просила сходить вечером, но, если подтвердятся ваши слова, то будет не до развлечений. Какие шаги вы собираетесь предпринять?
— Надо попасть в дом профессора. Без полиции это невозможно. Я даже не знаю, где в вашем городе находится полицейский пристав, и потому прошу вас привести его на Мещанскую 24. В качестве доказательства моих слов возьмите вот это, — Ардашев протянул молочную бутылку.
— Что это?
— Судя по характерному запаху — это вода, разведённая с белой краской, имитирующая молоко. Злоумышленник ставит утром две такие бутылки перед входной дверью профессора, а потом, проходя мимо, просто меняет их на пустые. Но вчера он не смог сделать это вовремя. И две бутылки с «молоком» простояли до позднего вечера. Я проезжал мимо и обратил внимание, что они даже не превратились в простоквашу. Представляете! Это при такой-то жаре? А четверть часа назад я случайно застал «молочника», оставляющего на крыльце две полные бутылки. Окликнул его, но он шмыгнул в подворотню. На тот момент я не знал, что в бутылке вместо молока налита смесь краски и воды и потому у меня не было оснований его преследовать.
— То есть вы хотите сказать, что какой-то человек, проходя мимо, под видом молока выставляет две бутылки с краской и водой перед дверью профессора, а потом вечером их меняет на пустые? — вопросил Игнатьев.
— Нет разницы, когда именно он поменяет бутылки. Главное, чередовать их перед дверью. Никто из прохожих не будет специально обращать на это внимания. Он просто носит с собой в сумке четыре бутылки — две полные и две пустые. И меняет, когда ему удобно.
— А почтальон? Я видел, как он приносил почту. Почтовый ящик стоит на внутренней стороне двери. Но его ведь тоже надо освобождать от корреспонденции?
— Вы правы, Родион Спиридонович. Кто-то это делает. Либо другой вариант: с внутренней части двери ящик снят и почта сыплется на пол.
— А табличка из гостиницы «Не беспокоить!»?
Ардашев пожал плечами.
— Её мог повесить, кто угодно.
— Она взята из дома профессора. Я видел её и в прошлом году, — вспомнил Игнатьев.
— Это неудивительно. Поликарп Осипович большой оригинал.
— Постойте, Клим Пантелеевич, — Игнатьев удивлённо приподнял брови, — но я же писал вам, что видел, как вечером горел свет в его доме, и он ходил по комнате.
— Вчера я наблюдал тоже самое явление. И потому нам надо обязательно попасть внутрь. Был бы вам очень признателен, если бы вы привели полицейского, и мы бы вскрыли входную дверь. Возьмите мой экипаж. А я найду другой и отправлюсь на Мещанскую.
— Хорошо.
— Жду вас там.
VII
Присяжный поверенный прохаживался рядом с домом профессора, когда прямо к нему подъехала коляска. Из неё выпрыгнул полицейский пристав с каким-то человеком с сумкой и в простой одежде, а уже за ними следовал адвокат Игнатьев и городовой.
— Пристав Добраго, Пров Нилович, — представился полицейский. Это был высокий, статный мужчина с офицерской выправкой, с густыми усами, широченными бакенбардами и бритым подбородком.
— Ардашев Клим Пантелеевич, присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда.
— Родион Спиридонович мне объяснил ситуацию, и я привёз с собой… ну, в общем, теперь он слесарь. Хотелось бы надеяться, что мировой судья нам не понадобится[8].
Полицейский покрутил ручку механического звонка. Никто не ответил. Только где-то внутри послышалось кошачье мяуканье.
— Как видите, на окнах все форточки закрыты и крик кота слышен приглушённо, а не у самой двери, стало быть, и вторая дверь передней тоже закрыта. Вряд ли бы профессор её затворил, находясь дома. В такую жару сидеть взаперти, без глотка свежего воздуха невозможно. Да и зачем запираться днём на две двери? Только для одного: чтобы не так был слышен жалобный крик кота. Скорее всего, это сделал тот, кому выгодно создавать видимость, что профессор в доме, — предположил Ардашев.
— А кто же тогда расхаживает по комнатам вечером, призрак? — робко предположил Игнатьев.
— Мы это узнаем, как только зайдём внутрь, — выговорил Клим Пантелеевич.
Пристав кивнул и распорядился:
— Давай, Чалый, бери вертун[9], помаду[10] и поехали.
— Без вертуна обойдусь, тут и помады хватит, — хмыкнул слесарь. — Серёжка[11] еле держится.
— Тебе виднее, ты скачок[12] известный.
— Был когда-то «известным», а теперь отбегался. Хочу пожить спокойно.
— И, слава Богу, что ума набрался.
Слесарь ничего не ответил. Он достал инструмент — несколько ударов и замок в дверном косяке обнажился. В ход пошла фомка[13]. Она вырвала жало замка с первой попытки. Входная дверь распахнулась, будто чья-то неведомая сила внутри дома сама её отворила.
На полу валялся оторванный от внутренней части двери почтовый ящик, и вся корреспонденция, как и предвидел Ардашев, падала прямо на пол, устланный «Черноморской газетой», «Биржевыми ведомостями» и «Математическим вестником». Теперь стало понятно, почему почтовый ящик не надо было освобождать от корреспонденции.
Послышалось жалобное мяуканье. Пристав указал рукой на дверь передней, и слесарь ловко вскрыл вторые двери. В нос ударил запах животных испражнений.
Навстречу выбежал английский кот, представлявший собой жалкое зрелище. Сквозь шерсть животного проступали рёбра.
— Бедный мой, сколько же ты просидел взаперти? — выговорил Игнатьев.
— Ему надо дать воды. Миска на полу совсем сухая, — заметил Ардашев.
— Да-да, конечно, — согласился коллега. — Он открыл кладовую, зачерпнул из ведра железным ковшиком воды и налил коту. Тот с наслаждением стал лакать воду. Закончив пить, он потёрся о ногу адвоката и с готовностью пошёл на руки.
— А теперь, Михалыч, давай старый входной замок восстанавливать. Казённых средств на новый у меня не отпущено, — приказал Добраго.
Слесарь вздохнул и сказал:
— Да есть у меня один в запасе. Пойду принесу?
— А это уж тебе решать.
Ардашев вошёл в гостиную. Портьеры были открыты. На полу лежал старый персидский ковёр, который всё ещё прекрасно смотрелся. Справа возвышался буфет, слева — турецкий диван, а рядом — небольшая книжная полка с несколькими томами книг в дорогих переплётах; они лежали стопкой.