— У меня четыре патрона остались. И те в немецкой винтовке, – тяжело сказал Янис, и осознал, что идет вовсе не туда, получится худо. Нужно совсем иначе разговор вести. – Товарищ батальонный комиссар, наш расчет выполнил приказ. Мы были на фланге, прикрывали взвод со стороны трамвайной линии. Отразили атаку немцев, патроны заканчивались. Перешли на запасную позицию, оказалось, мы уже отрезаны. Пытались выйти к роте со стороны завода Пишмаш. Снова наткнулись на немцев, расстреляли последнюю ленту. Может, виноваты в чем, но ведь, ни связи, ни подачи патронов…
— Оправдываться научились? Формулировки вон какие отточенные. Или это немецкая, хорошо заученная инструкция?
— Никак нет. Я же доброволец, был связным от рабочего отряда при штабе 67-й стрелковой, нас учили как докладывать положено и как сквозь немцев прорываться, – пробормотал Янис, твердо сознавая, что сейчас не время скромность проявлять.
— Доброволец он! А пулемет…
— Товарищ батальонный комиссар, боец едва на ногах стоит, раненный, – осторожно, но настойчиво сказали из полутьмы. – Ну когда его немцы завербовать могли? Тем более, рабочий, доброволец…
— Разберемся. С каждым разберемся, – процедил безжалостный человек. – Петковский, связь есть? Соедини меня со штабом бригады…
Янис почувствовал, что его безмолвно подталкивают к двери.
На улице стало чуть легче, но ноги все равно подгибались.
— Эй, ты чего - валишься?! – обеспокоился кто-то.
— Валюсь, – признал очевидное Янис.
Помнилось, как на телеге везли, потом санитар, ругаясь, бушлат снимал…
***
Окончательно пришел в себя краснофлотец Вира-Выру в госпитале. Вроде как и не выходил никогда из таллиннского: опять спину обрабатывали, кололи, и бинтовали. Правда, теперь была еще и распухшая рука, постоянный кашель и высокая температура. Впрочем, жар сбили быстро, ноги слегка держали. Смешно, но часы, вовремя спрятанные под рукав тельника, уцелели, а еще имелась квитанция о «изъятом у краснофлотца Вира комплекте формы» – обещали вернуть при выписке. Хорошо здесь дело по хозяйственной части поставлено. Да и госпиталь был куда посолиднее: просторный, немного даже парадный. До войны, оказывается, сугубо женский был, специализированный – Центральный институт акушерства и гинекологии Наркомздрава[9].
Через четыре дня ранбольной Выру, в одних пижамных штанах, стоял перед военврачом.
— Штанины подними, – сурово приказал доктор.
Был он сухонький, с седой бородкой, из-под халата нелепо торчал широковатый ворот гимнастерки с тремя перекосившимися «шпалами» в петлицах. Физиономия брезгливая, сморщенная, словно на завтрак уксус с лимоном пил.
Янис поднял штанины.
— Спиной повернись.
Ранбольной повиновался, с печалью догадываясь, что сейчас начнут заставлять спустить штаны, допрашивать и ругать, не иначе, про пулемет опять вспомнят.
Бородатенький отчетливо фыркнул, пошелестел бумагами на столе, видимо, изучая справки и остальное.
— Бляди! Мерзавцы, … им в селезенку. Неучи тупорылые, семинаристы! – рявкнул старичок неожиданно зычно.
Янис вздрогнул.
— Мерзавцы… им в печень, сапожники холодные, мать их растак ливером… — продолжал наращивать залп всем бортом военврач. – Да не вам это, не вам! Гречихина, уши заткните!
Медсестра за столом уши затыкать не стала, только прикрылась регистрационным журналом.
— Нет, ну что за говно?! Как можно?! Во флот?! В пулеметы?! После такой травмы?! С таким легким?! Иуды подколеновы! – фальцетом выл военврач. – Расстреливать за такое надо! Мать их в душу…
— Товарищ полковник… – сдуру попытался влезть Янис.
— Да, полковник. Вашу налево, итить, – взорвался буйный врач. – Полковник военврачного первого ранга звания, а толку-то?! Вот сейчас буду рвать остатки волос на полковничьем черепе. Ибо стыд и позор! Мы этих проходимцев как и чему учили?! А вы сами-то куда смотрели?! Сдохнуть хотите, краснофлотец он, понимаете ли, Вира?! В военное время это хуже дезертирства, вас же еще и хоронить придется! Подыхать, да, решили?!
— Нет, не решил, – отрекся Янис. – Но я же ничего такого…
— Не вы! Они! – военврач обличающе ткнул сухеньким пальцем куда-то в сторону шкафа, набитого пухлыми скоросшивателями. – Куда они смотрели, подлецы кротовидные, бл…?! Гречихина, я кому сказал, уши заткнуть?! Недоумки, раскудрить их.… Всё, на комиссию, без разговоров, так их... Гречихина, органы слуха открыть! Пишите: «на комиссию»…
— Пишу, – отрапортовала дисциплинированная медсестра.
— Постойте! Товарищ военврач 1-го ранга, а это куда меня? Какая комиссия? – не выдержал Янис, обомлевший от скорости докторских бранных решений.
— Долой! Прочь из армии и флота! Не годен! Пшёл вон домой, лечиться, легкое разрабатывать! – категорически рубанул ладонью военврач.
— Э… а война?
— Что война? Тут ты не единственный на войне… как там тебя… Ян Батькович. Тебя после первого ранения должны были списать в гражданские шпаки, однозначно и категорически. Отвратительное безобразие! Преступная халатность!
— Меня и списали, товарищ военврач 1-го ранга. В судоремонт.
— Никаких судоремонтов! Только легкий труд, желательно на свежем воздухе. Как ты вообще флотскую медкомиссию прошел?
Янис в двух словах описал обстоятельства.
Военврач крякнул:
— Да, события. Диктат случайностей. Но все равно – домой поедешь. Без разговоров! Минимум полгода, потом переосвидетельствование. И заруби на своем эстонском носу – ты и без фронта можешь концы отдать. Весьма легко и непринужденно. Если будешь курить, пить, баб чересчур иметь и работать на дымном производстве. Впрочем, баб - можно. Остальное категорически нельзя! Так и запомни! Околеешь без всякой пользы родной стране и отечеству. А нам люди нужны. И сейчас, и после войны, всегда нужны. Ты кто по довоенной специальности?
— Электрик.
— Вот! Интеллигенция, элита трудового пролетариата! Весьма востребован! Только без этого… натужного воздвижения столбов, мачт и вышек. Винтики там, контактики, проводочки. И усиленное питание. Мамка есть? Пусть кормит от пуза, понимаю, война, но возможности нужно изыскать.
— Нету. И мамки нету, и дома. Немцы там, – угрюмо сказал Янис. – Разве что здесь, в Ленинграде по специальности работу найду.
— Никакого Ленинграда! Никакой сырости! Тебе чистый воздух нужен, кислород, чистая атмосфера, молоко, желательно, козье… Ага, вот! – военврач ловко упал за стул, дернул к себе бумагу. — Сейчас направление и предписание выпишу. Там отличная врачиха, талантливая, хотя и молодая. Заодно привет передадите. Гречихина, решение комиссии – фиксируем завтрашним днем, через два дня – на выписку! Пусть молодой человек проваливает из Питера, пока нас повторно не отрезали по фронту. Литеру, все остальное, оформить без фокусов!
— Товарищ полковник, фамилию мою основную в документах помяните! – взмолился Янис.
— Это можно. И фамилию, и вторую фамилию, и партийный псевдоним… — ворчал доктор, стремительно и мелко исписывая листок. – Это у нас есть. Молока нет, жиров нет, а фамилии – это пожалуйста. Но уговор – лечиться без дураков! Попадете ко мне повторно с вот таким легким и таким кашлем – не помилую!
***
Осознал товарищ Вира-Выру, что едет в глубокий-глубокий тыл, лишь дня через три. Эшелон, составленный из до изумления разбитых-переразбитых вагонов, выскочил из Ленинграда на такой скорости, будто на пожар летел. Сквозь пробитую крышу зверски дуло, Янис с одним дедом-токарем с Кировско-Путиловского завода на полустанке успели ухватить лист кровельного железа, кое-как залатали крышу. Работа на крыше жутко спешащего вагона не особо походила на предписанный легкий труд, но настоящее лечение, видимо, должно было начаться где-то далее. Вагон был переполнен: женщины, дети, старики, списанные из армии инвалиды – тесновато. Но, несмотря на тряску, Янису было как-то полегче: когда слабость накатывала, можно было лечь, пусть с поджатыми ногами, но подремать. Вспоминался пулеметный взвод, думалось, как там бойцы, не отрезали ли Витьке побитые гранатой ноги. Нет, ноги, наверное, оставили – опытным специалистам вроде военврача-сквернослова можно доверять, лишнего не отчекрыжат.
Догромыхал эшелон до узловой, начали пассажиров пересаживать-распределять в вагоны поприличнее, тыловые. Станция была целая: не то что следов обстрелов, даже воронок от бомб нет. Распрощались с бывалым путиловцем и его семейством, вот очень толковый дед был, в токарном деле и по металлу – виртуоз, интересно рассказывал.
Ехал Янис дальше на восток, уже почти месяц на колесах, – в такую даль рельсы и медицинское предписание завели, что и представить страшно. До войны и не думалось, что нормальный молодой электрик из Луру в такие места может заехать: уже не лес и поля за окном, а дикая степь и предгорья. Ну, трофейные часы пришлось продать – курад с ними, они не особо счастливые были, а Серый поймет – он тоже знает, что такое «жрать хочется». Наверное, уже подлечился, на фронт вернулся, воюет вовсю. А тут… стыдно. Но, хоть силенки у гражданского товарища Вира-Виру еще имелись, кашель досаждал вовсю. Прав военврач – нужно подлечиться, а то толку от такого электрика, что на фронте, что в тылу, маловато – действительно, одни хлопоты с койко-местом и похоронами.
[1] Если точно, 4-я рота 2-го батальона 6-й морской бригады (командир - старший лейтенант М. А. Шацкий, политрук А. Я. Якушев).насчитывала 225 бойцов. Об усилении десанта и наличии в его составе станковых пулеметов точных сведений нет.
[2] Видимо, сразу после высадки десант разделился на две группы. В «восточной группе» находился командир и политрук роты. Расчет нашего пулемета оказался в «западной» группе.
[3] Совхоз «Пролетарский труд».
[4] По дороге двигалось отделение немецких саперов, направляющееся менять фланговый дозор.
[5] Несмотря на все усилия, 6-я морская бригада и 44-я стрелковая дивизия в этот день успеха не добились. Противник удерживал высоты, надежно простреливал шоссе. По камышам бойцам морской бригады удалось продвинуться, они были в километре от Матисова канала, но закрепиться не смогли.