Начался обстрел. Бойцы вновь отошли в «тыловое» крыло дома, перенесли «ка-пэ».
— Передай: ведем бой с танками, несем потери.
Несколько опережал события гвардии капитан Васюк, но то допустимо. Откровенно врать и приукрашивать непозволительно, а предвидеть – то обязательно. Штаб дивизии имеет прямую связь с Москвой, там следят за операцией «ЛИНДЫ», ну, наверное, не затаив дыхание – иных проблем много – но все же присматривают. И можно надеяться, что штаб 3-го мехкорпуса тоже уделит внимание происходящему на улице Вокечу, не позабудет. Поскольку у частей мехкорпуса тоже полным-полно собственных дел и задач.
Громыхают снаряды, дрожит дом. По артиллерийским меркам бьют почти в упор – танки в двухстах метрах, ничто не мешает 75-миллиметровым орудиям. Кроме геометрии – бить то все равно в один угол и одну стену приходится…
Осыпается под снарядами и ломами упорный XIX век, саперы работают, пусть пригнувшись и невольно вздрагивая, но работа успокаивает. Пробит дополнительный вход в подвал, еще один лаз во двор. Капитан Васюк сидит с бойцами во дворе на воздухе – полном кирпичной и известковой пыли, но в доме еще хуже. Бойцы, покашливая, курят, их командир пощелкивает залатанным портсигаром, вдыхает запах таинственных сигарет – толстых, темных, говорят, заокеанское кубинское курево. Иной раз очень странные трофеи попадаются. Аромат хорош, даже сквозь пыль пробивается. Вот – Янис тоже принюхивается.
— Вот все детство мне фантазировалось: борт фрегата, сигара, бутылка ямайского рома, пистоли за поясом, шпага. Сижу, значит, сапожищи на стол, а передо мной прекрасная пленница. Вся этак трепещет, – вспоминает кандидат в члены ВКП(б) товарищ Васюк.
— Я про пленниц как-то в детстве вообще не задумывался, – признается Ян.
— Ну, пленницы на излете детства появились, – для справедливости признается Серега, переждав очередной сдвоенный разрыв. – То необдуманно, согласен. Зато остальное почти сбылось: сигарки, борт боевого фрегата – даже хорошо, что сухопутного, в морях мы с тобой малость разочаровались.
— Э, то да. В роме тоже разочаровались. На вкус – гадость.
— Может, потому что не ямайский? Надо будет попробовать настоящий, наверняка попадется.
— А шпага? – напоминает Ян.
— Морально устарела, – Серега хлопает по прикладу автомата, затвор прикрыт от пыли, сам ППШ порядком поцарапанный, но надежный и отлаженный. – Фиг с ней, со шпагой. Вот сапоги…
Друзья смотрят на сапоги – добротные, без дыр, но вид… нет, на стол такие не задерешь.
— Иные времена, – вздыхает Ян. – Прогресс кругом. Никакой романтики и пленниц.
— За прогресс ты мне еще ответишь. Мотоцикл ему… – ворчит командир. – А в остальном, что нам жаловаться? Ром найдем, остальное почти все сбылось.
— Это с пленницами-то? Скорее, она тебя в плен взяла.
— То мелкие и незначительные детали. Имя-то пиратское!
Янис смеется – вот чего в имени «Анита» пиратского? Обычное имя.
— Хорош ржать. Шляпу мою с плюмажем не потеряли? Давай сюда.
Янис осуждающе крутит головой, лезет в бронетранспортер.
Памятный танкошлем за время блужданий по фронтовым дорогам поистрепался, на макушке продран почти насквозь, заштопан, но все равно торчат клочки ткани – был такой неприятный случай в Мелитополе. Но счастливый головной убор, то многократно проверено.
Смотрят бойцы. Командир «ЛИНДЫ» многозначительно хлопает себя по штатной каске – сложный момент если придет, то попозже, пока работаем, ждем.
Склонен к суевериям командир автогруппы – намекал на это недолгий замполит группы, но политработники почему-то в «ЛИНДЕ» не держатся: то ранит сразу, то быстро переведут. Капитан Васюк лично политзанятия и политинформации проводит – не для отчета, а для души, а то, что короткие – так это стиль такой у политподготовки, концентрированный.
…Сложный момент наступает после подрыва второй «пантеры». Первый танк группа прикрытия останавливает, подтягивая на шнуре под гусеницу противотанковую мину – сюрприз заранее подготовлен, не зря грузовик поперек улицы ставили. Группа прикрытия ждала своего часа, засев напротив, в том доме, что рядом с подожженным, – бойцы свое дело знают, даром, что всего четверо. Танк, вздрогнув, распускает гусеницу и замирает. Вторая «пантера» прет по другому тротуару, обходит, сдвигая-сминая грузовик. Миной тут уже не выйдет. Вылетает со второго этажа «засадного» дома струя огнесмеси РОКСА – достает моторные решетки танка. Горит, сука…
Немцы звереют – атакуют дом с огнеметчиками, теперь его прикрывает основной гарнизон, должны успеть отойти бойцы. Одновременно идет атака на основной гарнизон со двора и с другого направления улицы – от площади Ротушес. Хуже всего то, что фрицы успевают скопиться за вставшими танками, и коротким рывком достичь осажденного дома. Гранатный бой, немцы уже внутри…
На улице оглушительно детонирует боекомплект горящей «пантеры». На миг все замирает, затем опять треск автоматов…
Нет уже никакого управления. В бою все, включая радистов. Стрельба почти в упор, мелькают и падают дымные тени, горят панели обшивки в коридоре, дым режет легкие, автомат уже пуст, хорошо, гранат в автогруппе запасено с лихвой…
…Какое-то время – секунды? минуты? – гвардии капитан Васюк отстреливается из-за немца. Тело роттенфюрера[7] сидит на покосившемся стуле, фриц опирается о косяк двери стальным затылком, стойко вздрагивает из-за попадающих пуль. Ствол автомата оперт о колено трупа, очереди замедленные, заново привыкает капитан к ритму трофейного «шмайсера», ругается. Зато узкие магазины доставать из подсумка мертвеца очень удобно.
— Сиди-сиди, чего уж теперь, – бормочет Серега, – отдыхай…
Немец согласно вздрагивает, после гранатного взрыва лязгает его каска. Опять осколки…
Не-не, определенно устоим. Гранату капитан Васюк зашвыривает уже за окно – то «на посошок», отходят немцы…
Саперы тушат коридор, гвардии капитан Васюк командует, в автомате последний, уже ополовиненный «рожок». Нет, повезло, чего скрывать. С чердака режет короткими МГ лейтенанта Севки – доказывает, что жив гарнизон, хрен подступитесь. На улице, у перекрестка, рвутся снаряды – это вроде как наша, вызванная по радио артиллерия, но не факт. Удаленная артиллерия – дело сложнопредсказумое.
Комнаты полны дыма – воды мало, тушили чем попало, больше тряпьем огонь сбивали, да еще немцев приходилось оттаскивать – запах жженого мяса в такой ситуации последнее дело, и так крепко тошнит.
Докладов от групп всё нет, Серега направляется во двор сам.
— Мы за… машину тушить. Дымит и дымит, зараза, – невнятно объясняет лейтенант. Голова и щека его наскоро и хаотично замотаны бинтом, набухает алым.
— Вали к Зяме, пусть перевяжет нормально, – приказывает капитан Васюк.
Лейтенант пытается отмахнуться:
— Царапина.
— Иди-иди. Шрамы должны быть импозантными, мне девушки наглядно объясняли. Промыть и замотать непременно нужно, не дури.
Ян сидит на корточках, вскрывает вытащенный из бронетранспортера патронный цинк. Встречаются взгляды – сержант Выру успокаивающе кривится. Жив, не зацепило, бок о себе напоминает, а кираса жмет. Нет, нельзя все же нестроевого человека на боевые выходы брать, в тылу он должен сидеть, по возвращению техническое хозяйство в порядок приводить. А немецкий язык… да так ли он нужен был?
Потери автогруппы – треть личного состава. Могло быть больше, но народ опытный и тренированный. Но выбыл навсегда взводный лейтенант Шарифов, отличный пулеметчик Левков, многие мастера своего дела выбыли. Из огнеметной группы в главный гарнизон лишь один Попенко проскочил, остальные погибли. А какие РОКСисты были, эх…
Четверо серьезно раненых – Зяма делает, что может. Легкораненых куда больше, сейчас горячка боя спадет, станут чувствовать, слабеть.
Гвардии капитан Васюк снимает танкошлем, утирает подкладкой мокрую рожу. У самого болят ноги, не задело, просто память о Великих Луках неизменно просыпается после физического напряжения. Но это, безусловно, можно пережить.
Немцы после артобстрела ведут себя скромно, дают гарнизону опомниться. Это хорошо. И то, что рация все еще работает, тоже хорошо. Наши где-то недалеко, у площади Ротушес. Точно ли они там определяются, и та ли это Ротушес – да курад его знает.
Капитан Васюк напоминает себе, что нужно надеть каску – артобстрел очень вероятен, – и идет за предметом амуниции. Приучил себя запоминать, куда каска бросается, очень полезная привычка, теперь не нервирует этот момент.
Каска под канцелярским столом – где оставлял. В дверях по-прежнему сидит мертвый фриц, размышляет о своем. На столе расселся вполне живой ефрейтор Кухов, снаряжает диски командирского автомата.
— Вот молодец ты, Кухов. А то все не пойми чем заняты, – хвалит капитан Васюк, кладя на угол стола ремень с подсумками, попутно прихваченными с эсесмана в соседней комнате. – Наградные листы начну выписывать – с тебя начну.
— Мне можно в середке – заверяет Кухов. – А вот вас, товарищ капитан, начальство что-то насчет наград немножко забывает.
— Не возводи понапраслины на командование, у меня с ним особая договоренность, – намекает командир автогруппы, поднимая свой пустой ППШ.
— Тогда, конечно, иное дело. А если не секрет…
И ефрейтор Кухов, и капитан Васюк невольно вздрагивают – смирно сидевший в дверях немец вдруг шумно заваливается, возмущенно гремит каской.
— Не сдюжил фриц, – бормочет Кухов.
— Э, держался, сколько мог. Годный был камрад.
На немца действительно смотреть жутко – левый бок – сплошь исклеванное пулями мясо и лохмотья. И как сидел-то?
— А я, товарищ капитан, видел, как вы тех в коридоре клали. Нервы у вас железные.
— У меня-то? – Серега оглядывается на площадку перед лестницей, заваленную телами. – На нервы не жалуюсь, у нас, собственно, в отряде весь народ насчет этого организмом очень устойчивый. Ты вот и сам неплох. При нашей службе как иначе? Но настоящий нерв, он в мирной жизни проверяется. Поскольку требуется ежедневно, а не только в моменты штурмов и атак. Вот у меня невеста – там нервы, там характер. Сталь! И никаким термитом не прожжешь. После войны непременно познакомлю.