Первым влетел под деревья товарищ Васюк, успел сбросить рюкзак и лишнее. Упали рядом, загнанно дыша, Валдис с Стеценко, отставший Олег полз к деревьям.
— Помочь надо, – попытался встать Валдис.
— Сиди! Пусть думают, что бросили человека, – Серега попытался втянуть в грудь побольше воздуха, заставил себя встать. Пошатываясь, пробежал рощицу насквозь – изнутри она была уж совсем жиденькой – выскочил на луг. Как и думал: разделились, огибали болотце, отрезая беглецам всякую возможность достичь дальнего леса. Общим числом три брички, одиннадцать-двенадцать рыл. Тряслись на добротных экипажах солидные селяне, блестели лакированные козырьки кепок, торчали стволы винтовок и ружей…
Серега взвизгнул, присел, подскочил, заголосил:
— Ой, не стреляйте! Я же не виноватый.
— Стой! – скомандовали с охотничьих бричек и добавили непонятное литовское.
Стоять Серега не стал, уронил с плеча винтовку и безоружный, трусливо прикрывая голову, кинулся обратно, под тщетную защиту берез.
Не спешили охотники, остановились, успокаивали лошадей, поглядывали на рощицу, на уползающего под деревья раненого. Ссыкуны все ж…
— Ты, Серый, конечно, артист. Но толку-то… – прохрипел Стеценко, раскладывая перед собой гранаты. – Ситуация-то…
— Вот ты давай погромче стенай, – посоветовал Серега, пытаясь продуть или хотя бы протереть рукавом затвор автомата – что за оружие изобретают, бережешь его, бережешь, а все одно грязное. – Шумни, пусть слышат.
— Толку-то?! – в голос провыл, вполне понимающий ход связной мысли, Стеценко.
— Поубивают! Ой, мамочка! – пискнул товарищ Васюк таким детским голосом, что самому стало противно.
Расслышали, гады, заперекликались, двинулись – разом с двух сторон, что было неприятно, но предсказуемо.
— Я тех беру, вы – этих, – прошептал Серега. – Подпустим поближе, без преждевременного шухера.
— Лучше б меня сразу убило, замучают же, – простонал Олег, сжимая крошечный пистолет.
— Не трусь, ты в резерве, – ободрил Серега и на локтях пополз к навстречу гадам.
Лежа за стволом относительно приличной толщины, откинул приклад автомата, приложился и перевел дух. Вообще лежать на войне гораздо лучше, чем бегать, ползать, или, к примеру, копать. Впрочем, это и так все знают.
Лежал товарищ Васюк, как учили на занятиях в комсомольском тире – носки врозь – смотрел поверх автоматного ствола на приближающихся охотников. Те разошлись короткой цепью, одного храбреца с лошадьми и повозками оставили, словно на зайцев идут. Интересно, литовские сказки похожи на эстонские? Что ж там дальше с безыдейным заячьим товариществом приключилось? Эх, не хватает спокойного Яниса в беспокойные моменты войны.
Рассудительные здесь селяне, вальяжные. Картузы очень хорошие, прям откровенно буржуйские. Вон тот толстый кулак, и молодой, что с ружьем, харями схожи – отец с сыном, наверное. Что ж вам, семейство поганое, утрами-то не спится?
Бахнула винтовка за спиной, закричали. Цепочка охотников перед Серегой разом вздрогнула – прям смешно, когда сразу пятерых наблюдаешь.. Вздрогнул-задрожал и трофейный автомат в руках опытного связного. Не засралось оружие, не так уж плохо немцы эти скорострельные штуки клепают.
Очередь, еще…, не суетиться, с умом, как Василек бил…
Все ж не имелось настоящего опыта у товарища Васюка: и нервничал из-за стрельбы и взрывов гранат за спиной, и ноги все же неправильно положил, несподручно из автомата так строчить. Двоих срезал сразу, потом достал метнувшегося в сторону. Тут, понятно, магазин иссяк. Пока менял, оттуда разок выстрелили – явно не глядя, драпанули. Глупо, залегли бы, оно разумнее, от пули не особо убежишь…
Дивясь себе, своей нежданной удаче, брал Серега на прицел темные неуклюжие силуэты. Всё, кажется…
Развернулся к винтовочным выстрелам. Лежали бойцы отряда, целился Стеценко. Что там?
— Уходят! – водитель передернул затвор.
Мчалась прочь переполненная бричка, истово нахлестывали лошадей. Другой экипаж уносился в сторону пустой, припадала на ногу перепуганная раненая лошадь…
— Один за камыш сховался! – крикнул Стеценко, бахая в сторону болотца.
Серега выпустил по камышу остаток магазина, пули косили стебли, кто-то отчетливо вскрикнул за зарослями.
— Всё, уходим! – сказал Серега.
— А там, с другой стороны? – прошептал Олег, все сжимая свой бесполезный пистолетик.
— Готовы, суки. Пошли.
— Валдис-то… – указал Стеценко.
Убит был комсомолец Валдис – пуля прямо в середину груди вошла. Вскочил, чтобы гранату подальше метнуть, и вот…
— Заберем, в лесу похороним, – пробормотал Серега.
— Не дотащим, – покачал головой Стеценко.
— Довезем. Ты как с лошадьми ладишь? Я не очень, – признался москвич.
Повозка так и ждала, лошадь протащила убитого «коновода» с полсотни метров и непонимающе встала.
— А ты, Серый, снайпер, – сказал Стеценко, ведя коня под уздцы.
— Повезло. У здешнего айзсаргского кулачья никакого боевого опыта, прут толпой, как на подсвинка перепуганного, – буркнул Серега.
— Они здесь не айзсарги, вроде как активисты-лафы[1] или вроде того, – сказал Олег.
— Без разницы, то же говно, – отрезал Серега.
На душе было пакостно. И хорошего человека потеряли, и бой был так себе, пусть и успешный. Не немцы, а сволочь мелкая, пусть и откормленная. Пустой автомат пришлось утопить в болотце. Из полезных трофеев взяли только горсть винтовочных патронов, теплые кулацкие пиджаки, да кепку-фуражку с приметным козырьком. Дождь будет, а от пилотки в этом смысле никакого толку.
***
Повозку тогда оставили, едва углубившись в лес – уж очень следы приметные оставляла. Тело Валдиса тоже оставили. Задерживаться было опасно, да и найдут могилу, раскапывать начнут, сволочи. Пусть уж так.
Прибавился к пачке печальных документов латышский комсомольский билет. Шли бойцы сутки, и еще сутки. Совсем плохо стало раненому красноармейцу, рука распухла, сам пылал как печка, идти практически не мог.
— Серый, придется нам оставить парня, – сказал Стеценко. – Делать-то нечего, ему доктор нужен. И покой.
— Ты как, Олег? – спросил Серега.
— Ребята, мне уж все равно. Стрельните в затылок, сил совсем нет, – простонал раненый.
Хутор нашелся недалеко, кое-как довели бойца до опушки. Присмотрелись.
— Вот в ту хату нужно, – шептал Стеценко. – Она поплоше, вполне могут быть сочувствующие люди. Народ-то нормальный везде есть. Давай все ж переоденем человека. Мол, «беженец, под бомбу попал, осколком задело». А стрижка, она что, она и у гражданских бывает.
План был так себе, но другого не имелось. Серега поменял свои продранные штаны и рубашку на гимнастерку и солдатские бриджи, надел поверх богатый, но тоже уже грязный пиджак. Раненый в гражданской одежде, шикарной кепке и военных ботинках выглядел странновато, но тут опять же какой выбор.
Помогли Олегу встать.
— Ничего, отлежишься, – заверил Стеценко. – Я не пойду, пугать граждан не буду.
— Верно, тебе побриться нужно, – согласился Серега. – Совсем на морду озверел, бородища ершом.
Раненому было совсем плохо, едва прошел от опушки тридцать шагов и через ограду перебрался, приходилось поддерживать под здоровую руку.
— Сейчас отдохнешь, брат, договоримся, супчик сготовят, – бормотал Серега, озираясь.
— Кажется, умираю. Серый, ты моей семье напиши, – шептал Олег. – Пусть знают. У меня батя полную определенность ценит. Адрес помнишь?
— Да, я же связной. Память как в бухгалтерии, – заверил Серега. – Ты главное, духом не падай.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что хутор - это единое хозяйство: старый дом, новый дом, всякие амбары-риги… Хрен тут где спрячешься. Но что уж сделаешь. Хорошо, хоть собак нет.
Серега помог раненому взойти на крыльцо, постучал. Открыли почти сразу.
— Здравствуйте люди добрые! Хозяева, сделайте доброе дело, помогите человеку, – сходу призвал Серега.
Старший хозяин – мордатый и щетинистый, не хуже Стеценко – что-то сказал по-литовски и развел руками.
— Не понимаете? Эх, да простая история, – придерживая раненого, Серега жестами и словами обрисовал; «ехали, бомбили, ранили человека, доктор нужен, отдых».
Про доктора вроде поняли, даже помогли раненому войти. Проводили в небольшую комнату: кровать не кровать, вроде топчана, но с тюфяком, занавесочки на окнах. После стольких дней в лесу – все удобства.
— Ну вот, теперь точно полегчает, – Серега стащил с ног товарища ботинки. – Не боись, подкормят, подлечат. Потом к фронту двинешься. Ну, или по обстоятельствам.
Олег слабо кивал:
— Адрес не забудь.
Серега пожал горячую левую ладонь товарища, вышел к хозяевам:
— Он не военный, эвакуировали нас. Разбомбило. Уж отнеситесь человечески. Оклемается, уйдет. Вот на лечение.
Денег у отряда было мало, но имелись немецкие часы и три плитки шоколада. Хуторяне смотрели, как товарищ Васюк выкладывает все это на стол.
— Доктора? – уточнил старший хозяин, поглаживая лысину.
— Точно! Извините, что мало что можем, но времена такие.
— Времена, так, – повторил хозяин и остальные согласно закивали.
Курад их поймет – вроде нормальные люди. Молодой хозяин-здоровяк на две головы выше гостя, пожилая тетка, наверное, жена щетинистого лысуна, миловидная молодка – та, понятно, стесняется, за косяком прячется.
— Спасибо! – сказал Серега. – Надеемся, значит, на чистосердечных людей?
Все снова закивали. То ли поняли, просто неразговорчивы, то ли ничего не поняли, просто вежливость соблюдают.
Вышел товарищ Васюк из просторного дома в противоречивых чувствах: вроде и облегчение, пристроили человека, по правде говоря, идти дальше с раненым было невозможно, но все же мутные люди эти хозяева. Позовут ли врача, станут ли затрудняться – бабушка надвое сказала.
Прямиком к лесу Серега, понятно, не пошел, вышел на дорогу и дал крюка.
Стеценко сидел на опушке на прежнем месте, ждал.