— Вся беда в том, что тебя воспитали как леди. Ты никогда в гневе не повысила голоса, ты всегда ровна, холодна, спокойна.
Но твое подсознание, доставшееся от прародителей-обезьян, бьется и бушует, как барс в клетке.
Глаза Алисы вспыхнули, она крикнула во весь голос:
— Ты лжец! И не смей попрекать меня своей женой! Мы же договорились никогда не вспоминать прежних супругов, а ты каждый раз толкуешь о ней и доводишь меня до исступления! Неправда, я — не каменная статуя... и не только в постели, ты-то прекрасно это знаешь! Да, я не стану скандалить при каждом неудачном слове и выхожу из себя лишь в самых крайних случаях. А ты... ты живешь в непрестанной ярости!
— Ложь!
— Я не лгу!
— Ну, хватит, — сдался Бартон, меняя тему. — Так чем же я не устраиваю тебя в роли капитана?
Алиса закусила губу.
— Речь не о том, как ты управляешь судном или обращаешься с командой; это все ты делаешь прекрасно. Нет, я о другом: ты не в силах справиться с самим собой.
Бартон присел.
— Ну, давай, давай. Только о чем ты?
Алиса наклонилась вперед. Ее лицо скрылось в тени.
— Прежде всего, ты не можешь прожить на одном месте больше недели. Через три дня ты уже взвинчен. К седьмому — мечешься, как тигр в клетке.
— Избавь меня от зоологических сравнений, — прервал он ее. — Ведь ты же прекрасно знаешь — только что я просидел на одном месте больше года.
— Да, пока строилась лодка. Но и сейчас ты выбрал такой проект, который позволил как можно быстрее ее закончить. К тому же, ты постоянно уезжал куда-то, оставляя нас работать на судне.. Тебя тянет побывать всюду, узнать новости, изучить редкие обычаи и все еще незнакомые тебе языки — неважно что, был бы предлог удрать.
— Это болезнь души, Дик. И я сказала только об одном ее проявлении. Тебе невыносима любая остановка, но дело не только в этом... ты сам себя не выносишь, сам от себя пытаешься сбежать.
Он встал и принялся вышагивать взад и вперед.
— Значит, ты утверждаешь, что я сам себя не выношу. Какое жалкое существо! Он не любит даже себя — значит, другие тоже не могут его любить.
— Ерунда! Этого я не говорила!
— Все, что ты несешь, — чистой воды вздор!
— Вздорные мысли в твоей голове, а не в моих словах!
По ее щекам потекли слезы.
— Но я... я люблю тебя, Дик!
— Видимо, не настолько, чтобы выносить мою никчемную эксцентричность.
Она всплеснула руками.
— Никчемную?
— Меня одолевает жажда странствий. Так что же? Надо ли над этм потешаться? Достоин ли осмеяния бегун, который чувствует зуд в ногах?
Она слабо улыбнулась.
— Нет. Я лишь заклинаю тебя избавиться от него. Это не зуд, не жажда странствий, Дик. Это обреченность.
Алиса встала, закурила сигарету и, размахивая ею перед носом Бартона, продолжала:
— Посмотри! В свое время на Земле я бы никогда не осмелилась закурить. Леди не могла себе этого позволить... особенно, если ее муж — эсквайр, а отец — епископ англиканской церкви. Леди не могла выпить больше допустимого приличиями... не могла, наконец, выругаться! Я уж не говорю о том, чтобы лезть в воду голой или проткнуть копьем человека!
— И вот я, Алиса Лиддел Харгривс из поместья Кафнеллс, истинная аристократка, позволяю себе все это — и много большее... веду себя в постели так, что покраснели бы обложки французских романов, которые любил почитывать мой бывший супруг. Я изменилась! Почему же не можешь измениться ты? Сказать по правде, Дик, я устала от бесконечных странствий, от вечной тесноты на маленьких судах, от неуверенности в завтрашнем дне. Ты же знаешь, я — не трусиха. Все, что мне нужно, — найти место, где говорят по-английски, где собрались подобные мне люди, где царит мир; место, где мы могли бы осесть и иметь крышу над головой. Я так устала вечно скитаться!
Бартона тронули ее слезы. Он положил ей руки на плечи.
— Но что же делать? Я должен продолжать свой путь. Вот моя...
— Изабелла? Но я-то — не она! Я — Алиса, и я люблю тебя, Дик, но не могу быть вечной твоей тенью, что волочится следом при свете дня и исчезает ночью.
Она отшвырнула наполовину выкуренную сигарету и повернулась к нему.
— Но это еще не все! Есть одна вещь, которая волнует значительно больше. Ты не доверяешь мне! У тебя есть тайна, Дик... по-моему, страшная тайна...
— Может быть, ты скажешь — какая? Лично мне ничего не известно.
— Не лги! Я же слышу, как ты разговариваешь во сне! Это связано с этиками, да? С тобой что-то произошло, о чем ты молчал все годы. Я слышу, как ты бормочешь о коконе, о своих семистах семидесяти семи смертях. Я слышу имена, о которых ты не упоминаешь наяву,—Лога, Танабар. Ты говоришь о каком-то таинственном пришельце... Кто они, эти люди?
— Да, секреты могут хранить лишь мужчины, спящие в одинокой постели, — улыбнулся Бартон.
— Почему ты не хочешь рассказать мне? Неужели после стольких лет ты не можешь быть со мной откровенным?
— Если бы я только рискнул... я рассказал бы обо всем, но это слишком опасно. Поверь мне, Алиса, я молчу, потому что ничего не смею сказать. Ради нашего общего блага не требуй никаких объяснений. Ты только разозлишь меня.
— Ну, ладно. Но ночью руки, пожалуйста, не распускай.
Он долго не мог заснуть, а перед рассветом, внезапно пробудившись, в страхе спрашивал себя: не разговаривал ли он вслух?
Алиса сидела на постели, пристально вглядываясь в него.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Во время завтрака к Бартону явился Оскас, изрядно под хмельком. Он вручил ему мех, в котором плескалось с полгаллона спиртного.
— Слышал ли ты о большой белой лодке, плывущей с низовьев Реки? — спросил вождь.
— Ну, об этом не слышал только глухой, — Бартон отхлебнул добрый глоток. У вина был прекрасный аромат — грейлстоуны никогда не выдавали второсортную продукцию. — А-а-ах! — Помолчав он добавил: — Мне трудно поверить всем этим россказням. Говорят, что корабль приводится в движение гребными колесами; значит, у них двигатели из металла. Но где удалось его добыть? Кроме того, я слышал, что и корпус металлический. Столько металла не собрать на всей планете — а судно не маленькое.
— Ты полон сомнений, — важно сказал Оскас, — и это очень вредно для печени. Если слухи правдивы, то большая лодка прибудет к нам через несколько дней. Мне бы очень хотелось иметь такую лодку.
— Не только тебе. Но если кто-то соорудил такое судно, то он имеет и подходящее оружие для его защиты — конечно, огнестрельное. Ты никогда не видел такого. Оно похоже на трубки из железа, выбрасывающие кусочки металла — их называют пули. Некоторые трубки могут выпустить десяток пуль, пока воин натягивает лук... И бьют они дальше тех холмов.
Бартон сделал еще глоток и скользнул взглядом по красному возбужденному лицу Оскаса.
— Будь уверен, многие хотели захватить эту лодку и поплатились жизнью, не успев даже выпустить своих стрел. Ну, а если ты ее даже получишь, то что станешь с ней делать? Управлять таким судном могут только умелые люди.
— Это можно устроить. Вот ты, например, мог бы с ней справиться?
— Возможно.
— Ты согласен помочь мне ее захватить? Я был бы благодарен и сделал тебя своим первым помощником.
— Я человек не воинственный и не жадный, — ответил Бартон. Однако твоя идея мне нравится. Я готов. А сделать нужно вот что.
Оскас с увлечением выслушал фантастические планы Бартона, потом заявил, что пришлет еще вина. Они потолковали с полчаса, и Оскас, широко улыбаясь и сильно пошатываясь, удалился.
Бартон смотрел вслед доверчивому индейцу. Он не собирался участвовать в его игре; насчет судна у него имелись свои планы.
По слухам, этот корабль двигался быстрее парусников. Он должен попасть на него. Он еще не знал, каким образом, но понимал, что здесь нужна не сила, а хитрость.
Прежде всего, путешественники могли здесь не остановиться. Да и есть ли у них место, чтобы принять новых людей? Захочет ли капитан взять его на борт со всей командой?
Целый день он молчал, погруженный в свои мысли. Даже лежа в постели, Бартон продолжал обдумывать самые различные варианты. В какой-то момент он было решил действовать совместно с Оскасом. В конце концов, можно выдать планы вождя и этим заслужить расположение капитана. Но он тут же отказался от подобных замыслов. Пусть Оскас жаден и вероломен, но он, Бартон, предав его, станет бесчестным подлецом. Кроме того, погибнут и люди Оскаса, а ему не хотелось бы отягощать свою совесть подобной ношей.
Нет, надо искать другой путь.
В конце концов, он его нашел. Успех зависел от того, остановится ли здесь судно. Как это устроить? К утру план был готов, и Бартон, успокоившись, заснул.
Прошло два месяца и появились первые признаки приближения большого корабля — сигналы, которые подавали соседи вспышками слюдяных зеркал, дымом, огнями и барабанным боем. Бартон пытался представить, как выглядит плывущий к ним левиафан. Конечно, он больше любого колесного судна, плававшего по Миссисипи в его времена. У корабля металлический корпус, скорость — около пятнадцати миль в час. Бартон полагал, что у него паровые двигатели, но, по слухам экипаж редко брал на борт дрова — по-видимому, лишь для подогрева воды в душах и подачи пара на орудия. Ему трудно было представить, как пар выталкивает пули и снаряды, но Монат утверждал, что это вполне возможно.
Вскоре информация стала более определенной. Двигатели судна питало электричество, получаемое при разряде грейлстоунов.
— Значит, у них есть не только сталь, но и медь для обмоток электромоторов, — заключил Бартон. — Но где они добыли столько металла?
— Возможно, они использовали алюминий, — предположил Фригейт. — Он вполне годится для обмоток, хотя медь, конечно, эффективней.
Поступали все новые и новые сведения. На борту корабля красовалось латинское название «Рекс Грандиссимус», что в переводе означало «Величайший король». Называли и имя его капитана, короля Джона Ланкастера, сына Генриха II и Элеоноры, дочери герцога Аквитанского. После смерти своего знаменитого брата, Ричарда Львиное Сердце, Джон стал Иоанном, королем Англии, владыкой Ирландии и сопредельных земель. За время своего правления он заработал столь скверную репутацию, что ни один повелитель Британского королевства больше не называл своего наследника презренным именем Джон.