Можно ли предположить, что все дело в хронологии? Откуда известно, что в долине воскрешены все, умершие не позже 2008 года? Эту дату называли Монат, Фригейт, Руах и Спрюс... Все четверо — агенты! Возможно, это ложь, и все кончилось раньше?
Бартон совершенно не представлял себе более реальной даты, но вспомнил, что никогда не встречал людей, за исключением упомянутой четверки, живших после 1983 года. Но если этот год был последним, то его и следовало принять за точку отсчета.
По-видимому, этики выбрали наиболее простой и безошибочный способ, который позволял опознать своих — агенты были людьми, якобы обитавшими за гранью 1983 года. Отсюда вытекало, что вся земная история между 1983 и 2008 годами являлась чистой фикцией — включая и уничтожение человечества инопланетянами. Все, о чем ему рассказывали Монат, Руах и Фригейт — фантазия, ловкая инсценировка! Правда, Монат не был землянином, но кто мог подтвердить, что он действительно прилетел с Тау Кита? Все те же Руах и Фригейт? Необъяснимым оставался только один факт — присутствие инопланетянина в Мире Реки.
Но, возможно, Монат, Раух и Фригейт говорили правду, и все события, случившиеся на грани второго тысячелетия, на самом деле имели место. Возможно, все трое жили в это время и, возможно, они не лгут... Однако это значило лишь одно — этики вербуют своих агентов среди людей, обитавших на Земле после 1983 года. Собственно, все они — агенты... Все? Сколько их там было? Шесть или восемь миллиардов? Бартон почувствовал легкое головокружение.
А если предположить, что агенты только выдавали себя за людей, якобы живших на Земле в конце двадцатого века? Существовал ли в том мире подлинный Питер Джайрус Фригейт, писатель-беллетрист, оседлавший загадочного Пегаса научной фантастики? Фригейт, которого он, Бартон, встретил в долине, мог быть подделкой, а интерес, проявленный этим писакой к его жизни — хитрым капканом, попыткой сблизиться с ним. Действительно, кто останется равнодушным к собственному биографу, посвятившему жизнь прославлению своего кумира!
Нет, вряд ли необходимо подобное перевоплощение. Скорее всего, Фригейт действительно является тем человеком, за которого выдает себя. В сложившейся ситуации использование реальной личности представлялось более естественным и эффективным.
Вопросы росли, как снежный ком, им не было конца — но кто ответит на них?
— Дик! — окликнула Бартона Алиса. — Что с тобой?
Он опомнился, вынырнув из потока мучительных раздумий. Люди разошлись, возле него стояли только его спутники да человек, у которого пропала лодка. Его взгляд блуждал по лицу Бартона; может быть, он намеревался требввать возмещения убытков — но у кого?
Ветер гнал волны по Реке, трепал тростниковые крыши хижин. До их слуха доносились мерные глухие удары — борт «Снарка» бился о причал. Все вокруг было сумрачным, лишь изредка вспыхивали багровые молнии, освещавшие бледные лица людей. Раскаты грома походили на рычание взбесившегося медведя. Казз и Бест не решались нарушить молчание, но явно жаждали скрыться от бури. У остальных погода тоже не вызывала энтузиазма.
— Я думаю о том, — произнес Бартон, — найдется ли у короля Джона место для нас. И я уверен — если монарх пожелает, то место найдется. А если не пожелает, то я все равно попаду на борт «Рекса». Ничто и никто меня не остановит!
Молния вспыхнула совсем рядом, раздался страшный треск, будто мир раскололся надвое. Сломя голову, Казз и Бест помчались к ближайшей хижине. Дождь полил как из ведра.
Неподвижно стоя под ливнем, Бартон смеялся, глядя им вслед, и вдруг громко, пронзительно выкрикнул:
— Вперед, к Темной Башне!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Во сне Питер Джайрус Фригейт голым пробирался в тумане. Его одежду украли, и теперь ему необходимо попасть домой до восхода солнца, дабы не стать посмешищем в глазах людей. Мокрая трава хлестала по коленям. Он вышел на обочину дороги и пошел по асфальту. Но идти все равно было трудно, а туман быстро редел. Вскоре справа он увидел купы деревьев.
Фригейт понимал, что находится где-то далеко за городом и до дома еще долгий путь. Следовало идти побыстрее, тогда он сможет проскользнуть незамеченным, не потревожив родителей. Конечно, двери уже заперты, но он бросит камешек в верхнее окно и разбудит Рузвельта. Его брату исполнилось лишь восемнадцать, но он уже превратился в завзятого пьяницу и бабника, гонял на мотоцикле по округе со своими затянутыми в кожу дружками. Сегодня воскресенье, и сейчас, распространяя запах виски, он храпит в комнате, которую делит с Питером.
Рузвельтом его назвали в честь Теодора, а не Франклина Делано. Джеймс Фригейт питал отвращение к «этому типу из Белого Дома» и обожал «Чикаго Трибюн», которую каждое вос-кресенье ему вручали на пороге дома. Его старший сын не терпел ни газет, ни газетных писак, и признавал лишь комиксы. Когда он научился читать, то каждый выходной, после какао, оладьев, бекона и яиц, с нетерпением ждал очередную книжицу с приключениями Честера Гампа и его друзей, разыскивающих золотой город, волшебника-великана Панджаба, крошки Энни и ее громады-отца, злодея Эспа и мистера Эма, похожего на Санта-Клауса и древнего, как сама Земля, способного путешествовать во времени. А потом были Барней Гугл, и Смеющийся Джек, и Терри, и пираты. Упоительно!
Что заставляло его вспоминать великих героев комиксов, пока он, голым, в темноте и сырости пробирался по деревенским дорогам? Нетрудно представить. Они давали ему ощущение тепла и уюта, даже счастья, наполнявшего его в часы, когда живот бывал набит вкусной маминой стряпней, когда тихонько наигрывало радио, а отец посиживал с газетой на стуле и читал статьи полковника Блимпа. Пока мама суетилась на кухне, готовя завтрак двум его младшим братьям и маленькой сестренке, он устраивался на полу в гостиной, наслаждаясь страницами комиксов. Потом его сестра, нежно любимая Джаннета, очень быстро выросла, сменила трех мужей и бесчисленное количество любовников, поглотила сотни бутылок виски — проклятие семьи Фригейтов.
Но это все еще впереди, и образ, возникший в его мозгу, тотчас исчез. А сейчас он в комнате, совершенно счастливый... нет, и это исчезло... он не в доме, а на заднем дворе — голый, дрожащий от холода и ужаса перед грядущим позором. Он бросил камешек в окно крошечной спальни под самой крышей, надеясь разбудить брата.
Они жили в доме при деревенской школе близ города Пеория, Южный Иллинойс. Город рос, дома расползались все дальше, и сейчас его границы находились в полумиле от дома. Тогда-то у них появился водопровод и даже уборная, первая в его жизни уборная в доме. Затем каким-то образом этот дом превратился в миссурийскую ферму, где он жил с отцам, матерью и братьями в двух комнатах, сданных фермером их семье.
Его отец — инженер-строитель и электрик (год учебы в политехническом институте города Терре-Хот и диплом Интернешнл Корреспонденс Скул) некоторое время работал на электростанции в Мехико, штат Миссури. На ферме был птичий двор, где Питера потрясло и ужаснуло открытие: куры поедают живность, а он ест кур, которые питаются живыми существами! Это было первое осознание каннибализма как основы окружающего его мира.
Нет, неправда, подумал он, каннибал — это существо, пожирающее себе подобных. Он повернулся на другой бок, вновь проваливаясь в сон и совершенно отчетливо сознавая свое полуп-робуждение между двумя сериями видений. Иногда он просматривал этот бред сразу и целиком. За ночь сон мог неоднократно вернуться к нему; бывало, он преследовал Фригейта несколько лет подряд.
Да, и в снах, и в творчестве над ним довлела цикличность. На протяжении писательской карьеры ему пришлось работать над двадцать одной серией романов. Десять были готовы, остальные — еще незавершены, когда великий небесный издатель внезапно призвал его к себе.
Как в жизни, так и в смерти. Он никогда (никогда? — ну, ладно, почти никогда) не мог что-либо закончить. Вечная Великая Незавершенность! Впервые он почувствовал ее груз еще в мятежной юности, когда изливал свои волнения и муки коллеге-перво-курснику, сыгравшему случайную роль его духовного наставника.
Как его звали — О’Брайен? Худенький коротышка с резкими манерами и огненно-рыжей шевелюрой, всегда носивший пестрые галстуки.
И вот сейчас Питер Джайрус Фригейт бредет в тумане; вокруг ни звука, кроме дальнего уханья совы. Вдруг в тишине послышалось ворчание двигателя, возник слабый свет фар, он разгорался, сиял, затем совсем рядом рявкнул гудок. Он бросился в сторону, пытаясь скрыться в тумане и переждать, пока черная громада автомобиля проплывет мимо. При свете фар он увидел великолепный «Дьюсенберг» — в точности такой, каким правил Горри Грант в фильме «Цилиндр», который ему удалось посмотреть на прошлой неделе. За рулем громоздилась некая бестелесная, бесформенная масса; он видел лишь глаза — светло-серые, как у его немецкой бабушки по матери, Вильгельмины Кайзер.
Внезапно Фригейт испустил истошный крик: машина резко повернула и двинулась к нему. Он замер, не в силах шевельнуться, отскочить в сторону, а темная громада надвигалась все ближе и ближе...
Застонав, он проснулся. Ева сонно пробормотала: «Ты видел плохой сон?..» и вновь провалилась в дрему, слегка посапывая.
Питер сел в постели. Бамбуковая рама на низких ножках скрипнула под его тяжестью, матрас — два покрывала, скрепленные магнитными застежками и набитые листьями — просел. Земляной пол покрывали циновки; в окнах, затянутых полупрозрачными пленками из рыбьих внутренностей, мерцал слабый свет ночного неба. Он встал, направился к двери, вышел и помочился. С крыши еще капало. Сквозь расщелину между холмами ему был виден огонь над крышей сторожевой башни и силуэт часового, облокотившегося на перила; он глядел на Реку. Показались и другие огни — на мачтах судна, которого он прежде не видел. Второго стражника на вышке не было — наверное, он спустился к Реке, чтобы допросить рулевого. Опасности он там явно не усмотрел, иначе барабаны уже забили бы тревогу.