При этом, что интересно, воду использовали для измерения человеческого времени. Водяные часы, или клепсидра, употреблялись уже много тысячелетий назад, и первое такое приспособление было просто-напросто сосудом с продырявленным дном. Между тем Темза может в некотором смысле претендовать на то, чтобы быть “местом, где начинается время”: ведь через Гринвич, находящийся на ее берегу, проходит нулевой меридиан. Большой красный “шар времени”, сооруженный в 1833 году, поднимается на шесте над башней Обсерватории и резко падает ровно в час дня, сигнализируя о точном времени по Гринвичу. Большие лондонские часы тоже находятся у реки. Предшественницей Биг-Бена была “высокая остроконечная башня” во дворе старого дворца в Вестминстере. По словам историка XVI века Джона Стоу, это была “каменная башня с часами, кои громко отбивают всякий час… В тихую погоду бой сих часов слыхать во граде Лондоне”. Огромные часы имеются и на здании концерна “Шелл-Мекс”. Так вечная река входит в мир людей.
Течение Темзы некогда вызвало к жизни и другой временной ритм. Монастырь бригиттинок в аббатстве Сайон и картезианский монастырь Чартерхаус стояли друг напротив друга на разных берегах Темзы, и король Генрих VI повелел, чтобы “немедля по окончании службы в одном монастыре она начиналась в другом и так продолжалось до скончания времен”. Эти беспрерывно возносимые молитвы – духовный образ текущей меж них воды. Темза может служить символом как времени, так и вечности, быть этаким двуликим Янусом, похожим на изваянные головы на мосту Хенли-бридж, глядящие и вверх и вниз по течению. В своей книге “Юная Темза” (1909) Фред Теккер сказал об этом вот как:
Древняя река, никогда не меняющаяся,
Символ вечности,
Скользящая вода, постоянно исчезающая,
Зеркало непостоянства[4].
Это – неизменный парадокс.
Один отрезок реки, сам по себе малозаметный, может восприниматься как микрокосм национальной жизни. В Брентфорде есть место, где в свое время была переправа. Чуть выше по течению, на северном берегу, находится участок, который несколько столетий называли просто-напросто “Старая Англия”; теперь он обозначается на картах как “Старый Брентфорд”. Совсем близко отсюда в 54 году до н. э. Кассивеллан бился с Цезарем. Здесь же 834 года спустя Оффа Мерсийский держал совет со своими епископами. Здесь же в 1016 году Эдмунд Железный Бок отбросил войско датского короля Кнута на ту сторону Темзы. Здесь же в 1642 году войско Карла I сражалось с армией парламента. Если существуют приречные места, густонаселенные духами прошлого, то вот вам одно из них.
Может быть, именно поэтому движение речной воды часто приводило на ум движение самой истории. Темза вызывает к жизни идеалы прошлого, которые втекают в настоящее и идут к будущему. Когда Тернер, держа на коленях этюдник, плыл по Темзе, река подвигла его на то, чтобы изобразить на ее берегах Дидону и Энея, Помпея и Корнелию и других персонажей мифического и классического прошлого. Не вызвало бы большого удивления даже внезапное появление среди прибрежных тростников верхней Темзы матери Моисея или фараоновой дочери. В здешней воде есть нечто от этой древности.
В иных тернеровских этюдах чувствуется внезапный порыв вдохновения, спонтанная импровизация в миг, когда на бумагу просятся все силы речного мира. На ней порой даже видны дождевые брызги, что подчеркивает погружение художника в природу, в “здесь и сейчас”. Но в некоторых своих оконченных полотнах Тернер дает образы Темзы, которые не назовешь иначе как вневременными. Персонажи пасторальных мифов населяют здесь пейзаж, навеянный классикой. Темза при этом узнаваема: вот окрестности Ричмонда, а вот Виндзор.
Темза содержит в себе все времена. В начале романа Уильяма Морриса “Вести ниоткуда” (1890) рассказчик плывет по Темзе, и река переносит его в далекое будущее. “Какая чистая вода сегодня утром!” – восклицает он. Даже в юмористической книге Джерома К. Джерома “Трое в одной лодке, не считая собаки” (1889) повседневная жизнь конца XIX века на время уходит в сторону, и рассказчик попадает в мир начала XIII столетия. Трудно найти роман или исследовательскую книгу о реке, где не возникла бы греза о прошлом. Темза даже в Лондоне оказывает на человека особое меланхолическое воздействие, уводящее в былые времена: стоя темной ночью на набережной, невольно воссоздаешь нависающие над водой очертания прежнего города. Река – самое старое, что есть в Лондоне, и она не меняется совсем.
25 марта 1952 года Фрэнсис Ноэл-Бакстон, пэр Англии и почитатель реки, решил проверить свою теорию, согласно которой римляне перешли Темзу вброд в районе нынешней Вестминстерской набережной. Надеясь, что под илистым, закручивающимся водоворотами потоком по-прежнему существует некая тропа, он двинулся через реку пешком во время отлива. Глубина, по его оценке, должна была составлять 1,5 м, тогда как его рост равнялся 1,9 м. Но Темза обманула его ожидания. После второй опоры Вестминстерского моста он ушел под воду и оставшийся путь вынужден был проплыть. Река оказалась более глубокой и скрытной, чем он воображал. Так или иначе, лорд Ноэл-Бакстон называл себя “поэтом-археологом” и стремился представить себе реку и ее окрестности, какими они были раньше. Он видел болото, на котором были выстроены здания Вестминстера, перечислял некогда росшие там растения; он рисовал в воображении дворец Кнута и маленький саксонский монастырь, на месте которого потом возникло большое аббатство. Это было своего рода поэтически-археологическое “прочесывание местности”, при котором тому, у кого зрячие глаза, открываются следы прошлого.
Не случайно существует такой вид дивинации, как гидромантия, или “чтение” воды. Мысли человека, стоящего у реки, кажется, должны с неизбежностью обращаться и к будущему, и к прошлому; их может увлекать с собой течение как таковое, но есть у реки, кроме того, некое внутреннее свойство, побуждающее мысли к разнонаправленному движению особого рода. Имеется одно старое, но ходовое выражение, связанное с рекой: suspended in time[5], что подразумевает еле заметное покачивание взад-вперед. Это почти неощутимое колебание между двумя мирами – между ожиданием и воспоминанием. И, разумеется, когда долго смотришь в одну точку – так, что она словно бы отделяется от потока, – иной раз время останавливается. Что это за состояние? Можно ли сказать, что ему присуще некое вневременное качество? Или это всего лишь отсутствие качеств, пробел, которому нельзя дать никаких характеристик? С такой дилеммой сталкиваешься, глядя на картину Тернера “Темза близ Итона”, выставленную в 1808 году, где сумрачные водные массы вбирают в себя закатный свет и оставляют окружающий мир более темным, чем оставляло бы его любое естественное отражение.
Стоит отметить, что, отправляясь в путь по реке, ты в некотором смысле отделяешь себя от обыденного мира, как если бы, перейдя границу между землей и водой, ты пересек и некий иной рубеж. Опять-таки возникает чувство “подвешенности”. Не исключено, что ты перешел в какое-то другое время или, по крайней мере, начал по-новому его ощущать. Для некоторых, конечно, радость от возможности “войти” в реку связана с ощущением избавления от времени как такового. Все сходятся на том, что люди, живущие близ Темзы, склонны к фатализму, к смирению перед своенравной натурой реки, которая в любой момент может вторгнуться в их жизнь. Они тоже накоротке с иным уровнем времени и быстротечности.
Но время изгибается, скручивается. Река вьется и петляет. Спирали внутри потока, то поднимающиеся к поверхности, то опускающиеся к самому дну, – символ временной турбулентности. Река удлиняет время. Идущий приречной тропкой живет в ином времени, нежели тот, кто проезжает в автомобиле или поезде по мосту. Река убеждает нас, что время подразделяется на зоны. Изгибаясь столь прихотливо, то к северу, то к западу, она рискует потерять себя в лабиринте, который сама же создала. У острова Пентон-Хук между Чертси и Стейнзом река делает петлю длиной в полмили, преодолевая при этом по прямой расстояние всего в 18 м. Часы тут бесполезны. Близ Блэкуолла Темза пересекает меридиан трижды, что подчеркивает ее своеволие.
Река течет столетие за столетием, но, разумеется, она не вечна. Ее не станет, когда не станет всего нашего мира. Однако по человеческим меркам это самое близкое, что только может быть, к нескончаемому процессу. В стихотворении Теннисона “Ручей” (1853) поток говорит:
Людская жизнь так коротка,
Я ж буду течь вовеки.
Но это ощущение может породить у человека смутную тревогу. Река текла еще до возникновения людей, которые с самого начала непрестанно с нею сражались: переходили ее вброд, наводили мосты, плавали по ней, укрощали ее, перекрывали ее плотинами, меняли ее русло – и знали при этом, что река перетерпит все. Она будет струиться бесконечно.
Четвертому герцогу Куинсберри, которого прозвали “старым Кью”, надоело смотреть на Темзу из окна своего дома в Ричмонде. “Да что в ней такого, скажите на милость? – брюзжал он. – Течет, течет, течет, вечно одно и то же”. Лонгфелло писал, что на большой реке “медлительные годы плыли мимо и исчезали”. Те, кто хорошо знает Темзу, ходят неторопливо. У нее есть участки, где вода течет как бы неохотно. Индустриальная революция обошла в свое время Темзу стороной, промышленные предприятия возникли на ее берегах только после Первой мировой войны. В верхнем течении Темзы все еще различимы следы архаической сельской жизни. Некоторые деревни – например, Лечлейд и Криклейд, – словно бы законсервировались в своем преклонном возрасте, как будто находясь в скрытом союзе с рекой, которая всегда им служила. Кеннет Грэм, сотворивший мифологию Темзы в книге “Ветер в ивах” (1908), заметил об одной приречной деревне, что в ней царят “святое спокойствие” и “природная дремотность”; тот, кто бродит по берегу, – “бездельник”, чья душа вольно летит “сквозь золотые просторы воображения”. Для многих это – естественное состояние человека, прогуливающегося берегом реки. Высвободившись из мира дней и часов, он парит среди грез. Тот, кто предается мечтаниям у реки, может мечтать как о будущем, так и о прошлом.