К XIX веку принадлежит целый ряд величайших авторов, писавших о Темзе. Мы воздержимся, пожалуй, от того, чтобы отнести к их числу Пирса Игана, хотя его “Паломники Темзы” (1839) были при жизни автора чрезвычайно популярны; здесь проза чередуется со стихами, что, как мы видели, весьма типично для литературы, посвященной Темзе. Произведение выдержано в бодром и “плутовском” фирменном стиле Игана, идеально соответствовавшем вкусу публики начала XIX века, для которой “Старый Отец Темз и его ближайший сосед Океан соединяют в себе все, что может порадовать и привлечь даже самого бесстрастного из наблюдателей; но для кокни – или, если вам это словцо не нравится, для уроженца Лондона – они служат источником несказанного удовольствия”.
Но, если мы хотим услышать подлинную музыку XIX столетия, нам следует обратиться к Чарльзу Диккенсу – к великому символическому прозаику того времени. Для Диккенса Темза была прежде всего рекой слез и мрака. В своих ранних журналистских очерках, подражая стилю популярных городских авторов, подобных Пирсу Игану, он описывал пароходные экскурсии по Темзе и прочие речные удовольствия. Но истинное его ощущение реки было глубже и темней любого напускного оптимизма. На берегу Темзы он расстался с надеждой. В двенадцать лет ему пришлось поступить работать на фабрику Уоррена по производству ваксы (Хангерфорд-стэрз, 30). С полным правом можно сказать, что впоследствии его воображению не давало покоя это “шаткое, полуразрушенное старое здание, стоявшее, конечно же, у самой реки”, как он сам позднее описал его в мемуарах. В “Николасе Никльби” (1839) оно превратилось в гниющий дом у пристани на Темзе, в “Лавке древностей” (1841) – в “подточенный крысами” летний домик на ее берегу, в “Оливере Твисте” (1838) – в логово Билла Сайкса на острове Джекоба близ Бермондси.
Темза течет сквозь прозу Диккенса точно так же, как она течет сквозь Лондон. Это река, которая “плещется в столбы и сваи и в железные причальные кольца, скрывая странные предметы в своем иле, унося тела самоубийц и утопленников быстрее, чем это было бы прилично для ночных похорон[65]… кажется такой широкой и огромной, такой молчаливой и пасмурной, являет собою такое подобие смерти в самом средоточии жизни большого города[66]…” До Диккенса ни один из писателей не выражал с такой силой присущее реке тоскливое, мрачное начало. То была скрытная, дымная, туманная река, ночная река и потому – река тайн. В “Холодном доме” (1853) Темза “наводила ужас – она была такая мрачная и словно затаившаяся, так быстро ползла между низкими плоскими берегами, была так густо испещрена какими-то тенями и предметами с неясными, призрачными очертаниями, казалась такой мертвенной и таинственной”[67]. Широкая, темная и дикая, она несет где-то внутри себя тяжкий груз Лондона. В очерке 1860 года “Ночные прогулки”, где голос Диккенса звучит как заунывная песнь о городском мраке, он пишет, что ему чудилось, будто “сам необъятный Лондон своей тяжелой тенью навис над рекой”[68].
У Диккенса нет, кажется, ни одного романа, где не присутствовала бы Темза, где она бы не несла бремя его навязчивых идей; при этом он очень хорошо понимал ее природу, и можно не сомневаться, что он всегда знал, в какой стадии прилива или отлива она находится. Это составляет важный аспект “Больших надежд” (1861). Он написал однажды, что его интересует “романтическая сторона обыденности”, однако его видение Темзы выходит за рамки романтических и мелодраматических представлений. Инстинктивно, благодаря неким косвенным воздействиям он обрел ощущение древней истории Темзы как могилы и жертвенного места.
В этом плане из всех его “речных” романов самое сильное действие оказывает “Наш общий друг” (1865), который начинается на Темзе между Саутуоркским и Лондонским мостами. По реке плывет “грязная и подозрительная с виду лодка”[69], где сидят старик Хэксем и его дочь Лиззи. Девушка гребет, а ее отец высматривает трупы утопленников. Лодка покрыта “илом и речной тиной”, вода Темзы темна, взгляд девушки выражает “страх и отвращение”. Это первобытная река, чуждая и враждебная человеческой жизни; примерно так Диккенс мог бы описывать Стикс или Ахерон. В его очерке “Работный дом в Уоппинге” (1861) у реки возникает “склизкое существо, отдаленно напоминавшее лоснящегося от грязи молодого человека с опухшим землистым лицом. Оно могло сойти за младшего сына этой грязной старухи Темзы”[70]. Диккенс называет его “привидением”, и поистине этот человек чрезвычайно похож на извлеченный из Темзы труп утопленника. “Привидение” стало духом-хранителем реки или ее жрецом. Можно добавить, что “Наш общий друг” – это, помимо прочего, история воскресения человека, брошенного в речные воды. Иные пропадают в них навсегда; кое-кому удается выбраться. Представление Диккенса о реке значительно тем, что в нем старинный миф соединяется с городской действительностью, и благодаря этому древние силы, живущие в Темзе, получают зримое выражение в образах нечистой, миазматический реки XIX столетия.
Единственным последователем Диккенса в литературе XIX и начала XX веков был Джозеф Конрад, понимавший темную сторону Темзы. Много лет прослужив в торговом флоте, он очень близко знал реку с практической стороны, но при этом он видел в ней хранительницу древних тайн. Как сказал Марлоу в “Сердце тьмы” (1899), глядя на воды Темзы у Грейвзенда, “и здесь тоже был один из мрачных уголков земли”[71]. Темза бережет в себе эту память столетие за столетием. В сравнительно недавнем романе “Вниз по реке” (1991) Иэн Синклер описывает “деревянные обрубки, торчащие из ила. Развалины пристани. Отлив сменялся приливом; дамба, покрытая грязью и налипшим илом, тянулась в сторону Грейвзенда. Он часто с гордостью говорил, не утруждая себя доказательствами, что именно здесь схватили Мэгвича, сбежавшего из плавучей тюрьмы”. Для чуткого путешественника это место в устье Темзы изобилует образами-призраками, коварными и опасными, родившимися в воображении Конрада, Диккенса и всех тех, кому была ведома тьма Темзы.
В романе Конрада Марлоу и его спутник видят реку “не в ярком сиянии короткого дня, который загорается и угасает навеки, но в торжественном свете немеркнущих воспоминаний”. Над Грейвзендом “легла тень, а дальше, вглубь, тени сгущались в унылый сумрак”; мрак навис и над Лондоном, как эманация этого города, однако “даже туман над болотами Эссекса был похож на сияющую и тонкую ткань, которая, спускаясь с лесистых холмов, прозрачными складками драпировала низменные берега”.
В книге “Зеркало морей” (1906), содержащей “воспоминания и впечатления”, Конрад посвятил немало страниц описанию устья Темзы. Он чувствовал, что здесь царит “странная какая-то таинственность”, которую он связывал с насыщенностью этих мест историей; именно этот участок реки первым увидели римляне, приплывшие сюда на галерах, а до них – те, кто прежде всех явился на недавно отделившийся от Европейского континента необитаемый остров. На берегу эстуария Конрад увидел нефтяные цистерны “с куполообразными крышами”, напоминающие “хижины какого-нибудь среднеафриканского селения – вернее, модели таких хижин, отлитые из железа”. Здесь чувствуется связь с “Сердцем тьмы”, намек на сохранившиеся доныне первобытные качества Темзы. Марлоу в этом романе, рассуждая о тьме, тоже представляет себе римлян, впервые поднимающихся по неизведанной реке. Эти места для них – “край света… Море свинцовое, небо цвета дыма… Песчаные отмели, болота, леса, дикари…” Он рисует речной пейзаж, вселяющий ужас, где римлянин “обречен жить в окружении, недоступном пониманию, что само по себе отвратительно. И есть в этом какое-то очарование, которое дает о себе знать. Чарующая сила в отвратительном. Представьте себе его нарастающее сожаление, желание бежать, беспомощное омерзение, отказ от борьбы, ненависть…” Чуждая человеку природа реки никогда не была выражена с большей силой. Здесь возникает река чуть ли не в дочеловеческие времена.
По мнению Конрада, из всех рек Британии, “кажется, одна только Темза дает пищу романтическому воображению”; в его время берега устья были по большей части пустынны, и людская деятельность не нарушала “впечатления таинственных просторов, создаваемого очертаниями берега”. Это переживание было тем более острым, что всего в сорока пяти милях оттуда находился крупнейший город на земле. Нечто подобное можно почувствовать и сейчас, плывя рано утром или на закате от Грейвзенда к открытому морю. В безбрежности устья движение многочисленных судов на реке кажется Конраду “незначительным”; ныне, когда это движение уменьшилось почти до нуля, ощущение водной пустоты просто поразительно. Иной раз, особенно поздним вечером, возникает чувство, что судно, на котором ты плывешь, единственное на всей реке.
Другие хронисты – или жрецы – Темзы поздневикторианских и эдуардианских времен испытывали не столько ощущение ужаса перед диким краем, сколько ощущение волнующей тайны. Отчасти это, видимо, объясняется новой ролью, которую Темза стала играть в ту эпоху в сознании людей: торговая магистраль уступала место средству развлечения и отдыха в выходные дни. Во многом, однако, перемена настроения связана с тем, что Кеннет Грэм, Льюис Кэрролл и Джером К. Джером двигались вверх по реке, удаляясь от эстуария и “лондонского пула” с их мрачными ассоциациями.
Джером был по сути своей комическим автором, писавшим в стиле “Панча”; при этом, однако, вся его жизнь была связана с Темзой. В разные ее периоды он обитал у ее берегов: например, в 1860-е – на Нэрроу-стрит в Лаймхаусе, позднее – в новом многоквартирном доме в нескольких шагах от моста Баттерси. В мемуарах он так и написал: “Большую часть жизни я провел около реки”, и, несомненно, он был одним из тех, кто испытывал потребность находиться подле Темзы. Свой прах он попросил похоронить на кладбище в Юэлме – деревушке, расположенной недалеко от реки в Оксфордшире.