Злые языки позднее утверждали, что подлинной целью музыки было заглушить брань гребцов, чьи эгалитаристские чувства освящала речная традиция. Но нет – “Музыка на воде” звучала по иной причине. Это была попытка соединить Георга I Ганноверского с одним из источников английской идентичности и английского могущества. Сочетание Темзы с музыкой оказалось столь мощным, что эту вещь Генделя использовал Хамфри Дженнингс как вступление к своему военному фильму 1941 года “Слова для битвы”. Миф Темзы глубоко укоренен в душе нации.
Есть и другая речная музыка. Какова она – песнь Темзы? Ее нескончаемую мелодию можно услышать во всех поэтических легендах и мифах этой реки. От Темзы произошли многие английские свидетельства о времени и об истории – в “Королеве фей” Спенсера, в “Полиольбионе” Дрейтона, в произведениях Поупа и Мильтона, Марвелла и Шелли. У Спенсера река становится лицом нации. Темза соединяла жанры и формы, чтобы создать законченное высказывание. Она воплощала в себе гармонию и единство. Она символизировала невинность, доброту, процветание. Она стала метафорой поэзии как таковой. Поэты реки и поэзия реки существовали всегда. Слово, обозначающее воду, неизменно текуче, образовано перетекающими друг в друга звуками: water – aqua – apa – wasser – eau. Вода – повелительница льющейся речи, речи без остановок и пауз. Говорили, что река поет на пути к морю; ее пение, как писал Шелли в “Восстании Ислама” (1818), звучит “подобно хору сладких голосов”.
Самым ранним поэтом Темзы был, вероятно, Джон Гауэр, который жил в XIV веке и якобы финансировал строительство церкви св. Марии-за-рекой (ныне – Саутуоркский собор) на южном берегу, где он и похоронен. Он первым из поэтов упоминает Темзу – в прологе к “Исповеди влюбленного” (1386–1390). Он рассказывает о встрече на реке с Ричардом II, который,
Едва меня узрел,
Взойти на свою барку повелел.
Но подлинным поэтом Темзы того столетия был, несомненно, Джеффри Чосер. Он родился у реки, жил у реки, и она давала ему заработок. Его дом стоял на улице, которая шла параллельно реке в лондонском округе Винтри. Его невозможно представить себе иначе, как на фоне Темзы. Обитая в Лондоне, он, скорее всего, видел и слышал ее каждый день. Он жил около нее до самой смерти, перебравшись сначала в Гринвич или Детфорд, затем в Вестминстер. Первые два прибрежных городка он упоминает в “Прологе мажордома” из “Кентерберийских рассказов” (1392–1400):
Смотри, уж Детфорд близко – полпути
До Гринвича осталось нам пройти[75].
Чосер был инспектором таможни Лондонского порта, и в этой должности он слышал все речные и морские истории Он был из тех поэтов, у кого поистине речная судьба, из тех, сквозь чью душу Темза текла столь же мощно, как она текла через сам город.
Во взаимоотношениях лондонских поэтов и прозаиков с Темзой есть что-то глубоко волнующее. Приходят на ум и Чосер, и Мор, и Мильтон, и Поуп – все они ходили по одним и тем же приречным улицам, все, каждый в свою эпоху, жили на расстоянии сотни-другой шагов друг от друга, все в зрелом возрасте поселились у воды. Вспоминается и художник Тернер, великий лондонец и великий наблюдатель реки; Тернер цитировал слова, сказанные о Темзе Поупом, Поуп – Мильтоном, Мильтон – Чосером. Видна преемственность, которую вдохновляла и поддерживала сама Темза.
И в этом обществе славных лондонцев мы можем различить фигуру Уильяма Блейка, для которого Темза была рекой вечности. Он жил подле нее в Ламбете, откуда она была видна ему через болота. Всякий раз, когда ему нужно было в Сити, он пересекал реку по только что построенному мосту Ватерлоо, и он особо отметил в своих стихах обгоревшую мельницу Альбион-миллс у этого моста. Он и умер у реки – в Фаунтин-корте близ Стрэнда. Те, кто приходил к нему туда, обращали внимание на реку, блестевшую в конце переулка. Блейк уподоблял ее “золотому бруску”. Поэт XX века Джордж Баркер однажды почувствовал присутствие Блейка у реки. В поэме “Бедствие и ужас” (1937) он пишет, как ему привиделась
Фигура Уильяма Блейка, просветленная и огромная,
Нависшая над Темзой в Соннинге.
Более ранним речным поэтом был Уильям Данбар, написавший в 1501 году стихотворение “Во славу града Лондона”, где он воздал хвалу и Темзе:
Превыше всех рек твоя Река прославлена,
Чьи берилловые струи, приятные и знаменитые,
Под твоими мощными стенами текут,
Где плавает множество лебедей с прекрасными крыльями,
Где проплывает на веслах множество барок,
Где покоится множество кораблей с высокими мачтами[76].
Данбар сделал одну из первых попыток выразить поэтический миф Темзы: здесь и “берилловые” струи, и слава, и лебеди, и связь с королевской властью. Такова река, освященная поэтическим воображением.
Во второй половине XVI века поэзия Темзы уже била через край. То была эпоха, когда одна из главных достопримечательностей Темзы – Банксайд (участок южного берега) – стал подмостками для величайшей английской поэзии всех времен. Связью между Шекспиром и Темзой обычно пренебрегают, а между тем эта река была одной из главных магистралей его воображения. Он жил около нее – сначала в Саутуорке, потом в Блэкфрайерз. Он постоянно пересекал ее, и безусловно она стала для него одним из главных путей сообщения. Его пьесы игрались на ее берегах – либо в “Глобусе”, либо в театре “Блэкфрайерз”; когда он пишет о приливах или о торговых судах, на уме у него жизнь Темзы. “Не болтай, дурак. Говорю тебе, ты упустишь прилив. А если упустишь прилив, так упустишь поездку”[77]. Так говорит Пантино в “Двух веронцах” (1592), но чувствуется, что он имеет в виду смену приливов и отливов на Темзе, а не на реке Адидже. Темза – грубая колыбель, с раскачиваниями которой Шекспир был знаком очень хорошо.
Имя Эдмунда Спенсера возникало в этом повествовании уже не раз, и неспроста: ведь он был главным панегиристом Темзы. Он прославлял “богатую Тамис”, “среброструйную Тамезис”. Его по праву можно назвать “речным поэтом” XVI столетия, и то, что он в 1579 году намеревался написать “Эпиталаму Тамезис”, лишний раз говорит о его связи с Темзой. Он использует реку как символ величия, как иллюстрацию течения английской истории; он приспосабливает ее к элегии и пророчеству; он связывает ее с природой и искусством. Тему реки подхватил Майкл Дрейтон, который в стихах, опубликованных в сборнике “Английский Геликон”, обращается к ней так: “О серебряная Темза, о чистейший кристальный поток!” Темза XVI века поистине живет в поэзии и исторических легендах как серебряная Темза, кристальная Темза, сладостная Темза. В том столетии весла лондонских лодочников, как писали, порой оплетали стебли кувшинок, а ритм им помогало держать “пение флейт”. Миф о блестящей судьбе Англии под эгидой Королевы-девственницы был органически связан с подобными образами Темзы как реки монаршего величия. Эти образы возникали вновь и вновь в поэзии позднейших веков: вспомним “среброногую Тамезис” у Геррика и “серебряную Темзу” у Поупа.
В XVII и XVIII столетиях участки Темзы близ Твикнема и Ричмонда привлекали многих поэтов. В старых путеводителях по прибрежным местам встречаются такие фразы: “Здесь писал Каули”; “Здесь катался на лодке Поуп”; “Здесь похоронен Томсон”; “Здесь стоял Денем, слагая в уме прекрасную хвалебную песнь реке, строки из которой так часто вспоминают”; “Здесь король Вильгельм показал Свифту, как срезать спаржу на голландский манер”. Темза стала новым Геликоном, прославленным приютом муз.
Но правы, вероятно, те, кто утверждал, что не существует великой поэмы, посвященной Темзе; у реки нет своего барда. Попытки, однако, предпринимались, и в их числе – “Куперз-хилл” Джона Денема (1641). По существу это единственное творение Денема, ставшее знаменитым; поэму после первой публикации без конца цитировали и включали в антологии. Умеренная по темпераменту и несравненная по техническому совершенству, поэма с ее мягким ритмом и возвышенной интонацией, с ее сдержанностью образов и щедростью чувств считалась образцовым произведением английской поэзии. Темза представлена рекой ласковой и широкой, источником как богатств, так и гордости. Благодаря торговле она “делает обе Индии нашими”; ее “прекрасное лоно – всемирная биржа” (самое ценное свойство реки в XVII веке). Поэма была опубликована перед самым периодом гражданских войн, когда в Англии воцарилась беспрецедентная смута, и эти стихи можно воспринять как призыв к спокойствию и умеренности. Денем изображает Темзу сдержанной и вместе с тем изобильной рекой; она не кидается в крайности, не бурлит, всегда предсказуема. Вот почему она стала своего рода парадигмой благих надежд. Посреди столкновений 1640-х годов в поэме можно было увидеть ностальгию по золотым мирным дням; в последующие десятилетия ее интерпретировали как новое красноречивое утверждение основных английских принципов умеренности и справедливости. Она стала неким талисманом, тем более поразительным, что в ней сама Темза служит образцом доброго порядка:
О, если бы я мог течь, как ты, и сделать для себя твою струю
Великим примером, как я сделал ее моей темой!
Ты глубока, но чиста; спокойна, но не скучна;
Сильна без ярости; полна, но не переполняешься[78].
В том же десятилетии Роберт Геррик написал “Плач о Тамазис” (1648) – грустную элегию, обращенную к реке, где он прощается с ней навсегда, вынужденный перебраться в сельский приход. Он посылает Темзе нежнейший поцелуй, сожалея, что ему больше не придется плыть на барке из Ричмонда в Кингстон
И летним приятным вечером