В тебе, река, купаться, как делают тысячи[79].
Это одно из немногих письменных указаний на тот очевидный факт, что в Темзе плавали и мылись “тысячи” горожан. Геррик горюет об отъезде из “любимого Вестминстера” и объясняет, что родился у берегов Темзы на “златом Чипсайде”. Рожденные у реки – как Тернер (на Мейден-лейн) и Мильтон (на Бред-стрит) – испытывают особое чувство близости с ней.
Свидетельство тому – жизнь Джона Мильтона. Каждый гражданин Лондона был в то время и гражданином реки. Как писал Мильтон в “Эпитафии Дамону” (1639), Thamesis meus ante omnes – “Моя Темза прежде всего остального”. После учебы в университете он с 1632 по 1638 год жил в Хортоне, недалеко от моста, где в Темзу впадает река Колн; здесь, на берегу притока, он сочинил “Il Penseroso”, “L’Allegro”, пьесы “Лисидас” и “Комус”. В “Комусе” есть упоминание об этих краях: “У берега, что камышом порос и ивой…” В “Лисидасе” тоже слышится отзвук памяти о приречных местах:
О низкие долины, где тихие шепоты живут
В тенях, в своенравных ветрах, в стремительных ручьях![80]
В XVII веке Хортон вообще был влажным местом, где среди лугов и камышей текли речушки, заросшие водорослями; в ручейках вдоль обочин дорог даже в XIX столетии еще водились миноги. Мильтона, как Шелли, до того радовала близость воды, что Темзу можно считать первичной средой его воображения. Он вплетает реку в английский эпос и рассматривает ее как поток культурной памяти. Thamesis meus – “моя Темза” – это похоже на акт идентификации или присвоения, интимный и в то же время абсолютно неопределимый. Здесь чувствуется почти детская близость.
Когда Босуэлл нанял ялик и отправился на нем с Сэмюэлом Джонсоном в Гринвич, “мы получили удовольствие от громадного числа и разнообразия кораблей, стоявших на якоре, и от красивой местности на обоих берегах реки”. Когда они приплыли к месту назначения, Босуэлл вынул из кармана экземпляр поэмы Джонсона “Лондон” (1738) и продекламировал строки оттуда:
На берегу Темзы стояли мы в молчаливой задумчивости
Там, где Гринвич с улыбкой глядит на серебристый поток[81].
Это река мифа, живописная река XVIII столетия, которая благодаря ассоциациям и традиции оставалась парадигмой в период, когда она на деле претерпевала фундаментальную перемену.
Но самый разительный пример тяготения к Темзе дал Александр Поуп, обитавший в разных местах подле нее всю жизнь. Он родился в старом лондонском Сити, где Темзу было и видно, и слышно; позднее у него был кабинет в Баттерси с видом на Темзу, где он написал “Опыт о человеке”. Затем он жил на границе Виндзорского леса, затем, недолго, – в Чизике у Темзы. Но самое знаменитое его прибрежное жилище было в Твикнеме, где сад его “виллы” спускался прямо к Темзе. Он купил дом в 1718 году и обитал в нем до самой смерти в 1744 году. Любимым его архитектурным сооружением здесь был грот у самой реки, и он писал своему другу Бланту, что глядя с реки Темзы, можно через мою арку и проход в зарослях увидеть своего рода открытый храм, целиком построенный из ракушек в сельском стиле; а оттуда, из храма, можно поглядеть вниз сквозь наклонную аркаду из древесных ветвей и увидеть, как в подзорную трубу, паруса на реке, внезапно появляющиеся и исчезающие.
Река была для него священным местом, достойным “храма” в честь ее божества, и вмурованные в стены грота осколки стекла и гладкие ракушки отсвечивали, как оклад некоей прибрежной иконы. Он сочинил и стихотворную надпись:
Если ты остановишься здесь, где прозрачная волна Темзы
Просвечивает широким зеркалом тенистую пещеру,
Где на каменном своде выступают медлительные капли
И заостренные кристаллы погружены в сверкающий ручеек…[82]
В восемнадцатой книге “Смерти Артура” Мэлори (1469–1470) Ланселот удаляется в Виндзорский лес, где живет в скиту у ручья. Это своеобразный пролог к проживанию Поупа в отцовском доме в Бинфилде у Виндзорского леса и впадающей в Темзу речки Лоддон; на одном из тамошних деревьев внутри особой ограды было вырезано: “Здесь пел Поуп”. Он никак не мог уйти от реки, ему необходимо было жить подле нее, как одному из античных божеств, чье существование зависело от тихой помощи, оказываемой реками Греции. Он заявил однажды, что не знает “райских мест и приятных жилищ, равных тем, что встречаются на берегах Темзы”. Река была его Аркадией, лесным прибежищем, которому он адресовал свои строки:
Средь Виндзора полян, в глуши лесной,
Коснулся я впервые струн весной.
И там, на Темзы берегах английских,
Я голос Муз услышал сицилийских…[83]
Сити – Баттерси – Виндзор – Чизик – Твикнем: вот Одиссея Александра Поупа, путешествие по берегам Темзы, от которой он никогда не отлучался. Поистине он был “гением места”.
Можно вспомнить и других жрецов Темзы. Ее включил в свое обширное поле зрения Джеймс Томсон, знаменитый некогда автор “Времен года” (1730), этой пасторальной Библии XVIII столетия. Часть этого природоведческого эпоса он написал у реки в Хаммерсмите в кофейне (ныне пабе) “Голубь”. Там мы находим строки:
Пройдем долиной Темзы бесподобной
Туда, где Музы светлые живут…
В Кливдене подле Темзы он написал пьесу-“маску” “Альфред”, примечательную тем, что в ней содержится песня “Правь, Британия!” Он постоянно находился около Темзы – жил, умер и был похоронен на ее берегу. Темза, можно сказать, и убила его: Томсон простудился, плывя на открытой лодке из Лондона в Кью.
Рядом с ним мы можем поставить Томаса Грея. В своей “Оде, написанной при виде Итонского колледжа” (1742) он спрашивает Отца Темза:
Кто ныне с наслаждением рассекает
Гибкой рукой твою гладкую волну?[84]
На что единственным ответом может быть: такие же парни, какими в свое время были ты с твоими однокашниками. В очередной раз река побуждает к воспоминаниям и мыслям о ходе времени. Одна из самых долговечных способностей реки – настраивать человека на меланхолический лад.
Но подлинным преемником Поупа в качестве речного поэта, стихотворцем, одержимым рекой, следует назвать Перси Биши Шелли. Река, можно сказать, ударила ему в голову. Его стихи текут ее потоком. У Темзы он рос и взрослел – сначала в “академии Сайон-хауса” в Айлворте, затем в Итоне и Оксфорде, – и это раннее знакомство, похоже, повлияло на его судьбу. Всю свою короткую жизнь он любил реки и поэтов, певших о реках. Подражая Поупу, он летом 1815 года жил на опушке Виндзорского леса. Его любимым занятием было плавать по Темзе на лодке, и он обследовал за то лето все ее участки от Виндзора до Криклейда. Совершая паломничество к истоку реки, он смог подняться до самого Инглшема, где его дальнейшему продвижению помешали водоросли. И неудивительно: ведь там, как говорили, вода едва закрывала копыта стоящего в реке скота.
Спутником его в том путешествии был Томас Лав Пикок, уже написавший поэму “Гений Темзы” (1812). Оба они представляли речную поэтическую школу. В детстве Пикок жил в Чертси, а похоронили его в Шеппертоне. Итак, начало и конец его существования были связаны с Темзой (этому закону, похоже, подчинялись многие жизни). В романе “Замок Кротчет” (1831) Пикок создал портрет Шелли, каким он был во время этого путешествия. Пикок изображает “мистера Филпота”, который “часами лежал в одиночестве, слушая журчание воды, рассекаемой носом лодки, и время от времени просвещал честную кампанию рассуждениями о великих переменах, которые произойдут в мире благодаря пароходному сообщению на реках…”
На два дня они остановились в Лечлейде, и тропа между церковью и рекой до сих пор называется “тропой Шелли”. Так всякий речной поэт впечатывает себя в местность. Эта церковь XV века вдохновила Шелли на стихотворение “Летний вечер на кладбище”. Созданию большой поэмы в честь Темзы, возможно, препятствуют ее переменчивость и многообразие; ее поэтический образ составлен из небольших картин, подобных картине лечлейдского кладбища. Темза не может подвигнуть поэта на сочинение в героическом размере, исполненное ощущения грандиозности; она пестует поэзию тени и уединения, отдыха и покоя, которой не свойственны эпические интонации.
По возвращении из Лечлейда Шелли сочинил поэму “Аластор, или дух одиночества” (1815), где явственно изобразил пейзаж верхней Темзы:
Листва и ветви встречные соткали
Тенистый сумрак над стезей поэта…[85]
В “Аласторе”, кроме того, он сравнивает путь поэта с плаванием к речным верховьям: путешествие в прошлое, путешествие в тайники воображения – это речное путешествие. Сама же река превращается в трепетное, боязливое божество. “Реки не похожи на дороги, созданные руками человека, – писал он Пикоку. – Они напоминают наш ум, который странствует по своей прихоти среди пустынного бездорожья и течет сквозь прелестнейшие укромные уголки природы”. Человеческое существование “подобно реке, чей стремительный и непрерывающийся поток направлен вовне”. Итак, река для Шелли – метафора человеческого сознания, и, в частности, она символизирует характерное качество самого поэта, ту текучесть, о которой писал Уильям Хэзлитт: “Он с его гибкостью, с его изменчивостью, можно сказать, не вступает со всем окружающим в схватку, не берет мир на абордаж, а скользит по нему, как река”. Это самое ясное из возможных описаний созвучия между человеком и рекой, человеком вообще и Шелли в особенности. Неизменно желавший находиться около реки, которая составляла часть его существа, Шелли был с Темзой в ладу.