Метров через сто я почувствовал, как что-то потянуло меня назад. Ганс, которого я все еще держал за руку, пошатнулся. Один из преследователей вцепился в мой рюкзак. Я повернулся и сильным ударом ноги отбросил его. Застигнутый врасплох, он со стоном скорчился на земле, но добить его я не успел. Раздался крик Ганса. Второй налетчик приближался ко мне.
— Мор, берегись! — крикнул Ганс. — У него нож!
Я мгновенно вытащил из длинного наружного кармана рюкзака титановый меч.
Меч был тяжелый, но отлично сбалансированный. Лицо человека, что был предо мной, осветилось широкой улыбкой. Он ничуть не выглядел удивленным.
— Voievi questo?[47] — процедил я сквозь зубы. Сердце мое бешено стучало. — Иди возьми его, чего ты ждешь?
Он взмахнул ножом, но я уклонился. Его улыбка стала шире. Ему нравилось играть со мной, как кошке с мышкой.
— Кто тебя послал? — снова задал я вопрос и вдруг увидел роскошный внедорожник, стоящий у двери одного дома.
«Не может быть, чтобы он не был оснащен сигнализацией… Кто-нибудь вызовет полицию».
— Кто тебе платит? — продолжал спрашивать я, постепенно приближаясь к машине.
Он ответил мне в том смысле, что моя мать, должно быть, переспала с кучей боровов, если произвела на свет такого, как я.
Меня удивила не столько эта грубость — от такого типа ничего другого и ожидать было нельзя, сколько то, что он говорил по-гречески.
— Но кто…
Мой противник не дал мне закончить фразу. Он предпринял новую атаку, и я изо всех сил ударил по задним фарам машины. Стекло разбилось почти без шума, несколько осколков упали на заднее сиденье, и сигнализация заверещала.
Бандит с ножом понял, что я сделал, и пошел ва-банк. Выставив вперед нож, он устремился ко мне. Неумело парируя удар, я взмахнул мечом слева направо и не без удивления увидел, как ужас застыл на лице бандита и он посмотрел на свою белую майку, которая быстро окрашивалась красным. Меч рассек ткань и тело с такой легкостью, словно разрезал масло. Я никогда не думал, что он такой острый.
Рядом на балконе роскошного дома пронзительно закричала женщина, а бандит, которого я сбил с ног некоторое время назад, уже бежал на помощь своему сообщнику. Едва переставляя ноги, они поковыляли к лестнице, а я присел на корточки рядом с Гансом. У него была разбита губа, он казался немного оглушенным, но, похоже, пострадал не очень сильно.
— Ты как? — задыхаясь спросил я, чувствуя тошноту и едва дыша. — Тебе повезло, что он не проткнул тебя ножом.
— Убери от меня эту штуку, — сказал он, отталкивая мою руку, все еще сжимавшую меч, по одной стороне лезвия которого стекала кровь. — Мор, ты же мог его убить! — добавил он пискливым голосом.
Теперь в окнах показались люди, от воя сигнализации у нас лопались барабанные перепонки. Когда к этому концерту добавилась сирена полиции, Ганс обхватил голову руками, а двое карабинеров, вооруженных до зубов, приказали мне положить оружие и поднять руки.
Ганс сидел в кресле в кабинете maresciallo[48] Сантини и, ломая руки, поглядывал на часы.
— Что она там делает! — говорил он, трогая пластырь, который санитар наклеил ему на разбитую губу.
Через приоткрытую дверь мы видели Маэ, которая вела переговоры с бравым maresciallo. Мы безвылазно сидели в его пропахшем потом и табаком кабинете уже больше четырех часов. Бежевое ковровое покрытие на полу было все в пятнах, происхождение которых я предпочел не уточнять.
Карабинеры, вызванные окрестными жителями, схватили нас, как букет фиалок, на виа дель Колоссео, чтобы препроводить в маленький полицейский участок в двух шагах от форума Траяна.[49]
«Интересно, что она пытается ему объяснить?» — с беспокойством думал я.
Я видел, как maresciallo с тупым видом качает головой, а Маэ умоляюще жестикулирует перед ним.
Не в силах больше ждать, я встал и направился прямо к maresciallo Сантини. А он, увидев, что я приближаюсь к нему решительным шагом, с лицом, искаженным гневом и тревогой, повернулся ко мне, инстинктивно потянувшись к пистолету.
— Синьор, оставайтесь в кабинете, прошу вас.
— Послушайте, maresciallo Сантини, — закричал я, — вы обращаетесь с нами как с преступниками, в то время как это мы подверглись нападению!
Вышеназванный maresciallo нахмурился.
— Наши документы и предметы, которые мы везем, — оформленные по всем правилам. У вас нет никаких оснований держать нас здесь.
— Синьор Лафет, у меня пока есть только ваша версия случившегося. Держа вас здесь, я лишь произвожу расследование. Завтра утром, когда мы свяжемся с вашим консульством, мы…
— Так вы собираетесь держать нас здесь всю ночь?
Маэ с упреком взглянула на меня, но я уже закусил удила.
— Послушайте, maresciallo, я не знаю, каковы ваши инструкции, но, что касается меня, знайте, что я…
— Баста! — решительно махнул он рукой и сделал знак своим жандармам. — Посадите эту парочку в камеру!
— Что? — закричал Ганс, который тоже вскочил и подошел к нам. — Вы не имеете права! Я требую адвоката!
Один из жандармов увел размахивающего руками Ганса.
— Вы готовы сотрудничать с нами, синьор Лафет, или я вынужден буду вызвать подкрепление?
Маэ положила руку мне на плечо.
— Я немедленно позвоню господину Юргену, Морган. Ты не проведешь здесь ночь, обещаю тебе. Даже если для этого нам придется разбудить половину консульства, — добавила она, обращаясь к maresciallo Сантини, который несколько утратил свою самоуверенность.
Все время, что он нас допрашивал, он был убежден, что имеет дело с торговцами антиквариатом, решившимися свести счеты между собой.
— Уведите его! — приказал он полицейскому, который подталкивал меня к камере, где уже заперли Ганса.
— Я все беру на себя, Морган! — бросила Маэ, махнув мне рукой.
Я устало опустился на железную скамью и тяжело вздохнул, прислонясь к стене, покрытой надписями и рисунками.
— Сядь, Ганс, и перестань орать.
Он неохотно повиновался, поскольку, как и я, был на грани.
— Кто были эти мастодонты? Грабители?
— Да, но они знали, что мы несем.
— Их послал Юрген?
Я помотал головой.
— Маэ могла бы забрать у нас документы и меч в любой момент. Нет, это что-то другое.
Он встал, чтобы немного размяться.
— А если это не Маэ, тогда кто посетил твою квартиру в Париже? И разве не те же самые типы подослали к нам этих двух громил? Те, кто… кто сбросил с балкона старого профессора?
— Возможно.
— Черт… — бросил он, садясь рядом со мной, и, закрыв ладонями лицо, посмотрел на меня сквозь пальцы. — Мор… я, кажется, начинаю дрейфить.
— Ты хочешь вернуться в Париж?
— А ты вернешься со мной?
Я лишь покачал головой.
— Тогда не рассчитывай, что я уеду.
Мы надолго замолчали, и я в это время пытался найти связь между поврежденным замком в моей квартире, убийством Бертрана, Юргеном, двумя греками, что напали на нас, Маэ и… Гелиосом. Кто этот человек? Чего он хотел? Его послания были предостережениями. Он был в курсе всего, что я затевал, всего что нашли, что мы делали, и я готов был поклясться, что он один из наших врагов, потому что уже не мог называть его иначе. Гелиос… греческий псевдоним. И человек он, судя по всему, образованный. Какой-нибудь коллекционер, соперник Йона Юргена? А может, сеньора Бертрана? Почему бы нет?
Около двадцати трех часов нам принесли два подноса с ужином и пачку сигарет. У меня слишком свело желудок, чтобы есть, но Ганс накинулся на содержимое баночек не без удовольствия.
— Знаешь, — тихо сказал он, поглощая йогурт, — я, конечно, струсил, но, с другой стороны, то, что с нами происходит, — это просто здорово. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Я поглядывал на него, пуская дым через ноздри.
— Я думаю, ты не отдаешь себе отчета, что нависло над нашими головами.
— Ты здорово с ними разделался, с этими двумя гризли, разве нет? Если бы ты мог видеть себя со своим мечом! «Назад!»
Я невольно улыбнулся.
— Знаешь, когда дед нас познакомил, я и подумать не мог, что ты такой тип. Просто молоток!
Я взглянул на него снизу вверх.
— Во мне нет ничего от супермена, Ганс. И знаешь, я не горжусь тем, что произошло там, на виа дель Колоссео.
— Ты не понимаешь… Как тебе объяснить?.. Настоящий молоток — это тип, который делает то, что никто не осмелился бы сделать из страха прослыть болтуном или размазней, но над которым никто не смеется, потому что он в два счета может заставить проглотить язык любого. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Человек, который умеет заставить уважать себя, вот! Парень с головой. Поэтому я знаю, чего мы можем здесь достичь. Я сдрейфил, но я знаю, что с тобой можно плавать на серфинге на крутой волне. У тебя достаточно и силы, и ума для этого. Мы найдем ее, эту гробницу, и твои соратники смогут много лет наслаждаться, копаясь во всем этом.
«Я верю в тебя» — вот что это означало. И слышать это от Ганса, который не верил ничему и никому, а меньше всего — самому себе, было одновременно и неожиданно, и трогательно.
В три часа ночи maresciallo Сантини с растерянным видом лично открыл дверь нашей камеры. Маэ в дорожном костюме — хлопчатобумажной куртке с короткими рукавами и длинной льняной юбкой — с довольным видом стояла за его спиной.
— Можете выходить, — процедил сквозь зубы полицейский, рукой показывая нам на дверь. — Вам вернут ваши вещи, как только вы подпишете расписку.
Ганс вышел из камеры с важным видом, словно павлин, презрительно поглядывая на бравого maresciallo, которого явно вытащили из постели.
— Что произошло? — спросил я у Маэ, когда мы забрали наши вещи.
— Я позвонила господину Юргену и объяснила ему, что произошло. Он связался с консульством и министерством юстиции, и все быстро разрешилось, — объяснила она не без гордости. — Пойдем, надо сходить в отель за нашими чемоданами. Через три часа, не позже, мы улетаем в Александрию.