– Пожалуйста, Митрофан Тимофеевич.
– Благодарю. Так вот доктор Любомудров, как вы недавно изволили заметить, ошибся, приняв вас за раненого моряка, который оказался на греческом судне десяток лет назад. Однако в то же время, если помните, консул Казвинской сатрапии господин Красноцветов дал понять, что ходили слухи о вашем убийстве. И, по его словам, это случилось тоже лет десять назад (правда, вы его поправили и уточнили, что с тех пор минуло девять лет и три месяца), так?
– Допустим.
– Вот мне и кажется, что Любомудров сегодня не обознался…
Ардашев неторопливо доел мороженое, промокнул губы белоснежным платком и негромко изрек:
– Вероятно, я вас разочарую, если отвечу все той же строкой: «И донеслось в ответ: «…увы…увы…увы!..»
Драгоман вздохнул и уставился в потолок. На его лице остался отпечаток неудовольствия. Он молчал.
Когда с угощениями было покончено, затрезвонил дверной колокольчик и на пороге появилась дама в элегантной голубой шляпке, из-под которой выбивались темные локоны. Впрочем, примечателен был не столько дорогой и модный наряд – длинное, небесно-голубое платье с оборками, сколько она сама. Статная брюнетка поражала правильными чертами лица. В ее внешности не было ни малейшего изъяна: брови, словно два натянутых лука, увеличивали и без того большие глаза с длинными ресницами, а прямой, аккуратный, будто вылепленный античным скульптором нос придавал лицу черты нежной строгости; полные, точно лепестки распустившейся розы, губы невольно притягивали внимание. Ей, кажется, было не более двадцати пяти лет.
За красавицей следовал английский офицер. Главным в его облике были нафабренные, торчащие в стороны густые усы. Они уже давно вышли из моды, но еще оставались популярными у отставных военных, цирковых силачей, ну и, конечно же, у Вильгельма II. Мужчина внимательно осмотрел кафе. Очевидно, он был ревнивцем и ненавидел всю мужскую часть Персии, которая, не стесняясь, рассматривала его спутницу. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, поскольку для многих иранцев женское лицо так же волнительно, как для тверского крестьянина ножки танцовщицы во французском кабаре. Остановив взгляд на драгомане, незнакомец приветливо кивнул. Дама улыбнулась уголками губ и лишь махнула ресницами. Вежливым поклоном ответил им и Байков. Повернувшись к Ардашеву, он прошептал трепетно:
– Не правда ли, она прекрасна?
– Спешу согласиться.
– Я буду себя чувствовать крайне неловко, если не представлю вас. Не возражаете?
– Напротив. К тому же мы и так собирались уходить.
Первым к чужому столику приблизился Байков. Почтительно раскланявшись, он трепетно поцеловал даме ручку и затем проговорил на французском длинную тираду:
– Позвольте познакомить вас с моим соотечественником. Его зовут Клим Ардашев. Он дипломат и прибыл из Петербурга совсем недавно.
Статский советник вежливо поклонился и краем глаза заметил, что незнакомка разглядывает его весьма внимательно. А переводчик между тем продолжал вещать:
– Госпожа Лиди Ренни, собственный корреспондент «Le Figaro» в Тегеране.
– Klim, – выговорила она, – как легко произносится ваше имя! И не надо ломать язык, как, например, эти ужасные: Dobrinia, Amvrosi, Sviatopolk.
Госпожа Ренни заглянула в глаза Ардашеву (что, естественно, не ускользнуло от всевидящего ока ее обожателя), а потом сказала негромко:
– Уверена, мы станем хорошими друзьями.
– Я в этом нисколько не сомневаюсь, мадам, – учтиво парировал Клим Пантелеевич.
Байков указал на ее спутника и, перейдя на английский, представил:
– Британский военный агент – капитан Вильям Фог.
– Рад знакомству.
– Взаимно. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться, – сухо выговорил офицер.
– А вы приходите завтра в клуб, там и поговорим, – предложила француженка ангельским голоском.
– А где это? – Клим Пантелеевич вопросительно посмотрел на Байкова.
– Господин Ардашев там еще ни разу не был, но я стану его проводником, – пообещал драгоман.
– Хорошо, будем вас ждать, – с милой улыбкой пропела репортерша.
– Честь имею, – попрощался статский советник и направился к выходу.
К удивлению переводчика, Ардашев, разместившись на заднем сиденье, до самого дома не проронил ни слова. Он будто совсем отрешился от окружающей действительности и рассеянно смотрел по сторонам. Лишь единожды он достал из пиджака коробочку монпансье с надписью «Георг Ландрин» и, выбрав конфетку, отправил ее в рот.
А размышлять бывшему присяжному поверенному было о чем. «Теперь совершенно очевидно, – мысленно рассуждал он, – что на второго секретаря посольства мог напасть всего один человек. По крайней мере, наличие трех ножевых поранений как раз говорит о том, что злоумышленник сумел сразу вывести из строя потерпевшего. А уже после этого он перерезал несчастному горло. Но зачем? Зачем ему это понадобилось? Какой от этого прок? На этот вопрос пока ответа нет, – заключил статский советник. – Другой немаловажный момент, который удалось выяснить сегодня: преступник мог проникнуть в дом либо через дверь, либо через окно (оно почему-то так и осталось открытым). Но тогда получается, что убийце пришлось перелазить через дувал, поскольку Рапп, уйдя на встречу с агентом, навесил снаружи замок. Или второй вариант: он заранее подобрал ключ к замку от калитки. Стало быть, в обоих случаях злодей прятался где-то за кустами и, дождавшись, пока коллежский советник войдет в дом, ворвался внутрь и напал на него. Вероятно, именно по этой причине Генрих Августович и не успел повесить на дверь бирюзовый оберег, выполнявший роль условного знака.
Расправившись с жертвой, разбойник отыскал ключ от сейфа и открыл его. А выйдя из дома, замкнул дверь и забросил подальше оба ключа. Позже в канаву он швырнул и кинжал, найденный полицией. Ладно, с орудием преступления все ясно: душегуб, боясь оставить отпечатки пальцев, кинул его в арык. А вот с третьим ключом – слишком туманно. Ведь ему было проще запереть снаружи калитку, выбросить ключ в тот же самый арык, не оставив надежды на получение дактилоскопических следов, и скрыться. Почему же он так не поступил? Может быть, ему кто-то помешал? Но тогда кто?»
Клим Пантелеевич прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он поступал так всегда, если вдруг осознавал, что нащупал ту самую единственную ниточку, которая поможет распутать весь клубок преступления.
«Вполне логично предположить, что убийцей является европеец. И тому есть объяснение: ну какой шахсевен, авшар или думбали[66] знает о методе определения личности по узорам папиллярных линий отпечатков пальцев? Иначе зачем было выбрасывать кинжал в воду? И зира-бук, и перерезанное горло несчастного Раппа – характерный почерк магометанских фанатиков – все это направлено к одной цели: внушить следствию, что убийца – местный грабитель. Тогда становится ясно, почему преступник не стал бросать все ключи туда же, куда кинул нож. Ведь слишком явным выглядело бы его стремление уничтожить следы рук. Поэтому он решил избавиться от улик самым примитивным способом. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то начнет обшаривать кусты с помощью магнита».
Уже при подъезде к дому Ардашев вновь вернулся к мысли об агенте, с которым встречался второй секретарь посольства. «Хорошо бы его найти. Быть может, он прольет свет на то, что же произошло с Раппом 22 июня?»
VI
Закат окрасил небо и горы. Воздух еще был наполнен жаром уходящего дня, но легкий ветерок уже беспокоил верхушки кипарисов и тополей. Почувствовав прохладу, птицы радостно щебетали в кронах деревьев. День подходил к концу.
Клим Пантелеевич отпил немного шербета и вновь откинулся в кресле. Прикрыв глаза, он принялся анализировать события минувших дней, припоминая малейшие детали.
…«Форд» подкатил к перекрестку Конт к шести пополудни. Именно в это время в особняке, построенном на европейский манер (с окнами, выходящими на улицу и колонами), уже собирался народ. В основном это были богатые персы, члены меджлиса и иностранцы, главным образом дипломаты. Шахиншахский клуб считался престижным местом, и потому не каждый иранец мог туда попасть. Все зависело от тяжести его кошелька и общественного положения.
Когда старинные часы на башне Шемс-эль-Эмаре пробили шесть раз, статский советник вслед за Байковым вошел в переднюю клуба. Гардеробная пустовала. Несколько комнат были уставлены мягкими креслами и восточными диванами. Звуки шагов скрадывали дорогие сарухские[67] ковры. Кто-то читал газету в одиночестве, а кто-то вел непринужденную беседу. Драгоман неожиданно куда-то исчез, словно испарился. Пройдя через анфиладу комнат, статский советник невольно остановился у стола русского бильярда. Игроков не было.
– О! Господин Ардашев! – проговорил кто-то за его спиной на английском.
Обернувшись, Клим Пантелеевич увидел шведского консула. Он улыбался в усы.
– Доброго дня. Как ваш автомобиль?
– Все хорошо! Машина уже на ходу. – Магнус Хольм раскрыл деревянный портсигар. – Не хотите попробовать? Это новшество теперь называют «сигаретой». Гораздо лучше папирос. Я скручиваю их с помощью ручной машинки и набиваю первоклассным турецким табаком.
– Благодарю. С некоторых пор я поменял табак на монпансье. – Клим Пантелеевич вынул коробочку «Георга Ландрина» и снял крышку. – Угощайтесь!
– О нет, спасибо, – засмеялся консул. – Как говорят персы: если хочешь ублажить волка, не стоит давать ему палудэ.
– Занятная вещица! – глядя на портсигар, польстил шведу Клим Пантелеевич.
– О да! Он сделан из тысячелетнего шведского дуба. Это своего рода талисман, оберег, если хотите. Подарок супруги. Она преподнесла мне его перед отъездом в Персию. Однако не стоит думать, что ветхозаветного исполина повалили просто так, ради наживы. Нет. Мы, шведы, очень ценим природу и бережем ее, – пафосно выговорил потомок викингов. – В дуб угодила молния. Электрический заряд расколол могучее дерево надвое. И только после этого лесник разрешил его срубить.