ать лет?
На это нескрываемое недоверие Газук лишь улыбнулся и поклонился старому воину.
– О повелитель, с такими мудрыми и дальновидными советчиками, как Раненый барс, ты завоюешь мир даже без волшебного коня. Замечание твоего аталыка мудрое, потому я охотно объясню... Дело в том, что Богам дано видеть в душах смертных. И Чингизу не предлагалась помощь, потому что он не сумел бы, да и не захотел бы платить за нее.
– Но-но! – сурово прикрикнул Саин-хан. – Не забывайся! Разве дед был воином и полководцем, хуже меня? А тем более, какого-то Аттила...
– Каждое слово твое, о Мунке-Сал, золото, – уклонился Газук. – Но я не о том... Твой славный дед покорил Поднебесную империю. Миллионы людей! А сколько убил? То-то… Да и сторонники Единого на Западе, а не за Большой стеной. Боги были благосклонны к Чингизу, но ожидали именно тебя! И, чтобы развеять ваши сомнения, прибавлю еще... Единый Бог исчезнет, а могущество вернется к Богам давним лишь после того, как Чаша слез перельется через края. А кому же еще, славный потомок Священного правителя, наполнить реки, которые вливаются в это море?
– Согласен, – кивнул аталык. – Это я принимаю. Чингиз и в самом деле предпочитал брать выкуп, чем устраивать кровавую резню... Но объясни мне еще одно... Почему Саин-хан должен идти за тем конем сам? Почему Боги просто не приведут его сюда? Ведь именно в их интересах – как можно раньше начать победоносную войну...
– Что ж, можно поговорить и об этом, – согласился Газук. Он уже давно поднялся и, разговаривая с ханом, нетерпеливо похаживал по юрте. Конечно, это было достойно наказания – как проявление неучтивости к Правителю, но сегодня на это никто не обращал внимания. Даже Субудай-багатур, что всегда ревностно требовал соблюдения всех традиций. – Дело в том, что конь Бога Войны – не просто магическое животное, − такой себе, волшебный талисман. Нет! Это – сама Смерть! И на право оседлать ее, нужно сначала заслужить. Саин-хан должен проявить себя и как воин, и как полководец. Недостойного конь убьет прежде чем он протянет руку к уздечке... Даже если стремя избраннику будет придерживать сам Сульде!
Субудай-багатур потрясенно молчал и только изумленно переглядывался с Саин-ханом, не зная, верить услышанному, или нет. А когда, наконец, оба обернулись к Газуку, то увидели, что по старому колдуну и место застыло.
– Где же он? Аталык! Юлдуз! – воскликнул ошеломленный джихангир. – Куда девался колдун?!
Но молодая женщина так же удивленно смотрела на пустую юрту и кучу шкур перед очагом.
– Арапша!!!
Охранник ворвался в палатку с обнаженным мечом, но остановился, словно вкопанный, растерянно и ничего не понимая глядя на хана.
– Где старик!
Но Арапша лишь глазами мигал.
– Ты что – отходил от палатки?!
– Нет, повелитель! – побледнел тот. – Как можно?
Саин-хан задумался.
– И из палатки никто не выходил?
– Лишь белая сова вылетела... Нужно было подстрелить? Я сначала хотел, но, как можно, без приказа?
Хан кивнул головой.
– Что ж... Вероятно, он все сказал, что велели передать мне Боги... Оседлать Смерть?! Страшно... Но может ли быть большая честь для воина?! – произнес задумчиво. А потом прибавил, обращаясь к Субудай-багатуру.
– Вот что, учитель, кажется мне, что все-таки пришло время отправляться дальше? Поднимай тумены. Мир заждался меня! И еще... – джихангир неуверенно хмыкнул, – ну…, оставьте припасов для шаманов Хоходой-Моргона или что?..
– Слушаюсь и повинуюсь, – подхватился на ноги старый воин. – Не беспокойся, повелитель…
– Вот и шевелись. Запрягай свою железную колесницу... Земли урусов распростерты перед нами, словно девственницы, которые уже созрели за время, минувшее от похода моего деда.
− Хвала Богам! – воскликнул Субудай-багатур.
−Да! Клянусь, я утолю их жажду горячей кровью! И пролью ее столько, что как бы Им не захлебнутся в ней!
Глава седьмая
Зима года 6748-го. Околица Галича.
Пидгороддя
Впору скошенное и не пересушенное сено из лесных трав было пышным, как и косы женщины, которая лежала на нем. А пахло – аж мысли в голове путались, будто от крепкого меда. И в крови начинал бурлить такой шал, что целой зимней ночи казалось слишком мало, чтобы полностью погасить его. Нежные руки красавицы давно бессильно разметались, словно перебитые крылья птицы. Зеленые глаза заволокло хмельным туманом. Но Найда не унимался. Будто догадывался, что все это даруется ему в последний раз. Пока Руженка не попросила пощады...
Он некоторое время еще пытался расшевелить подругу, но, не чувствуя желания, разочарованно вздохнул и сдвинулся вбок. Провел благодарно ладонью по ее бархатному, теплому, еще податливому, но уже безвольному телу, и бережно прикрыл тулупом. Ночь выдалась морозной, поэтому холод донимал даже здесь, в глубине большого стога. Особенно теперь, когда они разомкнули пылкие объятия, и любовный жар угас окончательно. Потом сладко потянулся, до хруста в костях, удобно примостился под мягким боком возлюбленной и попытался задремать. А там – и вовсе уснул. Да так крепко, что не услышал, как треснул хворост под тяжелым сапогом. И пришел в себя лишь после того, когда снаружи знакомый и совершенно неуместный здесь и сейчас голос разъяренно заорал:
– Вылезай, голубушка! Покажись из гнездышка! Долго веревка вилась, а все ж кончик показался!.. Все, больше вам не удастся, меня за нос водить!! Вылезай! Шлендра!!! Покажи на люди, свои глаза бесстыжие! Вылезай, говорю, подстилка подзаборная!
– Ой, мамочка! – спохватилась Руженка, спросонья не понимая толком, что твориться и где она сама находиться. Снится ей все это, или происходит в действительности? И суетливо принялась прорывать в сене отверстие. Потом припала к нему глазом, и в этот раз ойкнула уже осознано, − не столько испуганно, как раздраженно:
– Мало того, что сам прилез, так еще и всех своих полоумных братьев приволочил! Баран выхолощенный... Мог бы тогда уже все Пидгороддя созвать.
Найда тихонько присвистнул, − следовательно, Юхим Непийвода таки выследил свою неверную жену... И его – вместе с ней. Что ж, этого рано или поздно нужно было ожидать. Вор и наказание – неразлучная пара... Именно так издавна говорят галичане. Хотя, это еще как посмотреть: кто, кого и у кого украл первым. Может, Найда лишь отобрал то, что ему принадлежало по праву?
Пытаясь не подымать лишний шорох, парень стал поспешно одеваться. Выйти к разъяренному мужу все равно придется, то лучше приготовиться к этой встрече как следует. И быть, хотя бы в штанах.
– Одевайся, – прошептал также Руженке, но та только сжимала руки и покусывала губы. Обычно решительная и упрямая, она в один миг потеряла весь свой нрав и превратилась в испуганного ребенка, которого родители поймали на плохом поступке, − будут наказывать или нет, неизвестно, но отругают сильно. Еще и при чужих людях. Поэтому, с одной стороны, ее распирала бессильная ярость на собственного мужа, который поступал с ней так несправедливо (женщина всегда свою вину перекидывает на мужа). А с другого – ей было досадно и стыдно той молвы, которая непременно разойдется между соседями, и ославит ее, как неверную жену. А самым досадным, подлым во всем происходящем было то, что, имея подобного мужа, ни одна «праведная» соседка не смогла б соблюсти верность. Но разве признает какая из них ее правоту? Разве скажет хоть одна сердобольная кумушка слово в защиту? Ой, нет! Напротив... С большим наслаждением будут глумиться и втаптывать ее имя в грязь. А за что? Неужели для того, чтобы отомстить за собственную нерешительность? Или успокаивая собственную зависть? Поскольку хочется и самим вкусить запретного... Ну, хоть разочек... Ведь так? То-то и оно…
Эти переживания настолько заполонили мысли Руженки, что она совершенно растерялась. Не от страха, нет. Просто молодая женщина все еще находилась будто во сне, не имея и наименьшего представления, что ей делать дальше... Каким образом достойно выплутаться из этой истории.
– Вылезайте! – опять воскликнул разъяренный Юхим. – Вылезайте, сучьи дети, или сено подожгу!
– Опомнись, Юхим, – собравшись с духом, отозвалась-таки Руженка. – Не делай ни из меня, ни из себя посмешище. Возвращай домой. Я вскоре приду... Тогда и поговорим обо всем... Тебе же, завтра, самому стыдно будет. Будешь просить прощения, но я уже не помилосердствую. И не надейся...
– Цыц, стерва! – взвизгнул мужчина, сразу как-то перейдя с солидного баса на детский дискант. В глубине души он все еще надеялся, что ошибался, что его Руженка не такая. Что она сейчас сидит где-то у подруги, а здесь прячется кто-то другой. Но обидная явь безжалостно разорвала пустые надежды. Безумная кровь кинулась ему в глаза, затмевая разум, а в сердце не осталось ничего, кроме непреодолимого желания отомстить за свою кривду.