Сотник был голоден, сердит и недоволен.
Голодный, потому что взятые с собой припасы закончились, а в клетях захваченного поселка оказались пустые закрома. Все добро, вместе с женщинами, скотом и детьми, урусы спрятали в бескрайнем лесу.
Сердитый, потому что сами они, почему-то вернулись назад и круглые сутки упрямо защищали никому не нужные пустые здания. До конца...
Недовольный, потому что, понадеявшись на свежую добычу, приказал воинам не брать из лагеря пленниц. И должен был теперь коротать ночь один, в холодной палатке.
Мухта Юсуф окликнул десятника Керима. Тот поспешил к палатке сотника и угодливо поклонился.
– Сколько было урусов?
– Почти полсотни.
– Сколько погибло воинов?
– Шестеро*... /*В войсках Батыя подсчитывали только погибших монголов. Воины других, завоеванных ими племен – кипчаков, половцев, славян, которые были удостоены чести первыми атаковать врага, во внимание не принимались. Прим. Автора./
– Почему так много? – недовольно возвел брови сотник. – Шестеро погибших и никакой добычи. Тысяцкий Муса Джалиль-оглы будет сердиться!
– Урусский воин засел на дереве и стрелять стал лишь после того, как началась битва. В спины задних...
– Поймали?
– Нет, он стал перепрыгивать с ветки на ветку, и нашим лучникам пришлось убить его, чтоб не убежал.
– Разве нельзя было только ранить?
– Так и сделали, мой господин, – опять поклонился десятник, но, упав с такой высоты, урус свернул себе шею. И оказался молодой женщиной...
– Женщиной? – удивился Мухта Юсуф.
– Да, господин.
– Тем более жаль, – недовольно покрутил головой сотник. – Пробовали отыскать следы других жителей?
– Следы есть, но в лесу быстро темнеет, поэтому нам пришлось прекратить поиски.
– Завтра продолжите, – потер руки сотник. – Без мужчин все они станут легкой добычей. И тогда кровь шести воинов окажется пролитой не зря.
– Да, мой господин.
– Иди, Керим, – милостиво отпустил десятника Мухта. От мысли, что завтра он будет иметь возможность взять очередную добычу, у монгола улучшилось настроение. И он перестал замечать и холодную ночь, и черноту леса.
Сотник улегся лицом вверх, натянул по самый подбородок овечий тулуп и попробовал заснуть. Но какая-то нестерпимая вонь заставила его открыть глаза. Сначала Мухта Юсуф ничего не понял, чувствуя на себе чье-то горячее, тошнотворное дыхание. И только когда на губы капнула густая едкая слюна, а острые клыки сомкнулись на его лице, монгол все понял.
«Мангус урусов!» – хотел крикнуть он, но лишь тихо забулькал, а его хрипы слились воедино с отвратительным хрустом черепа в челюстях зверя...
* * *
– Как? Что это? – даже подпрыгнула от негодования Морена. – Кто из наших слуг дерзнул напасть на нашего же союзника?
Чародейское зеркало вежливо молчало.
– Ничего не понимаю? – Богиня раздраженно дернула плечиком.
– Вот и вторая причина, чтобы заглянуть в Книгу, – спокойно промолвил Велес. – Хотя, я бы на твоем месте не слишком об этом заботился. Подумаешь, оборотень съел монгола. Может, он пришел на свое постоянное место охоты, а в поселке кроме ордынцев уже никого нет. Вот и вспылил бедняга. Да и не возвращаться обратно – голодному…
– Может, и так, но наказать все равно нужно. Чтобы в другой раз знал, где и на кого охотиться.
– Твоя воля, – безразлично согласился Велес. – Тогда – приступим к работе?
В этот раз раздраженная Морена не стала тянуть и медлить. Она молча открыла Книгу, положила руки на ледяную поверхность и приготовилась.
Приветствую! Назовите пароль допуска, – высветило окошко.
– Да гаркни ты на нее разок, – вмешался Велес, которого выходки Книги всегда выводили из терпения. − Что ты с ней возишься?
– А ну, без фокусов! – попробовала прикрикнуть неуверенно Морена.
Пользователь не идентифицирован. Прошу повторить код допуска.
– Издеваешься?!
Поверхность внутренней стенки крышки сделалась малиновой, и на ней появилась золотистая надпись.
Внимание! Пользователь не идентифицирован! Последнее предупреждение!
– Brevi manu*, – сказала Морена. – Чтоб тебе пусто было...
Имя пользователя идентифицировано. Морена. Допуск открыт.
– Вопрос первый. Кем был тот оборотень, который напал на монгола?
Никакого оборотня. Обычный волк-одиночка.
Морена переглянулась с Велесом: не пригрезилось же им в действительности? Но, чувствуя всем телом неприятный, донимающий холод, не стала тратить драгоценное время на пустые разговоры.
– Вопрос второй. Склонит ли появление Найды в моем замке чашу весов в сторону Единого?
Нет.
– Поможет ли Богам Давним поход Саин-хана?
Нет.
– Даже, если Саин-хан оседлает Пегаса?
Конь Перуна не будет передан Батыю.
– Как? Кто помешает этому, Найда?
Морена.
– Я?! Это невозможно! Почему?
Судьба сильнее своей Богини.
Увидев такой ответ, Морена настолько растерялась, что едва не отняла руки. Но Велес мгновенно прижал их опять своими ладонями. И уже сам поставил следующий вопрос:
– Если Найда останется среди людей, это принесет нам какие-то проблемы?
Возможно.
– Чем он может нам угрожать? Остановит Батыя?
Вариант первый. Сотня-другая отважных воинов во главе с посланцем Единого. Что страшнее для хорошо вооруженного и закованного в броню с ног до головы воина – медведь, кабан или рой диких пчел? Вариант второй...
– Ясно... – Морена с усилием высвободилась, и таки оторвала закоченевшие ладони от листа фольги и устало откинулась на спинку кресла. – Можешь не продолжать. – А тогда прибавила, обращаясь к Велесу.
– Похоже, здесь и размышлять не о чем. В моем замке Найда по крайней мере вред не принесет. Будем приманивать...
– Скажи лучше, что самой хочется ближе на такого молодца взглянуть, – рассмеялся Велес.
– Мокрый все о дожде, – хмыкнула Морена и выпятила губу. Ну совсем, как спесивая боярышня, которую осмелились заподозрить в симпатии к молодому, привлекательному пастуху или конюху.
Глава девятая
Галицко-волынское княжество. Галич.
Лето года 6749-го
В Пидгороддье готовились к косовице. Клепальщики вызванивали молотками, как в церквях на Пасху. Еще бы – июнь! Травы как раз цветут. А кто ж не знает, что сено, скошенное в эту пору, самое вкусное, даже целебное. И зимой – съев его, корова не будет болеть, и станет давать благоухающее и густое молоко.
Молчали косы лишь на двух дворах. У Кренделей, что уже третий день оплакивали свою красавицу внучку, и у Куниц. Старый Опанас еще с зимы не вставал с лежанки, а Найда... Найда, как пошел просто с кладбища на берег Луквы, туда, под ивы, где рыбалки положили выловленное из воды тело Руженки, то так и остался там.
Долгое время парень сидел, уперев глаза в спокойный плес, будто чего-то ожидал, а потом упал лицом в траву и замер, − на двое суток подряд... Если бы не корчи, что время от времени принуждали вздрагивать его плечи, можно было бы и Найду принять за мертвого.
На мамины уговоры опомниться, он подвел на мгновение голову, но в пустых глазах сына Христина не увидела и отблеска понимания. Кажется удрученный парень даже не узнал, кто с ним говорит. Так минули еще одни сутки...
На следующий день придыбал к Найде, волоча взгляд по земле, будто все время боялся за что-то зацепиться, старый Крендель. Но и присесть рядом не успел. (Найда должно быть распознал его поступь). Потому что едва лишь тот приблизился к ивам, как парень сел. Увидев его лицо, которое стало черным от горя, Крендель всплеснул руками и заплакал:
– Сынку, кто же знал? Да мы бы со старухой никогда...
Но Найда только сверкнул глазами и прошептал едва слышно:
– Идите, деда, отсюда... От греха подальше... Добром прошу...
И тот покорился. Потому что ничего не мог сказать несчастному, − когда все правда? Ведь это именно его со старухой жажда богатства сгубила Руженку. Разве ж был такой в Пидгороддье, а то и во всем Галиче, кто бы не ведал о любви, которая соединяла между собой Найду и их внучку. Но, ведь и они не желали девушке плохого... Не штука связать бедность с бедностью, − большого ума не требует. А здесь было такое богатство... Обеспеченная старость... Сытая жизнь... Вот и не устояли, на беду...
Последним, к вечеру третьего дня, припер темный как ночь и страшный, словно грозовая туча, Юхим. Он остановился около Найды, расставив ноги, и стоял так молча, будто крепостная башня. Восемь пудов узловатых мышц и сплошной ненависти. Потому что хоть и богатей, но сызмальства около наковальни и молота...
– Это же что ты за глум выдумал? – прорычал, а не промолвил. – Хочешь, чтобы люди и после смерти той вертихвостки на меня пальцами показывали? Не достаточно я стерпел при ее жи