И она протянула новую инструкцию, уже открытую на нужной странице.
— Срок подачи истекает первого апреля, — стояла на своем Вера. — Инструкция, принятая в марте, не может иметь обратной силы.
— Ничего не знаю. У меня платеж числится недополученным, — ликовала инспекторша.
— Платеж произведен. — Вера видела, что инспекторша нарочно ее пугает, но ничего не могла с собой поделать: сердце беспомощно трепыхалось, по телу выступил холодный пот… Все по Кречмеру. — Проверьте ведомость внебанковских сумм, там и наш платеж найдется. Перенесите его в нашу лицевую карточку, и все будет в порядке.
— Вы, девушка, молоды еще меня учить! — возмутилась инспекторша. — Я не обязана за вами исправлять! Можете потом подать на нас в суд и взыскать выплату обратно. Но заплатить придется.
Она насчитала недоимок на двести миллионов неденоминированных рублей — сумму, превышающую весь годовой оборот фирмы. Они опять заспорили, и Вера сумела свести двести миллионов к сорока пяти, но уж эти сорок пять Анне Ивановне пришлось уплатить. Она разозлилась не на шутку.
— Я же говорила: что-нибудь я обязательно найду, — напомнила инспекторша. — Надо было договариваться. Да вы зла-то на меня не держите, все равно к этому и свелось бы в конечном счете. Но что-нибудь я должна найти обязательно. Работа у меня такая. А бухгалтер у вас хороший, вы на нее не серчайте.
Но Анна Ивановна «осерчала».
— Я считаю, что хоть половину этой суммы должны уплатить вы, — заявила она Вере, когда инспекторша ушла.
Вера тоже рассердилась. Даже страх прошел.
— Ничего я вам не должна. Можете подавать на меня в суд, если хотите, — ответила она сухо. — Только вряд ли вам это поможет.
У Анны Ивановны был «таможенный брокер», по сути, узаконенный контрабандист, помогавший ей проворачивать темные дела. Вера видела его несколько раз, слышала, как они собачились: Анна Ивановна всегда и со всеми собачилась в своем фирменном стиле. Однажды она даже заставила Веру присутствовать при одной такой «разборке».
Таможенный брокер запросил, по мнению Анны Ивановны, слишком много за растаможку какой-то партии товара. Анна Ивановна грозила выкупить товар у таможни напрямую, обойтись без его услуг, а он многозначительно тыкал пальцем вверх и говорил, что «туда отстегивать надо». Мол, он берет деньги не только себе, но еще и на долю какому-то высокому начальству. Анна Ивановна взывала к Вере:
— Мне еще «дельту» делать! Должна же я с продажи что-то иметь! А с такой накруткой товар никто не купит. Ну объясните ему, Вера Васильевна!
Вера отмалчивалась. Ей было тяжело, противно и немного страшно. В голове вертелось какое-то смутное и страшное воспоминание. Было у папы что-то такое… Какие-то неприятности… Тоже связанные с таможней.
Когда таможенный брокер ушел, Анна Ивановна накинулась на нее:
— Что ж вы меня не поддержали?
— Извините, я в этих играх не участвую, — сказала тогда Вера.
Зато теперь она вспомнила тот случай и добавила:
— Не забывайте, я знаю обо всех ваших махинациях. О неучтенном товаре. Помните партию китайских кроссовок? Вы завезли ее «втемную» через Гусиновскую таможню, а потом продали без чеков на Черкизовском рынке. Хотите судиться? Пожалуйста. Все равно я на вас больше работать не буду. Ищите другого бухгалтера.
Вот этого Анна Ивановна как раз и не понимала. Поскандалить, выпустить пар — с превеликим удовольствием. Но от работы-то зачем отказываться? После визита фининспектора она еще долго звонила Вере, уговаривала ее вернуться. Опять обещала «зажиленные» деньги отдать. Вера отказалась, и Антонина Ильинична ее поддержала. Она просто перестала подзывать Веру к телефону, когда звонила «Анна Иоанновна».
Но этот случай, в сущности мелкий и незначительный, произвел на Веру огромное впечатление и впервые заставил задуматься о размахе теневой экономики в России. Ухватившись за этот незначительный случай, за крошечную и ничтожную ниточку, за грошовую фирму по торговле ширпотребом, она начала исследование разнообразных криминальных связей, опутавших страну.
Уйдя от Анны Ивановны, Вера моментально нашла себе новую бухгалтерскую работу на дому. В Долгопрудном, как и везде, появилось множество мелких и средних частных фирм, и всем нужно было составлять квартальные и годовые балансовые отчеты, заполнять налоговые декларации. К тому же именно в Долгопрудном располагался МФТИ — Московский физико-технический институт. В 90-е годы институт занялся хозяйственной деятельностью, и Веру пригласили делать внутренний аудит. Для нее эта поденная работа стала прекрасной школой, многому научила и даже вдохновила на смелые научные замыслы.
Вот если бы времени было больше и сил… Увы, возвращаясь домой из института или с работы, Вера часто заставала в гостях у Антонины Ильиничны ее приятельницу Елизавету Петровну, тоже преподававшую в музыкальной школе города Долгопрудного и тоже вдову военного, да не простого военного, а генерала. Но этим сходство исчерпывалось. Вера видела, что нет в Елизавете Петровне ни грана доброты и щедрости, нет гостеприимства — просто никакого сравнения с Антониной Ильиничной. Муж-генерал умер, детей не было, вот и навещала Елизавета Петровна подругу по старой памяти. Завидовала, что у Антонины Ильиничны есть Вера. Есть кому о ней позаботиться.
Елизавета Петровна носила смешные старорежимные шляпки, бахвалилась своими бриллиантами, называя их «брылльонты» с французским носовым «n», и вообще была типичной генеральшей. Давала Вере «женские» советы и всячески пыталась ей покровительствовать.
— Вам, Верочка, — говорила Елизавета Петровна кокетливо, — обязательно надо выйти замуж. Хотите, я вас с кем-нибудь познакомлю?
— Спасибо, не нужно, — вежливо отказывалась Вера.
— Вы не понимаете, — настаивала Елизавета Петровна. — Вам обязательно надо замуж. Ничего страшного. Не понравится — разведетесь, только и всего.
— Выходить замуж только для того, чтобы потом развестись? — удивлялась Вера.
— А что такого? — невозмутимо продолжала Елизавета Петровна. — Так вы будете замужней дамой… в разводе, — добавила она, чуть понизив голос, — а сейчас вы вообще ни то ни се!
— Лиза, не морочь голову девочке! — прикрикнула на нее Антонина Ильинична. — Тоже мне придумала: выходить замуж для окружающей среды!
Елизавета Петровна обижалась и уходила, но вскоре возвращалась, просиживала в кухне целыми вечерами, плакалась на бедность. Ей страшно не нравилось, когда Вера поднималась из-за стола, извиняясь и уверяя, что ей надо работать или заниматься ребенком.
— Отдайте его в детский сад, — посоветовала она.
Веру этот совет заставил призадуматься. Сыну уже исполнилось три, может, и вправду отдать? Но Антонина Ильинична встала стеной. Впервые в жизни они крупно поссорились.
— А мне ты уже не доверяешь? — со слезами спросила Антонина Ильинична.
— Конечно, доверяю, — попыталась успокоить ее Вера. — Но ребенку нужно общаться с другими детьми…
— Я каждый день вожу его гулять на детскую площадку.
Вера нахмурилась. Ей эта детская площадка в парке по соседству очень не нравилась. Мамаши и няньки сидели на лавочках, смолили одну сигарету за другой и трепались «за жизнь», пока их отпрыски, предоставленные сами себе, носились друг за другом с бессмысленными воплями.
Вере казалось, что между родителями и детьми идет этакое состязание в равнодушии. Она не раз видела, как вспыхивают на детской площадке ссоры и драки. То и дело дети подбегали к своим матерям с криком «Мам! Мам!», а матери, поглощенные разговором, не обращали на них внимания.
Многие дети, заметила Вера, когда им что-то нужно, привычно повышают голос с места в карьер, начинают кричать, прекрасно понимая, что иначе их не услышат, а взрослые так же привычно орут на них в ответ. Сама Вера, как бы ни была занята, всегда сразу отвечала сыну, чтобы ему не приходилось повторять, а уж тем более кричать.
— А в детском саду, думаешь, воспитатели откликаются с первого раза? — покачала головой Антонина Ильинична, когда Вера поделилась с ней своими наблюдениями. — Уж там-то ребенок точно научится кричать. И гадости говорить, и матом ругаться.
— Матом ругаться он и во дворе научится, — вздохнула Вера. — Ему нужны регулярные занятия, нужен распорядок. Ему же в школу идти! Я ходила в детский сад в свое время, и все было хорошо.
Ей во что бы то ни стало хотелось избежать выяснения, кто из них больше любит Андрейку.
Увидев, что Веру не переубедить, Антонина Ильинична заявила, что пойдет работать воспитательницей в детский сад. Она ни на миг не желала расставаться с маленьким Андрюшей.
— Меня возьмут запросто. С руками оторвут, — сказала она. — В детских садах вечно воспитателей не хватает.
Вере пришлось отступить. Детсадовская тема была закрыта.
Но Вера считала, что Антонина Ильинична уж очень балует ее сына. Она ни в чем не могла отказать мальчику. С деньгами было туго, но Антонина Ильинична покупала ему любые игрушки, все, что ни попросит.
— Не надо так, — как-то раз попросила ее Вера. — У него горы игрушек, куда столько? Все равно он больше всего любит мяч и конструктор «Лего», а остальные поломает и бросит.
— У меня случай был с Сережей, — со вздохом призналась Антонина Ильинична. — Приглядел он в магазине игру настольную, не то футбол, не то хоккей, сейчас уже не помню. Ему тогда три годика было. А игра дорогая по тем временам — рублей двадцать стоила. И мы не купили. Молодые были, денег не хватало. Так мне этот настольный футбол-хоккей — веришь ли? — до сих пор во сне снится. Простить себе не могу, что не купила.
И Антонина Ильинична заплакала.
Вера обняла ее, принялась утешать:
— Я понимаю, но… с Андрюшей все будет в порядке. Не надо его баловать.
— Он хороший мальчик, — сказала Антонина Ильинична, утирая слезы. — Добрый. Я за свою жизнь много детей повидала, я знаю. Вот пошли мы с ним в магазин под Новый год, там елочных украшений — море, а он высмотрел белого совенка с одним глазом. Второй отлетел — пуговица желтая. А мальчик наш и говорит: