Когда им сказали, что миллионное финансирование всех реставрационных работ в Архангельском проходит по военному бюджету, они решили, что их просто мистифицируют.
Между тем Министерство Обороны действительно расходует здесь миллионы рублей. Вся работа ведется на научно-исторической основе, в полном согласии с органами Министерства культуры. И храм-усыпальница и церковь на откосе возродились к жизни в 1966—1968 годах, и стоило это их омоложение миллион сто тысяч. Одновременно велась реставрация здания знаменитого театра Гонзаго на территории усадьбы. Удалось также укрепить красочный слой бесценных декораций, писанных этим великим итальянским художником и архитектором. Триста тысяч рублей было ассигновано только на обновление коллекции художественной мебели и создание копий старинных тканой.
Возрождается прелестный «чайный домик», оживает чеканной формы «конторский флигель». В парке одни породы деревьев и кустарников заменяются другими. Речь идет о репродукции ландшафта пушкинской эпохи. Все это будет стоить добрый десяток миллионов.
Девятнадцатилетний Газан Сеидов — солдат строительного батальона — смугл до черноты, гибок и строен. Он метет парковую дорожку округлыми балетными движениями.
Может быть, Он внук одного из тех подростков Туркмении, что в первые годы Советской власти побывали в Архангельском и не смогли расписаться в альбоме, — у туркмен тогда еще не было своей письменности. Арабской вязью вывел свое имя их руководитель. А теперь...
Мы говорили с Сеидовым о том, о сем. Его любимый роман — «Решающий шаг» Берды Кербабаева. Он проникся ко мне уважением, когда узнал, что я водил дружбу с автором этого произведения.
— Свой решающий шаг я еще не сделал, — серьезно сказал Сеидов, — но знаю, кем стать. Раньше хотел быть шофером, теперь здесь увлекся историей. Учитель истории — это хорошо, правда?
Вот оно как!
Каждый день по дворцу и парку движутся званые гости, в большинстве своем, наверно, дальние потомки крепостных. По субботним и воскресным дням здесь не протолкнешься. Вихрастый экскурсовод из города рассказывает группе уральцев о предоктябрьских хозяевах Архангельского с их «модерновыми» вкусами, в значительной мере лишившими дворец его былого убранства.
Касаясь российской жизни той поры и атмосферы царского двора, он, очевидно большой любитель футбола и хоккея, соответственно комментирует исторические факты: «Распутин все время играл с царем со счетом два — ноль в свою пользу. Даже министров Николай назначал с подачи Распутина...»
В группе у памятника Пушкину, с его стихами, высеченными на цоколе, идет серьезный разговор о дворянской культуре, о сложности и противоречивости этого понятия. Кстати, в советские годы усадьбе постепенно был возвращен ее первоначальный вид. Собрано многое из того, что когда-то было отсюда вывезено. Интерьеры почти полностью вернулись к тем временам, когда здесь царила классическая строгость зари прошлого столетия.
Люблю Архангельское... Бывал здесь и в военный год, навещал раненого друга. Сам жил под сенью этих вековых лиственниц вскоре после войны и позже. Идешь вечером по парку, и обступают тебя со всех сторон видения прошлого, и томится душа, и удивленно радуется ходу жизни, чудесам взаимодействия прошлого с настоящим, великой русской судьбе, что отложила так явственно свой отпечаток и на этом клочке подмосковной земли.
ВЕТЕР НА ПЕРЕКРЕСТКЕ,илиПамфлеты и рассказы из цикла „Кое-что...“
КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ ЩЕЛКУНЧИКОВ
История превращения пригожего, благонамеренного юноши Дроссельмейера в Щелкунчика нам хорошо известна из знаменитой сказки Гофмана. В красном, шитом золотом кафтане, при маленькой шпаге, в паричке с косичкой, он стоял в дверях отцовской лавки игрушек, щелкая орешки и галантно угощая ими барышень.
Этот многообещающий юноша раскусывал даже самые твердые персиковые косточки, но потерпел фиаско на особом редком сорте ореха под названием «кракатук». Скорлупу он вроде бы и разгрыз, но потом от натуги, наверно, поскользнулся и тотчас же был наказан волшебной силой — стал обычными щипцами для колки орехов...
Я ехал экспрессом Москва — Остенде. И коротал неближнюю дорогу, посиживая в служебном купе с проводниками, то с одним, Женей Кадомцевым, то с другим, Володей Бобневым, смотря кто из них дежурил. На второй день пути собрались втроем, играли в подкидного, а Женя говорит: «Давайте рассказывать сказки». Я сразу понял, что тут у него сильные позиции. И но ошибся, он наизусть прочел пушкинскую сказку о царе Салтане. А потом они насели на меня, и я пересказал им сказку о Щелкунчике. Понравилась замысловатая сказка, и Женя сказал: «Она, конечно, со значением, но в полной мере я ее не освоил. Почитаю дома».
Поезд несся через Варшаву, Гельмштедт, Ганновер, Кёльн. Дальше — Аахен, где короновались разнообразные короли, Брюссель со штабами НАТО в его окрестностях и Остенде. Оттуда на пароме можно переправиться в Англию. Но мне этого не надо. Я сошел в Кёльне. А от него до Бонна рукой подать — минут двадцать езды на автомобиле. Переведя дух в номере гостиницы «Кеннигсгоф», что означает «Королевский двор», стоящей поодаль от тротуара и укрытой густой зеленью, я спустился вниз и обнаружил, что тыльной стороной отель выходит прямо на Рейн. Серая вода подкатывает волны к стеклянной стоне холла.
Знаменитая река немедленно всколыхнула немудреные ассоциации. Повеяло немецкой идиллией — сладкоголосыми сиренами, золотоволосой Лорелеей, таинственными дубравами, где на опушках резвятся сказочные гномы. Когда на тебя накатывают волшебные образы, то каждая красивая дама в шляпе с модными теперь перьями может показаться королевой эльфов, а если у нее подмочен подол вечернего платья, то и русалкой, несмотря на то, что ее всего лишь окропил дождь на кратчайшем променаде от машины к подъезду гостиницы.
Школьные впечатления подростка, любившего немецкую литературу — от сказок братьев Гримм до стихов Гельдерлина, — быстро меркнут в современном Бонне. Бонн — город серьезный. И если, согласно старому поверью, луну делают в Гамбурге, то здесь вырабатывается политика, а это занятие сугубо трезвое, жесткое. И оно не совмещается ни с идиллиями, ни с иллюзиями и еще менее — со сказками.
Итак, прощай вострозубый Щелкунчик, до свидания Эрнст Теодор Вильгельм Амадей Гофман. Машина подана, я еду в федеральное министерство обороны.
Комендатура вынесена далеко — в преддверие основных зданий, обнесенных оградой. Меня ждали, быстро выписали пропуск. Под цепкими взглядами небольшой группы людей в форме и в штатском я сел в машину и уже с провожатым двинулся в глубину территории, занятой штабом бундесвера.
Длинный коридор. Снуют офицеры с портфелями, атташе-кейз, полевыми сумками. Двери некоторых кабинетов открыты, вижу небольшие комнаты, скупо обставленные по принципу «ничего лишнего, все необходимое». Меня встречает подполковник Эккехарт Лер — человек двухметрового роста с мелкими чертами лица маленькой головы. Кажется, он принадлежит к типу людей, непрерывно пребывающих в скрытом раздражении. Но так как на лице его растянута хоть и уксусная, но все же улыбка, я после обмена первыми репликами пробую сострить:
— Ваш великолепный рост не используют ли для живой диаграммы динамики развития бундесвера?
Вопрос по существу. Дело в том, что военный бюджет ФРГ возрос с 19,4 в 1970 году до 32 миллиардов марок в 1977-м. После первой фазы вооружений в 50-х годах и в начале 60-х сейчас поднимается новая волна закупок оружия для бундесвера. Стоимость этой гигантской программы, рассчитанной на несколько лет, составляет около 100 миллиардов марок.
Лер подливает в улыбку еще порцию уксуса, хочет ответить, но в это время раздается телефонный звонок, он слушает и объявляет:
— Вас примет генерал Петер Тандески.
Мы переходим в большой кабинет, заполненный офицерами различных звании. Я оказываюсь в их полукружье. Лер — на правом фланге, а передо мной — невысокий, плотный, подобранный молодой генерал. В конце визита он рассказал мне о себе. Но я представлю его читателю уже вначале. Образование: средняя школа, офицерское училище, высшее политическое училище, академия главного командного состава бундесвера. Должности и звания: командир роты, офицер отдела кадров, инструктор в отделе военной политики штаба бундесвера, офицер штаба планирования стратегии и политики НАТО, полковник генерального штаба, начальник отдела планирования главного штаба ВВС, бригадный генерал, начальник отдела военной политики и информации бундесвера.
Ему сорок пять лет. Он знает, ему сказали о моем желании поговорить с кем-нибудь из старых генералов вермахта, и спрашивает (о, конечно, если я сочту возможным ответить), что лежит в подоснове такого желания? Отвечаю: мне хотелось бы узнать мнение тех, кто уже воевал, о современных проблемах, в частности о нейтронной бомбе. Что они думают? Отодвинет ли наличие такого оружия опасность войны или приблизит ее? Все-таки люди с опытом, тот, кто воевал, должен знать, почем фунт лиха. Я хотел поговорить, в частности, с генералом Хойзингером, известным гитлеровским генералом, — он как будто высказался против нейтронного оружия — и с некоторыми другими. Но мне сказали, что все они, так уж вышло, заняты или в отъезде.
— Я думаю, — решительно говорит генерал Тандески, — вам будет интереснее узнать мнение моего поколения. Те генералы были участниками, очевидцами и побед и поражений. Мы же, мальчишки, приблизившись к порогу зрелости, видели только поражения, только мрачную сторону войны, только горе и слезы.
— Слушаю с большим интересом, — ответил я на этот проникновенный и, не скрою, впечатляющий, хотя и но ясный до конца монолог.
Образ мышления поколения — решающая категория мировой истории. Гельмут Шмит, когда он был канцлером ФРГ, сказал однажды в бундестаге, что он принадлежит к поколению, на которо