Я написал «Майами» и тут же вспомнил: этот райский уголок пользуется теперь не только репутацией фешенебельного курорта, но и служит местопребыванием нового центра международных исследований. Советологи из Майами — такие, например, как бывший посол в Москве Колер и другие, — предлагают политическую модель мира, не имеющую ничего общего с мирным сосуществованием двух противоположных систем.
Схема такая: военно-промышленный комплекс с помощью сенаторов-монстров «пробивает» в конгрессе колоссальный военный бюджет. В свою очередь Пентагон субсидирует «мозговые разработки» в заведениях вроде «Рэнд-корпорейшн», Гудзоновского института, центра в Майами или лекции в Лондоне. А эти идеологические службы снабжают тех же сенаторов набором умозаключений, призванных всячески, с любых сторон, оправдать гонку вооружений, а главное — реабилитировать ядерную бомбу.
Я не рискну утверждать, будто Маргрет Гоинг выступила со своим докладом по прямому наущению какой-то заокеанской конторы. Географически ей ближе НАТО. Но общность интересов, как уже сказано, позволяет обойтись без вульгарной механики, тем более на профессорском уровне.
Поражает лишь риск самой Маргрет Гоинг — она осмелилась так открыто восславлять атомную бомбу в Лондоне, на Европейском континенте, как будто англичанам мало «Фау» второй мировой войны или кто-то полагает, будто ядерное оружие способно действовать лишь в одном направлении.
Реабилитировать бомбы сорок пятого года — значит хорошо расчистить дорогу нейтронной... Как же, ведь те — «грязные», а эта — «чистая». Те уничтожали людей и ценности без разбора, а эта — только людей. И человечеству предлагают поздравить себя с таким подарком!
В прошлые времена за каждой армией шла шайка мародеров, раздевающая трупы на поле сражения. Когда сапог мертвеца бывал иссечен осколками, грабитель недовольно ворчал: «Испорчено». Теперь, в век баллистических ракет, нейтронная боеголовка призвана умерщвлять людей, оставляя в целости заводы, фабрики, элеваторы, лаборатории.
Кому?
Они хотели бы приплыть, прилететь из-за океана и застать нас бездыханными, а наше имущество — в полной сохранности. Продырявленные башмаки им не нужны.
Ну не монстры ли?
Они так прямо и пишут. Например, Бернард Уэйнрауб в «Нью-Йорк тайме» о преимуществе нейтронной бомбы: «В случае применения атомного оружия «нынешнего поколения» могло бы потребоваться несколько месяцев, прежде чем возникла бы возможность оккупации данного района, утверждают сотрудники Пентагона». Или Уолтер Пинкус в «Вашингтон пост»: «...таким образом, солдаты гибнут, здания же остаются в целости, и в них могут поселиться новые обитатели — победители». Нейтронная идиллия!
«Таймс», осторожно оглядываясь по сторонам, вывела счет 3:1. Дескать, большинство все-таки за бомбу. А по провести ли сторонникам мира всепланетное голосование по этому поводу? Счет можно предсказать заранее: четыре миллиарда людей против кучки монстров — дьявольских чудищ XX века.
КОЕ-ЧТО О ПИСАТЕЛЯХ
Небоскребы буравят тусклое нью-йоркское небо, и здесь, над Манхэттеном, оно теряет свою космическую суть, первозданность, волшебство и превращается просто в серые заплаты между крышами. Голубые, зеленоватые, синие вертикали из стекла и тонких алюминиевых рамок холодны, недоступны, загадочны. Зато блещут орнаментом, инкрустацией, гранитными и мраморными узорами цокольные горизонтали. Небоскребы, особенно построенные в последние годы, щедро украшают себя на уровне человеческого глаза. Задрав голову, смотрю на геометрические объемы «Рокфеллер-сентра». Но с точки, где я стою, его и не окинешь взглядом, этот комплекс зданий, возведенных на макушке города. Перед входом в импозантную храмину мне рассказывают анекдот под названием «Запоздалая примета». На каком-то приеме два человека столкнулись лицом к лицу, и один говорит другому — Дэвиду Рокфеллеру: «Простите, я вас но узнал. Богатым будете».
Многоэтажная громадина — скопище, капище банков, контор, агентств. Среди их спутников — многочисленных ресторанов и кафетериев, принаряженных на различный лад, и просто «забегаловок» — затерялся один скромный бар. Кажется, даже без названия.
В часы обеда к его столикам спешат клерки расположенных поблизости офисов, вечером он становится «дринк-баром» с магнитофонной музыкой. Хотите — танцуйте с подругой, хотите — продолжайте дневной спор с коллегой. Хотите — умирайте в одиночку со стаканом джина в руке, хотите — так же келейно празднуйте удачу.
Привел меня сюда журналист Гарри Фримэн — очаровательный человек лет шестидесяти пяти, тихий забияка с вечной сигаретой, прилипшей к губам.
Нас уже ждал за столиком черноволосый мужчина испанского вида, в пунцовой блузе с открытым воротом, со смугло-сухим лицом матадора, какими их рисуют на цветных афишах, с насмешливыми и одновременно прямодушными глазами.
Я знакомлюсь с Джозефом Хеллером.
— Будем говорить о литературе? — спрашивает он с моста в карьер. — Если да, то давайте сначала быстренько выясним наши вкусы. Вы — гость, вы и задавайте вопросы, хотя бы по системе сравнительного выбора имен. Вам понятно?
— Понятно, — ответил я, удивленный этим несколько облегченным способом литературного анализа, но мы уже поскакали галопом.
— Итак! — словно сделав выпад шпагой, открыл диалог Хеллер.
— Фолкнер или Хемингуэй? — скороговоркой спросил я.
— Хемингуэй, — без задержки ответил Хеллер.
— Хемингуэй или Томас Вулф?
— Хемингуэй.
— Хемингуэй или Скотт Фицджеральд?
— Фицджеральд.
— Фицджеральд или Стейнбек?
— Стейнбек.
— Стейнбек или Эрскин Колдуэлл?
— Стейнбек, — кольнул пространство шпагой Хеллер, и глаза его насмешливо блеснули, не обещая ни компромисса, ни пощады.
— Стейнбек или Филип Рот?
— Стейнбек.
— И долго ты намерен буксовать? — свирепо прошептал Гарри и толкнул Хеллера локтем в бок.
— Не знаю, как пойдет. Наверное, долго.
— Стейнбек или Трумэн Капоте?
— Стейнбек.
— Стейнбек или Сол Беллоу?
— Стейнбек.
— Однако! — вырвалось у меня. — Вы, автор «Уловки-22», простили ему боевой полет над Вьетнамом?
— Я ему ничего не простил. Я люблю Стейнбека «Гроздьев гнева». Это великий социальный роман Америки. Кстати, как только вышла из печати «Уловка-22», он прислал мне письмо, приветствуя ее социальный смысл. А что касается полета на бомбардировщике, то это был странный поступок... Очень странный. Он запутался на склоне дней.
— Мне Стейнбек тоже прислал письмо, — храбро сказал я.
— Да? — встрепенулся Хеллер. — Когда?
— Десять лет назад. Но мне пришлось ответить ему на страницах наших «Известий». — И я рассказал Хеллеру историю этой переписки. А сейчас, раз уж зашла о том речь, объясню читателю существо дела и приведу полностью свой ответ Стейнбеку, опубликованный тогда в газете. Вот он:
«Я принадлежу к числу стойких поклонников литературного таланта американского писателя Джона Стейнбека. Его роман «Гроздья гнева» я читал еще юношей. Его произведения последних лет, в том числе «Зима тревоги нашей», доставили мне истинное наслаждение. Я был приятно удивлен, когда почтальон принес мне объемистый пакет с грифом в углу: «Джон Стейнбек. Нью-Йорк». Вот, думаю, значит, прочел все-таки там, за океаном, чтимый мною прозаик что-нибудь из моих военных записок — книжку или журнальную публикацию — и захотелось ему сказать мне несколько слов.
В пакете действительно оказалось письмо Стейнбека, да не отстуканное на машинке, а написанное собственноручно. Из него я узнал, что мы со Стейнбеком знакомы, что он шлет мне привет от жены и Эдварда, что «в Москве мы много вместо смеялись».
Нет, что-то тут но так, ошибся, наверно, маститый писатель, перепутал адрес. Не встречался я со Стейнбеком ни в Москве, ни в Нью-Йорке, не знаю я никакого Эдварда, — впрочем, чтобы но прослыть наивным, скажу: это, наверное, Эдвард Олби, приезжавший в СССР вместе со Стейнбеком, но смеялись мы все-таки порознь.
Приглядевшись к тексту письма, я без особого труда убедился: «написанное от руки», оно склишировано и размножено типографским способом. Мой интерес к письму сразу погас. Он, правда, вспыхивал опять по мере того, как, заходя в Центральный Дом литераторов и встречая знакомых, я узнавал, что многие из них получили точно такие же письма. Кто-то заметил (возможно, это был я сам):
— Если адресатом служит весь справочник Союза писателей, не проще ли обратиться к ним с открытым письмом в печати?
Что все это означает? Повертев в руках объемистое содержание пакета, и задал себе вопрос: а имеет ли сам Стейнбек прямое отношение к этой глобальной почтовой операции?
Итак, как говорит Сомерсет Моэм, подведем итоги. В Нью-Йорке, возможно, кто-то доволен и потирает руки. В Москве пожимают плечами. Я — в том числе».
— Мы здесь ничего не знали об этой истории! — вскричал Хеллер, когда я пересказал ему содержание своего письма в редакцию. — Чем же все кончилось?
— Стейнбек был огорчен. Его секретарь мисс Отис сказала корреспонденту «Известий» в Нью-Йорке: «Это государственный департамент все перепутал и по списку Союза писателей разослал письмо Джона Стейнбека». Сам писатель имел лишь косвенное отношение к «глобальной почтовой операции». Он прислал в «Известия» письмо: «Одна из самых правильных поговорок гласит: «Дорога в ад вымощена добрыми намерениями». Пишу Вам потому, что недавно я, имея самые лучшие намерения, совершил ужасную ошибку... Она доказывает также, что добрые намерения могут быть очень опасными... Дело кончилось, по-видимому, тем, что мое послание и мои добрые намерения разбились, как яичная скорлупа. Я очень дорожу дружбой многих русских людей, с которыми и познакомился в вашей стране. Было бы очень печально, если бы некоторая бестактность с моей стороны изменила или в какой-то степени поколебала это чувство».
Одним словом, мы дружески извинили Стейнбеку его неловкость, усугубленную проворством чиновников госдепартамента тех времен. Но вот в