Но Соня — воительница, а не ведьма, и при таком раскладе у месьора Мерцилия вновь появляется шанс.
Однако сейчас важно ничем не выдать своих сомнений. Не дать Раззаку ни единого шанса заподозрить, что у покупательницы не хватит способностей выполнить поручение продавца.
— Но не может же он вот так, в пустоту, отправлять меня на поиски?! Хоть что-то он должен был дать тебе, или сказать…
— О да! Да, госпожа, — суетливо кивает купец. Порывшись в широченном рукаве, он достает оттуда легкий шелковый платок, нежно-розовый, с вытканными золотой нитью узорами в виде диковинных птиц, сплетающихся крылами.
— Он сказал, эта вещь принадлежит девочке. Платок был у нее почти с рождения. Он утверждает, что этого должно оказаться достаточно.
Раззак испытующе вглядывается в лицо Сони, словно пытаясь уловить тень колебаний или неуверенности. Но воительница отвечает ему прямым и твердым взглядом, а затем протягивает руку за шелковой накидкой.
— Сколько у меня времени?
— Одна седмица, госпожа. Полагаете, вам это удастся?
— Уверена.
Разумеется, даже тени уверенности Соня не ощущает, а седмица — слишком краткий срок, чтобы ей успеть вернуться в Логово, где храмовые колдуны без всякого труда решили бы эту задачку. Ну что ж, значит придется справляться своими силами. И кажется, у Сони уже появляются зачатки плана, в особенности если она не ошиблась насчет того, кто…
Она поднимается с места.
— Ладно, не будем терять времени. Ровно через седмицу я приведу сюда девчонку, а ты отдашь мне книгу и… — она медлит несколько мгновений, затем резко опускает ладонь на пару кинжалов: — Добавишь и вот это тоже.
И не дожидаясь ответа Раззака, стремительным шагом движется к выходу.
На улице кромешная тьма, и поскольку новолуние было всего пару дней назад, лишь слабый блеск звезд освещает путь девушки по ночному городу. Она вновь ощущает присутствие преследователя у себя за спиной, но на сей раз не оборачивается и не делает попыток отыскать загадочного незнакомца. Пусть думает, что она ни о чем не подозревает, пусть осмелеет немного…
Полчаса спустя она добирается до своего постоялого двора и, проведав в конюшне свою гнедую, прямиком отправляется в отведенную ей комнату, отказавшись даже от ужина, предложенного любезным хозяином… В памяти еще слишком жива мысль о пиршестве, которое закатил в ее честь Мириадес, чтобы Воительница могла даже просто думать о еде.
Но и мысль об отдыхе сейчас бежит ее. Не раздеваясь, девушка во весь рост вытягивается на кровати поверх одеяла, задувает масляный светильник и… ждет.
Ждать приходится долго. Она уже готова решить, что ошиблась.
Шум за окном потихоньку стихает, угасают последние огоньки в домах напротив, расходятся восвояси самые запоздалые гуляки, и отныне мертвенную тишину на улицах Келадиса нарушат лишь повизгивающие крысы, которые, осмелев, выбираются полакомиться отбросами в сточных канавах, да доносится откуда-то издалека топот городской стражи.
Соня ждет. Лежать в темноте вот так, совершенно неподвижно, не позволяя ни на единый миг сну одолеть себя, чрезвычайно трудно. Невозможно также позволить себе отвлечься надолго, ибо можно пропустить неуловимый шорох, знаменующий начало атаки, и, как следствие, поплатиться жизнью. Поэтому воительница напряжена, точно кошка в засаде. И от этого напряжения у нее сводит скулы. Неужели она все-таки ошиблась?
Неужели…
Но нет, конечно же, нет. Она не ошибается никогда.
Скрип чуть слышный… и шорох… Если бы она не ждала этого так нетерпеливо, то, наверняка, ничего не заметила бы, — и уж тем более слабый звук не пробудил бы мирно спящего человека.
Шаги она скорее угадывает, нежели слышит в действительности. Кем бы ни был ее ночной гость, он знает свое ремесло.
Конечно, она могла бы приготовить пару неприятных сюрпризов, начиная с того, чтобы поставить у него на пути кувшин для умывания. То-то был бы удивлен бедолага, переполошив грохотом весь постоялый двор… Но, поразмыслив, Соня решила этого не делать, — ей интересно, как далеко он способен зайти.
Черная тень, чернее мрака, мелькает на фоне окна. Легчайшее дуновение ветерка, едва слышный присвист дыхания… Он уже рядом, совсем-совсем рядом.
Соня лежит, словно мертвая, не шевельнув даже мизинцем. Лишь, до боли напрягая глаза, всматривается во мрак, но как ни странно, по-прежнему, ничего толком не может разглядеть. Фигуру ночного гостя словно окутывает сгусток тьмы.
Но вот оно, наконец. В свете звезд голубоватым пламенем вспыхивает клинок, опускается к ее груди. Она не делает даже попытки откатиться в сторону, ибо теперь видит что гость ее пришел не для того, чтобы убивать. Слабая улыбка появляется на устах девушки.
— Проснитесь, госпожа, я хочу говорить с вами. Сейчас вы скажете мне, где храните ту вещь, которую отняли у меня не по праву. Иначе — умрете.
Соня в порыве несвойственной ей жестокости позволяет паузе затянуться до почти болезненной напряженности. Ночной гость ждет, и клинок в его руке, острие которого застыло в нескольких пядях от горла Сони, начинает едва заметно подрагивать, — как видно, рука незнакомца не слишком привычна к оружию. Улыбка на губах Сони становится еще шире.
— Никогда еще не встречала более неторопливого вора, чем вы, месьор Мерцилий, — произносит она наконец. Кинжал в руке дергается, и лишь сейчас Соня ощущает мгновенный страх. Чего доброго, мальчишка с перепугу и впрямь попытается ударить… Но внешне она никак не выдает своих чувств и, едва заметно сдвинувшись, чтобы острие клинка оказалось подальше от горла, деланно веселым тоном продолжает: — Я уж боялась что засну, вас ожидаючи. Негоже все-таки заставлять даму так томиться! Неужто в замке вашего батюшки вас не учили правилам куртуазии?
— Причем тут мой… Да что вы, вообще, знаете о… — как она и ожидала, Соне без труда удается выбить Мерцилия из седла. Паренек смущен и растерян, а это означает, что инициатива вновь принадлежит ей.
Соня легонько похлопывает магика по руке, затем, сев на постели, неторопливым движением высекает искру из заранее подготовленной трутницы и зажигает масляный светильник. В свете лампы лицо молодого колдуна кажется еще более худым и мрачным, чем ей запомнилось. На воительницу он взирает со смесью неприкрытой ненависти и почти суеверного страха.
— Ну, о том, что ты из благородных, особого труда догадаться не составляет, — дружеским тоном поясняет Соня, а затем повелительно показывает пареньку на стул напротив кровати. — Извини, что не могу предложить тебе вина, но кое-чем другим, пожалуй, попотчую…
Он не успевает даже уловить движение… но в руке воительницы, а точнее, в обеих ее руках возникают два кинжала, — непонятно даже откуда она их берет… Короткий замах, взблеск в воздухе, тонкий свист… и два глухих удара, один за другим.
Оба кинжала втыкаются в стену, пролетев справа и слева от головы Мерцилия… и на обоих прибитой к стене остается прядь его волос, срезанная с поистине сверхъестественной точностью, которая не зря служит предметом восхищения среди бывалых наемников, знакомых с Рыжей Соней. Сравняться с ней по мастерству метания кинжалов не удавалось еще никому.
— Это то, что я могу предложить тебе вместо угощения, — все тем же дружелюбным тоном объясняет Соня. — Если ты парень умный, то оценишь урок. Уверяю тебя, он дорогого стоит…
Но Мерцилий лишь таращится на нее испуганными глазами, время от времени оборачиваясь к стене. Торчащие из деревянной обшивки кинжалы только-только прекратили подрагивать, и теперь его белоснежные волосы опадают на пол один за другим, покидая срезавшие их лезвия.
Так что Соня понимает что придется дать некоторые объяснения:
— Видишь ли, Мерцилий, я наемница. Воин. Я не берусь колдовать. Если бы я хотела с тобой сразиться, то последнее, что пришло бы мне в голову, это наводить на тебя чары или применять какое-то иное чернокнижие. Согласись, с моей стороны это было бы самонадеянно, и я поплатилась бы за эту глупость. — На лице паренька наконец начинает отражаться понимание, и он медленно кивает. — Вот так то, — продолжает Соня. — Именно поэтому ты допустил глупость, когда вздумал преследовать меня, вторую глупость, когда решил вломиться ко мне в комнату… И третью, которая могла бы стать для тебя роковой, если бы я прежде не догадалась, с кем имею дело, и не была бы уверена, что ты не желаешь причинить мне настоящего вреда, — это когда ты наставил на меня нож. Небом клянусь, если бы я пожелала, мои кинжалы нашли бы твое сердце, едва лишь ты приоткрыл дверь в эту комнату.
Слепая ненависть постепенно уходит из голубых глаз магика, и, как ни странно, приходит на смену ей нечто похожее на уважение.
— Да, я понимаю, госпожа, я был глуп и самонадеян, мне казалось, что чары невидимости должны надежно защитить меня… Но, если это не секрет, как вам удалось обнаружить меня?
Теперь, когда первоначальный испуг прошел и появилась уверенность, что и Соня, в свою очередь, не желает ему зла, пареньком овладевает любопытство. Должно быть, это основная его черта — он жаден до знаний, и Соне это даже импонирует. Пожалуй, зря она первоначально с таким презрением отнеслась к этому мальчишке, он не так уж и глуп… а наивность — ну что ж, это болезнь преходящая. От нее излечиваются очень быстро.
— Я не смогу тебе объяснить, как я это делаю. Скажу только, что никакой магии в этом нет. — произносит она с легкой улыбкой. Затем, поднявшись, подходит к стене и, с силой дернув, вырывает ножи из деревянной панели. Оба кинжала исчезают столь стремительно, что хотя Мерцилий и наблюдает за воительницей во все глаза, он вновь не успевает понять, где же та прячет свое смертоносное оружие.
— Полагаю, дело в том, что воины, настоящие воины, наделены шестым чувством, которое сродни колдовству. Поэтому я и смогла заметить тебя. — Она вновь усаживается на кровать и устремляет пристальный взор на своего ночного гостя. — Ладно, ближе к делу. Ты ведь не просто явился полюбоваться на меня, или пожелать доброй ночи…