Обуреваемая грустными размышлениями, Полина Карповна вошла к мужу и стала готовить его к мытью. Сняла одеяло, расстегнула пуговицы на рубашке. Ефрем Нестерович глядел в потолок. Взор его ничего не выражал.
– Ох, Ефремушка, если бы ты знал о нашем горе! Если бы ты знал! Я тебе прямо завидую, твое сердце не ведает боли. А мое-то как стонет, как стонет! – и она снова заскулила как старая собака около хозяина.
Явилась прислуга. Хозяйка поспешно утерла слезы, и все принялись за дело. Бледное морщинистое тело погрузили в ванну с горячей водой и намылили хорошенько. Поначалу Полина Карповна ужасно стеснялась глядеть на голое тело супруга при посторонних, а потом уж и к этому привыкла. Боровицкая приготовила большую махровую простыню, чтобы заворачивать в неё больного, горничная стелила свежую постель, а лакей с камердинером вытаскивали хозяина из ванны. И в тот миг, когда они попытались половчее уложить его на кровать, мокрое тело выскользнуло из их рук и тяжело рухнуло на пол ванны. Боровицкий упал лицом вниз, тяжело стукнувшись лбом о пол.
– А-а! – ужасным голосом закричала Полина Карповна.
Она замерла с простыней в руках, не в силах подойти к мужу.
– Че-р-т, че-рт-по-бе-ри, – раздалось снизу.
Горничная охнула и села на кровать хозяина. Лакей и камердинер схватили Боровицкого под мышки и перевернули его лицом вверх.
– Бо-лва-ны, – медленно, но вполне членораздельно произнес Боровицкий. – За-ши-бся! – и он с трудом пошевелил неподвижной до этого мига рукой и попытался поднести её ко лбу, на котором прямо на глазах выросла огромная шишка.
У Полины Карповны закатились глаза, и она неспешно сползла на пол рядом с супругом.
Когда она очнулась, в комнате уже находилась Зина, которая причитала, охала, плакала и смеялась одновременно. Ефрема Нестеровича одели и благополучно водрузили снова на кровать. Он тихонько шевелил руками и глядел во все стороны, словно впервые белый свет увидел.
– Услышал, услышал Бог мои молитвы, – пролепетала несчастная жена и бросилась на грудь супругу. – Уж мы и не чаяли, не чаяли, что ты поправишься, сокол ты мой!
– Да уж! Со-ко-лик! Курица ощи-пан-ная веселей глядит! – прошепелявил Боровицкий.
– Узнаю моего мужа! – радостно всплеснула руками Полина Карповна, еще не веря собственным глазам и ушам.
– А я вот пло-хо приз-наю всех, за-па-мя-товал.
– Папочка, я Зина, твоя дочка! Ты не узнал меня? – Зина поцеловала руку отца и нежно поднесла её к своему лицу. – Ведь ты так десять лет пролежал!
– Боже! – Боровицкий прикрыл глаза. – Не по-нять мне сей-час, не оси-лю.
Ефрем Нестерович некоторое время находился с закрытыми глазами. Слюна тонкой струйкой стекала по уголку искривленного рта. Жена, дочь, прислуга замерли вокруг постели в благоговейном молчании, переживая чудо, свершившееся на их глазах.
– Анатолий где? – вдруг резко и уже почти членораздельно спросил полковник.
Все вздрогнули. Полина Карповна подскочила, всплеснула руками и приготовилась стенать.
– Он уехал, папенька. Далеко уехал, за границу, по службе. Не скоро будет, – вдруг выпалила Зина.
– А! Стало быть, дела его хорошо? Остепенился? Человеком стал? Где жена его? – приободрился полковник.
– Дома, с детками, – пролепетала Полина Карповна, не зная, что дальше врать.
– Стало быть, и внуки есть! Славно! Видеть их хочу всех, прикажите, пусть тотчас же будут. Не всякий раз дед с того света возвращается! Да еще, может, и ненадолго!
Полковник заулыбался и снова устало прикрыл глаза. Полина Карповна, сама не своя от случившегося, вытолкала дочь в соседнюю комнату.
– Вот чудо! Чудо! Помогли мои молитвы! – она замахала руками, как наседка крыльями.
– Да не молитвы ваши, а шишка на лбу! Знали бы, что такой способ лечения есть, так давно бы надо было его об пол стукнуть, – воскликнула Зина.
– Ну уж, не знаю, – с сомнением протянула Боровицкая.
– Только что мы теперь ему о Толеньке-то скажем?
– Ничего не скажем, пусть пока не знает, а то ему опять плохо сделается. Ну а если все опять вернется к прежнему, так и зачем его расстраивать? Пусть остается в неведении. И Таисию предупредим, и детей, чтобы не говорили лишнего дедушке, не беспокоили его, – уверенным голосом произнесла Зина. Мать покачала головой, но спорить не стала.
Таисия Семеновна соскочила с извозчика и почти бегом поднялась в квартиру Боровицких. Она с трудом поняла, что ей нетвердой рукой написала свекровь в записке, принесенной посыльным. Не верилось, что после стольких лет к парализованному могла вернуться речь и сознание! Она почти не знала свекра, не успела его узнать до болезни и понять. Для неё он был неведом. Неподвижно лежащий парализованный человек. Что ж, Господь распорядился своеобразно. Отобрал сына, вернул семье отца. Её предупредили, чтобы она не проговорилась о смерти Анатолия.
Молодая женщина с волнением нажала на звонок и подняла траурную вуаль. Её впустила горничная. При виде молодой барыни горничная заохала и принялась взахлеб рассказывать подробности чудесного исцеления хозяина.
– Голый, скользкий, вот и выронили его. Выронили, а он возьми да и лбом об пол! Да как закричит, заругается!
– Надо же! Прямо чудеса! – Таисия с недоверием покачала головой и постучалась. Она приготовилась вежливо улыбаться и радоваться вместе со всеми, снисходительно выслушивать лепет больного старика.
Кабы знать иногда, к чему могут привести речи иных людей!
Взор Ефрема Нестеровича при виде вошедшей выразил необычайное изумление. Он нахмурил лоб, скривился. Слабые руки беспомощно задвигались по одеялу.
– Что ты, Ефрем Нестерович? – испугалась Полина Карповна.
– Папа, ты не только меня не узнал, но и Таисию, жену Толеньки, – проворковала Зина.
– Та-иси-ю уз-нал, – от волнения старик снова стал говорить с трудом. – А где же пре-жня-я жена? Уме-рла, или Ана-толий развелся с ней?
– Какая жена? – звонким от изумления голосом вскрикнула Таисия, которая даже еще и не успела присесть, так и стояла около кровати больного.
– Не пом-ню, как зва-ли… цветок… Горни-чная… Где она, куда поде-ва-лась?
– Розалия?! – ахнули в один голос Полина Карповна и Зина.
– Какая жена? Что вы все такое несете! – Таисия с силой тряхнула спинку кровати полковника.
Зина в ужасе схватилась за голову, а Полина Карповна, прикрыв рот рукой, смотрела на мужа и думала:
«Лучше бы ты оставался бревном бессловесным!»
Глава двадцать четвертая
Желтовскому казалось, что прошла вечность с того момента, когда следователь заявил, что сейчас ему предстоит увидеть Розалию. Наконец он услышал шаги за дверью. Не было десяти лет, не было суетной жизни в Петербурге, адвокатской практики, Матильды, не было ничего. Только чувство, его чувство, его любовь, которая не умерла и по-прежнему заявляла о себе сильными толчками в груди. Его сердце билось с такой силой, что, казалось, и Сердюков, сидящий рядом за своим столом, должен слышать его биение. Скрипнула дверь. Знакомый шелест платья, легкая походка, тонкий изогнутый стан, до боли знакомая фигурка…
– Сударь! – Сердюков тронул его за плечо. – Сударь!
Желтовский передернул плечами. Видение исчезло. Перед ним стояла странная незнакомая женщина с ужасным уродливым горбом на спине. Голова её была опущена на грудь, половину лица закрывал темный платок. Сергей замер в изумлении.
– Вы узнаете эту женщину? – спросил его полицейский.
– Нет! Слышите, нет! – Желтовский разочарованно откинулся на стуле.
Внутри него все дрожало от пережитого напряжения. Кто мог подумать, что это уродливое существо могло уподобиться его богине? И как это глупой Зине могло прийти подобное в голову!
– Подойдите ближе, – Сердюков поманил к себе подозреваемую. – Отвечайте на вопросы. Как вас звать? Ваш возраст?
– Лия Гирей, тридцати трех лет, – негромко ответила женщина.
Желтовский превратился в слух. Снова кольнуло в груди. Голос! Но не может быть! Однако очень похож!
– Вероисповедание? Из каких будете?
– Караимской веры, мещанского звания, – женщина не поднимала головы и не смотрела на собеседников.
– Вы в Петербурге бывали? – не выдержал Желтовский. Голос его от волнения сделался хриплым. Такое с ним случалось только в начале адвокатской практики.
– Нет, – последовал быстрый ответ. – Я никогда не покидала Таврической губернии.
– Стало быть, и в Финляндии вы не бывали? – уточнил адвокат, пытаясь заглянуть женщине в лицо.
– Нет, не бывала.
Она пожала плечами и кинула на него быстрый взгляд. Их взгляды встретились, но Желтовский ничего не прочел в этом взоре. Она не признала его, и он не увидел в ней своей Розалии.
Сердюков внимательно следил за реакцией женщины.
– Вы знаете этого господина? Вы встречали его ранее?
– Нет, не встречала, – Гирей склонилась еще ниже, лицо исчезло в складках платка.
– Посмотрите внимательно, может, это было достаточно давно, лет десять тому назад, – настаивал полицейский.
Гирей подняла голову и посмотрела Желтовскому прямо в лицо. Несколько секунд они, не отрываясь, изучали друг друга. Сергей лихорадочно цеплялся за каждую складочку, черточку, изгиб. Где ты, где ты, моя красавица? Неужели жизнь так жестоко исказила тебя, отняла радость, красоту и свет твоего ненаглядного лица? Нет, в этом исстрадавшемся, измученном существе он не признал своей возлюбленной. На лице женщины в эти мгновения не отразилось ничего. Она смотрела на незнакомого молодого мужчину так, как будто видела его впервые.
– Та-а-к, – протянул следователь и встал со стула. При этом скрипнуло все – старый стул, половица и суставы следователя. Вот и лечись на курортах, деньги и время даром потрачены! – Значит, вы не знакомы. Что ж, прекрасно, прекрасно!
Хотя ничего прекрасного нет. Дело не продвинулось ни на шаг. Сердюков надеялся, что эта встреча хоть что-нибудь прояснит ему. Не может быть, чтобы и адвокат, и подозреваемая так владели собой, ничем не выдали себя в момент узнавания. Впрочем, может, они и впрямь незнакомы? Что может связывать модного столичного адвоката с несчастной горбуньей?