– Я не понимаю, что мы делаем! – Гоша догнал Мариам, когда она уже почти скрылась за парковой рощей.
– Не ты, а я, – отозвалась Мариам, не сбавляя хода. В ее голосе появилась сталь, и Гоша не на шутку удивился: куда делась неуверенная, запинающаяся девчонка? Она, словно фокусница, вертела в руках игральные кости. – Что бы этот урод ни сделал, клянусь, он за все заплатит.
Гоше пришлось обогнать и перегородить дорогу. И только когда Мариам врезалась в него, она остановилась, замерла и посмотрела ему в глаза. Она была ненамного ниже, но сейчас выглядела значительнее.
– Так, эй, стой, притормози коней, – Гоша выставил руки, но Мариам оттолкнула их и решительно зашагала вперед, – что вообще происходит?
– Тебя это не касается, – отозвалась Мариам. Кости снова забегали между ее пальцами. Он встряхнул головой и молча пошел рядом, уже не обгоняя и не пытаясь остановить.
– Это касается Кати? – спросил он спокойно. – Значит, это касается и меня. А теперь, будь любезна, обрисуй кратенько, что мы собираемся делать?
Они вышли за ограду парка. У шоссе Мариам остановилась, подняла руку, подзывая такси. О боги! У нее не получится остановить машину. Никто не обратит на нее внимания. Никто не остановится, не предложит запрыгнуть в салон, за все деньги мира никто не повезет ее на завод. Мариам подняла взгляд на небо – солнце потяжелело, налилось оранжевым, по краям проступили красные пятна, словно румянец на стыдливой роже. Сколько осталось до заката? Мариам напрягла память, вспоминая одну из десятков таблиц, которые заучивала для занятий магией.
Сегодня девятое ноября. Восход: 08:26, закат 17:02, но это только гражданские сумерки, до навигационных, когда Катя наберет силу, тем более до астрономических еще слишком долго.
Она встряхнула головой. Если она права – а другого объяснения, почему ее магическое чутье подсказало ей, что Вятский находится на заброшенном заводе по разделке мяса, у нее не было, – Катя сейчас там. В беде. Вятский, конечно, слабее, но нельзя недооценивать силу его папочки и оружия. Возможно, Мариам – ее единственный шанс на спасение. И что она может? Да даже машину поймать не может.
Она посмотрела на Гошу. Другого выбора все равно не было.
– Сейчас ты поймаешь такси, и мы поедем в старую промзону.
– А? – не понял Гоша, но руку все-таки поднял. Так уж случилось, что он был везучим парнем: белая «тойота» с кое-как прикрепленными к крыше шашечками остановилась почти сразу.
Мариам забралась в салон, Гоша за ней.
– Старый завод по разделке мяса, – сказала Мариам, но ее не услышали. – Повтори ты, – попросила она Гошу.
Он послушно выполнил просьбу, водитель понимающе кивнул и нажал на газ.
Гоша повернулся к Мариам:
– И… идеальный момент, чтобы посмотреть на меня и сказать что-то вроде: а теперь я расскажу, какой у нас план.
Она кивнула. Наконец перестала играть с костями и убрала их в карман толстовки, даже капюшон откинула и встряхнула длинными каштановыми волосами.
– Мне кажется, Катя сейчас вместе с Вятским. И еще, мне кажется, он собирается сделать с ней что-то очень плохое.
Катя и Вятский переглянулись. Если так пойдет и дальше, им не придется подвергаться пыткам: сладкая парочка друг друга перережет.
– Если бы ты не раскидывал повсюду свои вещи, каро, я бы, возможно, находила больше времени, чтобы следить за собой.
Бьянка запустила руку в пушистые темные волосы.
– Ну, пошло-поехало! – взорвался Джонни. – Знаешь, дорогая, эта отговорка могла сработать лет триста назад, когда приходилось добывать девственниц и делать ванны из их крови, но сейчас есть крема. Простые, мать твою, крема, Бьянка! Или у них есть противопоказания для демонической кожи?
– О, дьяволо! Кристо! Ке коза вуой да ме?! Кольоне! Кулоне!
– Не переходи на долбаный итальянский! – закричал он. – Не переходи на свой долбаный язык! Стерва!
– Ах, я стерва! – Она ударила любовника в плечи. – Ты, дорогой, знаешь сколько? Двадцать языков? Но так и не удосужился выучить «долбаный» итальянский? Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь это нарочно? Кристо! Надо было слушать маму, когда она называла тебя полухвостым куском дерьма! – Бьянка воздела руки к потолку. – Мадре, почему я не слушала тебя, когда ты говорила, что мои чувства угаснут через сто – двести лет?
Катя хотела бы исчезнуть. Даже если это ссора между демонами, правила вежливости требуют, по крайней мере, сделать вид, что ты ничего не слышишь.
Вятский выглядел одновременно довольным и растерянным. Он наверняка решил, что парочка сошла с ума – возомнили себя демонами и ругаются на воображаемые темы. У Кати на уме было другое. Когда она закрывала глаза, то чувствовала, что до захода солнца остается десять – пятнадцать минут. Черные корни уже шевелились, готовые наделить ее силой. Нужно было продержаться еще немного. А потом еще чуть-чуть, чтобы сила вошла в зенит.
Бьянка заплакала.
Женские слезы – универсальное оружие. Бьянка заплакала, и Джонни заткнулся.
– Ладно тебе. – Он подошел и погладил ее рукой по плечу, она ее скинула. – Ну, дорогая, пожалуйста, не плачь.
– А что мне остается… – сквозь всхлипы заговорила она, – если… тот, которому я отдала свои лучшие годы… заглядывается на других?
– Да с чего ты взяла! – закатил он глаза. – Послушай, милая, я только хочу сказать, что иногда действительно смотрю на других женщин. Но потом, – торопливо добавил он, – я сравниваю их с тобой. И все они, клянусь, все тебе проигрывают. Ты мне веришь?
– Нет, – всхлипнула она.
Джонни взял ее за плечи и заставил посмотреть себе в глаза.
– Ты мне веришь?
Она всхлипнула.
– Ладно.
– Ладно что?
– Я верю тебе, Джонни. Черт! Верю, – она вжалась ему в грудь, – но мне так паршиво. О, Кристо! Мне так паршиво.
Джонни погладил ее по спине.
– Я знаю, что тебе поможет, бейби. Давай убьем их, и потом я свожу тебя в лучший итальянский ресторан в этом паршивом городишке. Хочешь начать?
Бьянка несколько минут выбирала подходящее оружие – как ребенок, которому после истерики предоставили целую коробку игрушек. Она долго примерялась, разглядывая лезвия и ручки в скудном свете пыльных ламп.
– Джонни, милый, сделаем пару фоток в инстаграм?
Бьянка зажала в левой руке брюшистый скальпель. В правой она держала нож мясника – лезвие в два раза больше ручки, на стали чуть заметны пятна засохшей крови.
– Какой лучше оттеняет помаду?
Плечи у Джонни поникли, он обреченно вздохнул.
– Дорогая, заечка, солнышко, – он, как заклинание, проговорил каждое слово, – давай уже начнем резать. Иначе, клянусь, они уснут, и мы не дождемся криков.
Катя краем уха уловила информацию о криках, когда размышляла, как лучше развязать узел и быстро обезвредить Джонни с его пистолетом.
– Если вам нужны только крики, мы может сделать это и без ножа, – она сглотнула. На самом деле сейчас у нее в горле стоял такой ком, что она с трудом говорила.
– О, милая, нам нужны крики отчаяния, – объяснила Бьянка, – они гораздо вкуснее.
Катя нахмурилась, стараясь уложить мысли в голове. Они питаются криками? Так вот зачем все эти пытки?
– Могли бы добраться до «Диснейленда» и покататься на американских горках, – озвучила она свои мысли, – почему вы, демоны, вечно все усложняете?
Бьянка надула губы. Еще немного посомневавшись, она взяла скальпель и сделала несколько шагов к Вятскому. Тот начал брыкаться.
– Не дергайся, милый, или будет только хуже.
Бьянка срезала пуговицы с его рубашки, распахнула и открыла грудь.
Катя закрыла глаза. Это ее не касается. Вот вообще нисколечко не касается. Этот парень несколько недель назад пытался ее убить – может быть, ему будет даже полезно получить пару порезов. Поймет, по крайней мере, как это больно.
Нисколечко не волнует, не должно волновать.
Бьянка провела скальпелем по его животу снизу вверх, Вятский вздрогнул. Катя почти физически чувствовала, каково ему. Еще не боль, но ледяное предвкушение. Холодная сталь поднимается к горлу, вместе с ней страх, и ты знаешь – не веришь, но уже знаешь – следующее движение будет острым и обжигающим.
Сколько раз за последние месяцы она падала на землю, зажимая ладонями расцарапанные бедра и плечи? Сколько раз закусывала губу, надеясь – умоляя, выпрашивая, – чтобы это скорее закончилось. Скорее бы лапы силы взяли за края раны, соединили их, сшили, как зашивают ткань у порванных кукол. Через несколько часов на месте раны остается только шрам. Через несколько дней исчезает и он.
Но это у нее. А сколько Вятскому придется жить с болью? С раной? Со шрамами?
Катя зажмурилась и отвернулась. Не должно волновать. Его проблемы. Сам полез.
Он застонал. Сдавленно, потом закричал. Катя зажмурилась сильнее.
Сам виноват. Не ее проблемы.
Джонни хлопнул жвачкой.
Катя сжала руки в кулаки. Ну, давай же. Продержись еще немного. Всего-то десять – пятнадцать минут, потом закат. Потом все можно будет изменить.
Он закричал снова.
Держись же! Держись!
Катя открыла глаза, дернула руками, и крюк заскрежетал по трубе.
– Эй, Джонни, может, начнешь с того, кто действительно может тебя победить?
Сила голоса удивила даже ее саму. Видимо, рано или поздно количество экстремальных ситуаций перерастает в качество. Ее первые потуги, когда она и слова сказать не могла, каждую секунду опасаясь ошибиться, уступили место почти ледяному профессионализму. И вот Катя уже могла без зазрения совести кричать на своих захватчиков. Десять – пятнадцать минут. Да что они могут сделать за это время?
Джонни усмехнулся и пожал плечами. Он потянулся к дужке очков, но замер на полпути, потом сделал шаг к чемоданчику и вынул небольшой нож с тонким лезвием.
– Джонни, ты не можешь немного потерпеть? – вспылила Бьянка. Она оторвалась от Вятского и повернулась к нему. – Тебе все время нужно быть