– Теперь, когда ты эти ужасы мне рассказал, всё стало совсем ясным. Не было никакой аварии на станции. Военные испытывали какую-то свою новую штучку, и что-то у них пошло не так. В итоге вокруг дикая радиация. А чтобы никто не догадался об этих испытаниях, слегка взорвали реактор. Я сам военный, так что знаю, как это бывает.
– Да какая разница, что там произошло, папа? Делать-то что?
– Советовать тебе ничего не буду, решай сам. Но расскажу один случай из своей жизни. Когда мне оставалось служить всего несколько дней, нашему авиаполку поступает приказ срочно передислоцироваться куда-то в Сибирь, куда именно, мне не сказали. Понимаешь, что это значило? Мы сдаём служебную квартиру в Киеве, и едем непонятно куда, и чёрт его знает, есть ли там вообще нормальное жильё. Нужно было что-то делать. И я сделал. Выпил бутылку водки и набил морду нашему замполиту. Редкая сволочь он был, но досталось ему не за это. За свой подвиг я получил от командира десять суток гауптвахты, а потом ещё три добавил комендант. В итоге, полк улетел в Сибирь, а мы остались в Киеве. Вот так-то, сынок.
Этим же вечером Пётр вернул «Жигулёнка» туда, где утром его взял, затем выпил любезно предоставленную отцом бутылку водки, и отправился по вечернему Киеву искать приключения. Поиски оказались успешными и завершились великолепной дракой. Досталось не только его противникам, но и прибывшему по вызову наряду милиции. После этого молодой советский учёный Тарасов пятнадцать суток занимался привычной «научной» деятельностью – подметал киевские улицы и строил дома для киевлян. Когда перед Петром распахнулись двери на свободу, срок его командировки уже истёк. Он вернулся в Москву, так больше и не ступив в Зону. За такое поведение премию, ему, разумеется, не выписали, но и порицание ограничилось обычным выговором, что было заведомо предпочтительнее любой дозы радиации, которую Пётр наверняка не избежал бы, посещая Зону…
– Во даёт старый солдат, – восхитился Леонид Сергеевич. – Как он изящно объяснил аварию на АЭС! Просто гений логического мышления. И история получилась символичной, имею в виду события этих нескольких дней восемьдесят шестого года. Начались они с грузовика водки, а закончились одной жалкой бутылкой. Но ты уж меня извини, дорогой, слушать всё подряд я не смогу. На это жизни не хватит. Давай промотаем до девяносто седьмого года. А ты расскажи вкратце, что с этим научным деятелем за десяток с лишним лет произошло. Разумеется, только то, что имеет отношение к нам.
– Ну, значит, дальше дело было так, Лаврентий Павлович, – начал рассказ начальник охраны. – Несколько лет Тарасов тайком ото всех разбирался, как работает этот пульт, ноутбук или чемоданчик, без понятия, как его правильно называть. И, наконец, разобрался. Кнопок там немного, питание от солнечной батареи, и вообще, задумывали устройство явно так, чтобы с ним мог работать человек без специальной подготовки. Да и Пётр Степанович отнюдь не дурак, мы сами в этом убедились.
– Слушай, я просил рассказать вкратце. Ты меня плохо понял? От Тарасова заразился? Или себе ту же сыворотку вколол?
– Простите, Лаврентий Павлович. Я думал, это важно.
– Ты ошибся, дорогой, – Леонид Сергеевич вновь включил воспроизведение.
– Папа был стопроцентно уверен, что на этом дурацком референдуме народ вновь будет за Союз, – раздался в кабинете монотонный голос Петра Тарасова. – Ну, разве что совсем уж конченные бандеровцы будут против. И вот первого декабря он с мамой сходил, проголосовал, и стал ждать результаты. Даже спать в ту ночь не ложился, думал, утром итог объявят. Но объявили только через неделю. Я тогда по просьбе матери к ним приехал. И не зря. Когда стало понятно, что Союза больше нет, отец сказал «Я, как офицер, должен был защищать свою Родину. Я не защитил, и её больше не существует. Моя отставка тут ничего не меняет. Присяга даётся один раз и на всю жизнь. Я утратил честь, и я знаю, что в таких случаях нужно делать!». В самый последний момент мне удалось отобрать у папы пистолет, а потом я долго и нудно уговаривал его продолжать жить. Уговорил, но пистолет ему не отдал, увёз с собой в Москву. На границе оружие нашли, но я сунул там какую-то мелочь, долларов десять, и тем самым полностью уладил дело…
– Очень точно он формулирует, – прокомментировал Леонид Сергеевич, вновь отключив звук. – «Долго и нудно» – это именно те слова, которые наиболее полно характеризуют его рассказ. Если мне не изменяет память, Союз распался в девяносто первом. Жалко, что распался, но сейчас речь не об этом. Итак, прошло пять лет из одиннадцати, то есть меньше половины.
– Шеф, а этот папаша, ныне покойный, не так уж был прост, как хотел казаться. Вот смотрите, два раза он якобы собирался покончить с собой. Сначала он уговаривает сына, чтобы тот поехал в Зону. Но потом даёт ему отличный совет, как Зоны избежать. Второй раз он жить не может без СССР, но, в конце концов, оказывается, что всё-таки может.
– Да какое мне дело до этого хитрого типа, да ещё и покойного? Меня интересует только его сынок. Как единственный человек, знающий, где спрятан пульт управления порталами. Остальное мне без надобности. Давай дальше послушаем.
– Учёным у нас всегда плохо платили, а тут настали совсем тяжёлые времена, – вновь «заговорил» Пётр. – Институт отвратительно финансировался, а может, просто руководство все деньги присваивало без остатка, но я несколько месяцев вообще зарплаты не получал. Поначалу работал на стройках, благо умел, но потом понаехали всякие среднеазиаты, которые были готовы трудиться совсем за бесценок, и мне пришлось заняться чем-то другим. Пытался бомбить, но на этом много денег не заработать.
– Нет, это невозможно! – возмутился шеф. – Какая мне разница, пытался он бомбить или нет? Ты же в курсе, что значит «бомбить»?
– Конечно. Работать нелегальным таксистом. Не нужно нервничать. Давайте, я вам найду тот момент, когда он наткнулся на наше объявление в жёлтой газетёнке.
– Завидую тебе. Ты умеешь находить моменты. Это очень ценные навыки.
– Вы шутите, шеф?
– Нет, я вполне серьёзен. Самым серьёзным образом я настаиваю, чтобы ты нашёл этот выдающийся момент российской истории. Даже не знаю, на пользу ли нам пошло, что уважаемый господин Тарасов откликнулся тогда на наше предложение и погнался за длинным рублём, точнее, за длинным долларом. С одной стороны, из-за него мы много потеряли. С другой, мы можем немало приобрести. Очень немало! А можем и не приобрести.
– Шеф, извините, но вы сейчас тоже болтаете совершенно не по делу. А я тем временем нужный момент нашёл. Включать звук?
– Конечно. Ведь без звука мы не сможем услышать концовку этой замечательной истории, верно?
В девяносто седьмом году в родном НИИ зарплату платили стабильно, но её хватало только на оплату жилья и очень неприхотливую еду. Даже дворники получали процентов на двадцать больше незадачливого труженика науки. А Пётр к тому же платил алименты, и это удовольствие ему было гарантировано ещё минимум на три года. Другой работы Петру найти так и не удалось, видимо, плохо искал. Здоровый, сильный мужчина, умеющий, помимо прочего, отлично стрелять, наверняка при желании смог бы куда-нибудь пристроиться если не охранником, то, на худой конец, в криминал. Но он упорно продолжал посещать всё тот же НИИ, торчать там без пользы для кого бы то ни было целыми днями, а по вечерам – «бомбить». За три года, минувшие со смерти матери (отца она пережила всего на четыре месяца), он уже успел полностью потратить все деньги, вырученные от продажи киевской квартиры. Теперь приходилось экономить.
Жизнь явно проходила мимо Тарасова. Единственным светлым лучиком в серых буднях оставался таинственный чемоданчик, он же пульт. Пётр сравнительно быстро разобрался, как работает это устройство. Теперь он мог в любой момент создать портал, придать ему почти любую форму и переместить в нужную позицию. Кнопок там было немного, и назначение каждой он определил опытным путём. Как и любое грамотно спроектированное оборудование, пульт обладал неплохой «защитой от дурака», благодаря чему, собственно, великий экспериментатор и не погиб, авантюрно нажимая кнопки в случайном порядке. Некоторые из них непосредственно влияли на портал, на нажатие других никакой видимой реакции не наблюдалось. На экране всё это время возникали какие-то знаки, что они означали, Тарасов не понимал, ведь он был физиком (неважно даже, насколько хорошим), а не лингвистом.
Научившись манипулировать порталом, он попытался выяснить, куда же этот портал ведёт. Сначала он бросал туда камешки, гайки и прочую мелочь. Мелочь туда влетала и никогда не возвращалась. Счётчик Гейгера иногда пищал, показывая радиоактивное излучение, иногда упорно молчал. Засунутая в портал длинная палка была благополучно вытащена обратно, оба действия счётчик не пропустил. После этого Тарасов дважды пытался просунуть туда видеокамеру, тоже на длинной палке, но обе попытки потерпели крах. Нет, оба раза камера, или, точнее, камеры, проникали на ту сторону, но вернулись оттуда сильно радиоактивными. Разумеется, изображения не сохранилось, да и сами камеры пришлось выбросить.
Несомненно, если грамотно повести дело, чемоданчик можно было дорого продать. К сожалению, Пётр разбирался в коммерции ещё хуже, чем в лингвистике. Он не знал, к кому обратиться с предложением купить артефакт иной цивилизации (с предположением отца, высказанным одиннадцать лет назад, что пульт – изделие советского военно-промышленного комплекса, он не был согласен и тогда, а теперь – тем более). Насколько он понимал, на такую вещь имелся очень ограниченный круг покупателей: научные учреждения, спецслужбы, мафия, очень богатые люди, не связанные с мафией и спецслужбами, и, наконец, сами инопланетяне, желающие вернуть свою потерянную технику.
Инопланетяне, спецслужбы и мафия, разумеется, прикончат продавца, как только получат товар. Ничего личного, просто в такого рода сделка требуется абсолютная секретность, а зачем им нужен потенциальный болтун? Нет человека – нет проблемы, этот принцип никто не отменял и вряд ли отменит в будущем. А в богатых людей, которые не связаны с мафией, Пётр не верил. Просто представить себе их не мог.