ие родители, а у него нет.
– Эндера и Валентину вы любили, – сказал Питер, не успев подумать.
– Но не тебя? А, тогда извини. Тогда нет разницы между воспитанием твоим и Ахилла. Плохо дело. До свидания, сын.
Питер попытался его позвать, но отец притворился, что не слышит, и вышел, насвистывая почему-то «Марсельезу».
Ладно, значит, подозрения насчет матери и правда абсурдны, хотя отец подвел его к этому выводу извилистым путем. Какая же у него заумная семья, где из всего делается загадка или драма! Или комедия. Которую вот сейчас разыграли они с Джоном Полом. Фарс. Комедия абсурда.
Если у Ахилла есть здесь свой человек, это вряд ли кто-то из родителей Питера. Кто же тогда? Нельзя ли какой-то вывод сделать из того, как консультировались Ахилл и Сурьявонг? Но нет, он видел записи их случайных совместных ланчей, и они трепались только о текущей работе. Если это шифр, то очень хитрый. Непохоже даже, что они друзья – разговор был всегда достаточно сух и официален, и если что-то Питера беспокоило в нем, так это что Сурьявонг будто старался прислуживать Ахиллу.
С Бобом или Петрой он никогда таким не был.
Здесь тоже есть о чем подумать. Что же на самом деле произошло между Сури и Ахиллом по пути в Бразилию?
«Что за глупости, – сказал себе Питер. – Если у Ахилла есть сообщник, они наверняка общаются через тайник, или шифрованную электронную почту, или еще что-то шпионское в этом роде».
И уж точно не путем дурацкой попытки вломиться в комнату Ахилла – такому тупому сообщнику Ахилл бы не доверился. А Сурьявонг – неужто Ахилл рассчитывал его завербовать? У него больше нет влияния в Китайской империи, и родителей Сури он не может использовать как заложников.
Нет, Питеру надо продолжать следить, держать электронное наблюдение, пока не станет ясно, как именно собирается Ахилл повредить работе Питера – или украсть ее результаты.
Но что совершенно невозможно допустить – это вариант, что Ахилл оставил свои амбиции и пытался теперь добыть себе место в светлом мире будущего, объединенном под правлением Питера Виггина.
А хорошо было бы.
Может быть, пора уже перестать пытаться вызнать что-нибудь от Ахилла и подготовить его уничтожение.
7. Род человеческий
Кому: Demosphenes%Tecumseh@freeamerica.orgОт: Unready%cincinnatus@anon.setТема: Зачем?Итак, господин Вундеркинд Гегемон, раз Вы больше не Демосфен при freeamerica.org, есть ли хоть одна причина, по которой не будет считаться изменой, если я сообщу Вам, что вижу с неба?Кому: Unready%cincinnatus@anon.setОт: Demosphenes%Tecumseh@freeamerica.orgТема: Затем…Затем, что только Гегемония реально что-то делает в отношении Китая и активно пытается вытащить Россию и Варшавский договор из постели Пекина.Кому: Demosphenes%Tecumseh@freeamerica.orgОт: Unready%cincinnatus@anon.setТема: ЕрундаМы видели, как Ваша карликовая армия вытащила некоего заключенного из китайской тюремной машины. Если это тот, о ком мы думаем, Вы ни за что от меня больше ничего не получите. Я не делюсь информацией с психами с манией величия. Кроме, конечно, Вас.Кому: Unready%cincinnatus@anon.setОт: Demosphenes%Tecumseh@freeamerica.orgТема: Трезвая мысльТрезвая мысль. Действительно, это небезопасно. Вот что. Если будет что-то, что мне следует знать, потому что я могу действовать, а Вы нет, киньте весточку в тайник – мой бывший ящик в Сети, адрес которого сообщит Вам IcomeAnon. Он будет знать, что с этим делать. Сейчас он не работает со мной по той же причине, по которой Вы отказались мне помогать. Но он все еще на нашей стороне, и, к Вашему сведению, я тоже на нашей стороне.У профессора Антона не было ни лаборатории, ни библиотеки. Не было в его доме ни одного профессионального журнала, ничего, что выдавало бы в нем ученого. Боб этому не удивился. В те времена, когда МЛО следила за каждым, кто занимался исследованиями генома человека, Антон считался самым опасным из исследователей. Он был приговорен к «подавлению», то есть много лет носил в мозгу устройство, которое при попытке сосредоточиться на теме своего исследования вызывало приступы панического страха. Однажды он нашел в себе силы сказать сестре Карлотте больше, чем следовало, о состоянии Боба. Но работать он не мог.
Теперь подавление было снято, но слишком поздно – мозг Антона привык избегать глубоких размышлений на тему его специальности. Возврата к прошлому не было.
– И ничего страшного, – сказал Антон. – Наука продолжается и без меня. Например, у меня в легком живет новая бактерия, разрушающая рак. Правда, курить мне нельзя, иначе опухоль будет расти быстрее, чем бактерия его разрушает. Но мне становится лучше, и не пришлось вырезать легкое. Пойдемте прогуляемся – я последнее время полюбил ходить.
Боб и Петра вышли с ним через палисадник. В Бразилии палисадники устраиваются перед домом, и прохожий видит украшенные зеленью и цветами улицы. В Каталонии, как и в Италии, сады прячут посреди двора, и на улицу выходят лишь оштукатуренные стены и тяжелые деревянные двери. Боб не понимал до сих пор, насколько Риберао-Прето стал ему домом, но теперь скучал по нему, шагая по очаровательной, но абсолютно безжизненной улице.
Вскоре они втроем вышли на рамблу – широкий центральный проспект, который во всех прибрежных городах ведет вниз по склону к морю. Время шло к полудню, и рамбла кишела людьми, спешащими по своим делам. Антон показывал магазины и другие здания, рассказывая о тех, кто ими владеет, живет в них или работает.
– Я вижу, вы хорошо вписались в жизнь города, – сказала Петра.
– Поверхностно. Русский старик, давно изгнанный из Румынии, я для них любопытный экземпляр. Люди говорят со мной, но не о том, что для них важно.
– А почему тогда не вернуться в Россию? – спросил Боб.
– В Россию… слишком много с ней связано. Память о славных днях работы, когда я резвился в ядрах человеческих клеток, как радостный ягненок на лугу. Но, видите ли, эти мысли вызывают у меня панику, так что… в общем, не хочется ехать туда, где они всплывут.
– Но сейчас же вы об этом думаете? – спросила Петра.
– Нет, я только произношу слова. Но если бы я не намеревался об этом думать, я бы не согласился на встречу с вами.
– И все же, – сказал Боб, – вы, кажется, не хотите смотреть на меня.
– Да, верно. Я держу вас на периферии зрения, думаю о том, чтобы думать о вас… вы – единственный плод, который вырос на дереве моей теории.
– Нас было больше двадцати, – возразил Боб. – Остальных убили.
– Вы уцелели, – заметил Антон, – а они нет. Как вы думаете – почему?
– Я спрятался в бачок туалета.
– Да-да, мне рассказывала сестра Карлотта, упокой Господь ее душу. Но почему вы, и только вы, вылезли из кровати, пошли в туалет и спрятались в таком опасном и труднодоступном месте? В возрасте едва ли года? Такой не по возрасту развитый, так отчаянно стремящийся выжить. И притом генетически идентичный своим братьям, так?
– Клонированный, – ответил Боб. – Так что… да, так.
– Значит, не все определяется генетикой? – спросил Антон. – Да все ничем не определяется. Очень многое предстоит узнать, а единственный учитель – вы.
– Я об этом ничего не знаю, я просто солдат.
– Ваше тело нас научит. Каждая его клетка.
– Прошу прощения, но я все еще им пользуюсь.
– А я все еще пользуюсь своим интеллектом, – сказал Антон, – хотя он не хочет туда, куда мне хотелось бы больше всего.
Боб повернулся к Петре:
– Ты за этим меня сюда привезла? Чтобы профессор Антон посмотрел, какой я вырос большой мальчик?
– Нет.
– Она вас привезла, – сказал Антон, – чтобы я убедил вас, что вы человек.
Боб вздохнул, хотя на самом деле хотелось ему одного: повернуться, уйти, поймать такси до аэропорта, улететь в другую страну и остаться одному. Подальше от Петры и ее требований.
– Профессор Антон, – сказал он. – Я отлично осознаю, что генетические изменения, породившие мои таланты и мои дефекты, вполне укладываются в диапазон нормальных вариаций человеческого вида. Я знаю, что нет причин полагать, будто я не могу породить жизнеспособных отпрысков, если создам союз с человеческой женщиной. И мои свойства не обязательно должны быть доминантными – у моих детей они могут быть, а могут не быть. А теперь – не прогуляться ли нам к морю ради удовольствия?
– Незнание – не трагедия, а лишь возможность узнать, – заметил Антон. – А вот знать и отказываться признать то, что знаешь, – это уже глупость.
Боб посмотрел на Петру, она отвела взгляд. Да, она наверняка видела, как он раздражен, и все же не стала помогать ему выйти из этого положения.
«Наверное, я ее люблю, – подумал Боб. – Иначе бы я не стал терпеть эту ее уверенность, будто она лучше моего знает, что для меня хорошо. Документально подтверждено, что я самый умный человек в мире, – отчего же столько народу рвется мне советовать?»
– Ваша жизнь будет короткой, – сказал Антон. – Ее конец будет полон страданий, физических и эмоциональных. Вы вырастете слишком большим для этого мира, слишком большим для собственного сердца. Но у вас всегда был слишком большой ум для ординарной жизни, согласны? Вы всегда держались в стороне, всюду чужой. По названию человек, но не член вида – исключенный из всех клубов.
До сих пор докучные слова Антона пролетали мимо ушей Боба, как падающие листья. Сейчас они ударили в сердце приливом горя и сожалением таким сильным, что Боб едва не ахнул. Он не смог подавить волнение, чуть сбился с шага, и его спутники поняли, что слова на него подействовали. Какую же грань перешел Антон? Какую-то.