– Меня, кажется, занесло в сказку Шахерезады.
– Крыша у нас прочная, птицы Рок бояться не надо.
– Ты все предусмотрел.
– У нас здесь есть великолепный врач, если тебе понадобится какая-то медицинская помощь.
– Пока еще тест на беременность проводить рано, если ты это имеешь в виду.
– Я имею в виду, что у нас здесь есть великолепный врач, если тебе понадобится какая-то медицинская помощь.
– В таком случае, – сказала Петра, – я могу только повторить: ты все предусмотрел.
Она думала, что не заснет, но ничего не оставалось делать, кроме как лежать на кровати в довольно спартанской комнате – без телевизора и с единственной книгой: Кораном на армянском языке. Она понимала, что книга положена сюда со смыслом. Много веков подряд все переводы Корана считались ложными по определению, поскольку лишь арабский оригинал содержал подлинные слова Пророка. Но после великого открытия ислама миру, последовавшего за его решительным поражением в серии отчаянных войн с Западом, это изменилось первым.
Каждый экземпляр перевода Корана содержал на титульной странице цитату из великого имама Зукака – того самого, который принес мир в Израиль и страны ислама:
«Аллах выше языков. Даже по-арабски Коран был переведен из мыслей Бога на слова людей. Каждый должен иметь возможность услышать слова Бога на том языке, которым говорит в своем сердце».
Так что присутствие Корана на армянском в комнате Петры означало прежде всего, что во дворце Халифа нет реваншизма и попыток возврата к дням фанатического ислама, когда иностранцев заставляли жить по мусульманским законам, женщины закрывали лица и не допускались в школы и на дороги, а молодые мусульманские солдаты привязывали взрывчатку к своим телам, чтобы взрывать детей своих врагов.
И еще это значило, что приезда Петры ожидали и кто-то взял на себя хлопоты приготовить эту комнату, какой бы простой она ни казалась. Вполне можно было бы обойтись Кораном на общем языке, то есть английском, который был принят как язык Межзвездного Флота. Но хозяева хотели подчеркнуть, что здесь, в сердце – то есть в голове – мусульманского мира, они принимают во внимание все нации и все языки. Они знают, кто она, и поэтому приготовили для нее святые слова на том языке, которым она говорит в сердце своем.
Петра была и тронута, и раздосадована этим жестом одновременно. Книгу она не стала открывать. Покопалась у себя в сумке, выгрузила все. Потом смыла с себя дорожную пыль и легла на кровать, потому что сидеть в этой комнате было не на чем.
Неудивительно, что он все время проводит в саду. Тут чтобы повернуться, и то надо выйти.
Проснулась Петра, потому что кто-то стоял у двери. Не стучал, просто стоял, прижав руку к читающему устройству. Что же она услышала такого, что ее разбудило? Шаги в коридоре?
– Я не одета, – сказала она, когда дверь открылась.
– Как удачно, – ответил Боб.
Он вошел и поставил сумку возле столика.
– Ты Алая видел? – спросила Петра.
– Да, только потом поговорим.
– Ты знаешь, что он – Халиф? – продолжала Петра.
– Потом.
Боб снял ботинки.
– Я думаю, они планируют войну, хотя притворяются, что нет.
– Да пусть себе планируют что хотят. Ты здесь в безопасности, а на все прочее мне плевать.
Боб плюхнулся рядом, просунул руку Петре под спину и притянул к себе. Погладил по спине, поцеловал в лоб.
– Мне они рассказали про остальных эмбрионов, – сказала она. – Что Ахилл их украл.
Он снова поцеловал ее:
– Тсс!
– Я еще не знаю, беременна я или нет.
– Будешь.
– Я знала, что он не проводил тест на «ключ Антона», – сказала Петра. – Я знала, что он врал.
– Ладно, ладно.
– Я знала, но не сказала тебе.
– Теперь сказала.
– Я хочу от тебя ребенка, каким бы он ни был.
– Ладно, тогда следующего мы сделаем обычным путем.
Петра поцеловала его:
– Я люблю тебя.
– Рад слышать.
– Надо вернуть остальных. Это наши дети, и я не хочу, чтобы их растили другие.
– Мы их вернем, – ответил Боб. – Если я в чем-то на свете уверен, то в этом.
– Он их уничтожит, но не даст нам их выручить.
– Ошибаешься. Ему они нужны живые больше, чем мы мертвые.
– Как можно знать, что думает Зверь?
Боб перевернулся на спину и поглядел в потолок.
– Я в самолете о многом передумал. О том, что говорил Эндер, о том, как он мыслил. «Врага нужно знать», – говорил он и потому изучал жукеров непрестанно. Все видеозаписи времен Первого нашествия, препарирование мертвых жукеров, а то, что не мог найти в книгах и лентах, воображал. Экстраполировал. Старался понять, кто они.
– В тебе ничего нет от Ахилла, – сказала Петра. – Ты его полная противоположность. Если хочешь его понять, подумай о том, что тебе несвойственно, и это будет Ахилл.
– Не так. По-своему, мрачно и извращенно, он любит тебя, и так же по-своему, мрачно и извращенно, люблю тебя я.
– По-разному извращенно, и эта разница существенна.
– Эндер говорил, что тебе не победить сильного врага, если ты не поймешь его полностью, а ты не поймешь его, если не будешь знать желаний его сердца, а желаний его сердца ты никогда не узнаешь, если не полюбишь его по-настоящему.
– Только не говори мне, что ты решил полюбить Зверя.
– Мне кажется, – задумчиво сказал Боб, – что я всегда его любил.
– Нет! – Петра с отвращением отодвинулась и повернулась спиной.
– С тех самых пор, как я увидел, как он приближается к нам, хромая, тот единственный хулиган, которого мы тогда надеялись одолеть, мы, детишки. Искалеченная нога, опасная ненависть, которую он испытывал к каждому, кто видел его слабость. Неподдельная доброта и любовь, которую он проявлял ко всем, кроме меня и Проныры, – Петра, именно этого никто не понимает в Ахилле. Все видят в нем убийцу и чудовище.
– Потому что он такой и есть.
– Чудовище, которое продолжает привлекать к себе любовь и доверие людей, которым стоило бы быть поумнее. Я знаю этого человека; его глаза заглядывают тебе в душу, оценивают тебя и находят ценным. Я видел, как дети его любили, как они отходили от Проныры к нему, считали его своим отцом – в сердце своем. И хотя он всегда держал меня на дистанции, я… на самом деле я его тоже любил.
– А я нет.
Воспоминание о его руках, обнявших ее, когда он ее целовал, – это было невыносимо. Петра заплакала.
Рука Боба легла ей на плечо, погладила по боку, тихо утешая.
– Я его уничтожу, Петра, – сказал Боб. – Но это не получится, если я буду действовать так, как собирался до сих пор. Я от него уходил, реагировал на его действия. Все-таки у Питера была правильная идея. Он по-дурацки ее выполнил, но идея была правильная – сблизиться с ним. Его нельзя считать чем-то далеким и неразличимым, силой природы вроде бури или землетрясения, с которой не справиться, но от которой можно укрыться. Его надо понять. Влезть ему в голову.
– Была я там. Мерзкое место.
– Да, я знаю. Место страха и огня. Но ты вспомни – он там живет все время.
– Получается, что его надо жалеть, потому что ему приходится жить с самим собой?
– Петра, я, пока летел сюда, всю дорогу пытался быть Ахиллом, пытался понять, чего он хочет, на что надеется, как он думает.
– И тебя вырвало? Потому что меня за мой рейс вывернуло дважды, и для этого мне не пришлось забираться внутрь Зверя.
– Наверное, потому, что у тебя внутри звереныш.
Петру передернуло:
– Не называй его так! Или ее… может, я вообще еще не беременна. Сегодня утром только это было. И мой ребенок – не зверь.
– Извини, неудачно пошутил. Но послушай, Петра, я за этот перелет кое-что понял. Ахилл – не мистическая сила. Я точно знаю, чего он хочет.
– И чего? Кроме нашей смерти.
– Он хочет, чтобы мы знали, что дети живы. Он пока даже их не станет имплантировать. Он оставит для нас кое-где следы, чтобы мы по ним пошли, – ничего слишком очевидного; он хочет, чтобы мы думали, будто сами раскопали то, что он пытается скрыть. Но мы найдем, где они, потому что он хочет, чтобы мы нашли. Они все будут в одном месте. Потому что он хочет, чтобы мы за ними явились.
– Наживка.
– Не просто наживка. Он мог бы послать нам записку прямо сейчас, если бы этого хотел. Это еще не все. Он хочет, чтобы мы считали себя очень умными, раз сами нашли, где они. Он хочет, чтобы исполнились надежды их спасти. Чтобы мы дрожали от нетерпения и влетели в ловушку совершенно неподготовленными. И тогда он увидит, как мы переходим от триумфа к отчаянию – перед тем, как нас убить.
Боб был прав, и Петра это знала.
– Но как можно даже притвориться, что любишь такое чудовище?
– Ты опять не поняла. Ему нужно не наше отчаяние, а наша надежда. У него ее не бывает, он не понимает, что значит это слово.
– Ладно, брось. Честолюбец живет надеждой.
– У него нет надежды. Нет мечты. И он пробует все, чтобы их обрести. Он проходит через движения любви и доброты или чего угодно, что может помочь, и все это для него ничего не значит. Каждая победа оставляет у него лишь голод по следующей. Он рвется обрести что-то, что в жизни действительно имеет смысл. Он знает, что у нас это есть. У нас обоих, даже еще до того, как мы нашли друг друга, это было.
– Я думала, ты славишься своим отсутствием веры.
– Как видишь, Ахилл знает меня лучше, чем я себя знал. Он увидел это во мне – то же, что видела сестра Карлотта.
– Разум?
– Надежду, – ответил Боб. – Неугасимую надежду. Мне никогда не приходила в голову мысль, что нет решения, нет шансов выжить. Интеллектуально я могу это воспринять, но никогда мои действия не основаны на отчаянии, потому что я никогда не могу до конца поверить, что выхода нет. Вот почему он так хочет до меня добраться. И до тебя, Петра. Ты важнее меня. А наши дети – они и есть наша надежда. Совершенно безумная надежда, но мы же их сделали?
– Ага, – сказала Петра, охватив картину. – Убить нас так, как он убил сестру Карлотту, издали, ему мало. Он хочет, чтобы мы увидели наших детей у него в руках.