– Так что мне, сидеть снаружи и смотреть, не зная, что там происходит и жив ты или нет?
– Нам что, начинать спор? Что мне все равно через несколько лет умирать и, если я погибну, но спасу наших эмбрионов, ты все равно сможешь иметь детей. Если погибнешь ты, то у нас не будет даже того ребенка, которого ты носишь сейчас.
– Нет, не надо начинать спор! – сердито бросила Петра.
– И потом, ты не будешь сидеть снаружи и смотреть, потому что ты останешься в Дамаске, наблюдая за театром военных действий и читая Коран.
– Или раздирая себе лицо ногтями от муки незнания. Ты действительно оставил бы меня здесь?
– Пусть Ахилл заперт в комплексе Гегемонии, но у него всюду есть люди, готовые на него работать. Вряд ли он потерял многих из них, когда пересохли китайские источники. Если они пересохли. Я хочу, чтобы ты здесь осталась, потому что очень в стиле Ахилла было бы убить тебя задолго до того, как ты окажешься около комплекса.
– А почему ты не думаешь, что он так же убьет тебя?
– Потому что он захочет убить детей у меня на глазах.
Петра, не в силах с собой справиться, разразилась слезами и согнулась над клавиатурой.
– Ты прости, – сказал Боб. – Я не хотел, чтобы ты…
– Конечно, ты не хотел, чтобы я плакала. Я тоже не хотела плакать. Не обращай внимания.
– Не могу. Я едва разбираю, что ты говоришь, а сейчас у тебя на клавиши сопля капнет.
– Это не сопля! – заорала Петра на Боба, потом коснулась лица рукой и убедилась, что он прав.
Она шмыгнула носом, рассмеялась, побежала в ванную, высморкалась и перестала плакать.
Когда она вернулась, Боб лежал на кровати, закрыв глаза.
– Ты прости, – сказала Петра.
– Это ты прости.
– Я знаю, что ты должен лететь один. Я знаю, что должна остаться. Все это я знаю, но мне это совсем не по душе, вот и все.
Боб кивнул.
– Так почему ты не ищешь? – спросила Петра.
– Потому что только что оно пришло.
Она подошла к его компьютеру и посмотрела на экран. Боб подключился к сайту аукционов, и на мониторе висело объявление:
Требуется доброкачественная утроба
Пять человеческих эмбрионов, готовых к имплантации. Родители – выпускники Боевой школы, погибшие в катастрофе. Владельцу необходимо сбыть их с рук немедленно. Вероятность рождения необычайно одаренных детей. Для каждого ребенка, успешно имплантированного и выращенного, будет установлен трастовый фонд. Кандидаты должны доказать, что не нуждаются в этих деньгах. Фонды для пяти победителей будут храниться в сертифицированной фирме до полной оценки предложений.
– Ты ответил? – спросила Петра. – Или предложил цену?
– Я послал запрос, в котором сообщил, что хотел бы получить все пять и прибыть за ними лично. Для ответа я дал ему один из своих почтовых ящиков.
– И ты не проверил почту, не посмотрел, нет ли там чего в этом ящике?
– Петра, я боюсь.
– Приятно слышать. Значит, ты все-таки не псих.
– Он умеет выживать, как никто. Он найдет способ вывернуться.
– Нет, – сказала Петра, – не выживать. Убивать он умеет.
– Он жив, – возразил Боб. – Значит, умеет.
– Никто его уже полжизни не пытается убить. В таких условиях выжить не трудно. А по твоему следу много лет идет патологический убийца, а ты – вот он.
– Я не очень волнуюсь насчет того, что он меня убьет, хотя мне такой исход не слишком нравится. Я все еще надеюсь умереть по причине высокого роста – когда меня зашибет низко летящим самолетом.
– Ну тебя с твоим кладбищенским юмором!
– Но если он меня убьет, а сам выберется живым, что будет с тобой?
– Он не выберется живым.
– Пусть так. Но если погибну я и все дети?
– У меня останется вот этот.
– Ты пожалеешь, что меня любила. Я все равно не понял почему.
– Я никогда не пожалею, что любила тебя, и рада, что сумела как следует достать, чтобы ты тоже решил, что любишь меня.
– Не позволяй только никому называть нашего ребенка глупыми кличками за малый рост.
– Без стручковых имен?
На компьютере замигал значок входящей почты.
– Тебе письмо, – сказала Петра.
Боб вздохнул, сел, перегнулся через стул и открыл письмо.
Мой самый старый друг! У меня пять подарочков, и на каждом написано твое имя. Только очень немного времени осталось, чтобы тебе их вручить. Жаль, что ты мне так мало доверяешь, потому что я никогда не пытался причинить тебе вред, но так уж сложилось, и потому я не возражаю, чтобы ты привел с собой вооруженный эскорт. Мы встретимся на открытом месте, в восточном саду. Восточные ворота будут открыты. Ты и первые пятеро, кто будет с тобой, могут войти. Если попытается войти кто-то шестой, вы все будете убиты на месте.
Я не знаю, где ты, так что не знаю, сколько времени тебе понадобится, чтобы сюда добраться. Когда ты приедешь, я тебе отдам твое имущество в рефрижераторном контейнере, поддерживающем необходимую температуру в течение шести часов. Если среди твоего сопровождения найдется специалист с микроскопом, можешь изучить образцы на месте, и потом специалист их вынесет.
Но я надеюсь, что мы сможем немного поболтать о старых временах. Вспомнить добрые дни, когда мы принесли цивилизацию на улицы Роттердама. Долгую дорогу с тех пор прошли мы с тобой – оба мы изменили мир. И я изменил его сильнее, чем ты, детка, – завидуй.
Правда, ты женился на единственной женщине, которую я в этой жизни любил, так что, возможно, счет равный.
Естественно, наш разговор был бы куда более приятным, если бы кончился тем, что ты вывел меня из городка и дал мне свободно уехать в любое место по моему выбору. Но я понимаю, что это не в твоей власти. Мы, гении, все же ограничены в своих возможностях. Мы знаем, что лучше для всех, но все равно не можем найти способ убедить низшие создания поступать по-нашему. Они просто не понимают, насколько были бы счастливее, если бы перестали думать сами за себя. Они для этого просто не приспособлены.
Ладно, Боб, это шутка. Или голая правда – часто они совпадают.
Поцелуй за меня Петру. И дай мне знать, когда открыть ворота.
– Он действительно думает, будто ты поверишь, что он собирается просто отдать тебе детей?
– Видишь, он прямо намекает на обмен: эмбрионы на свою свободу.
– Единственный обмен, на который он намекает, Боб, – это твоя жизнь в обмен на жизнь детей.
– А, – сказал Боб. – Ты так это поняла?
– Именно это он и говорит, и ты это знаешь. Он хочет, чтобы ты умер вместе с ним, прямо там.
– Вопрос не в этом, а в том, действительно ли эмбрионы у него.
– Насколько мы знаем Ахилла, – сказала Петра, – они уже в какой-нибудь лаборатории в Москве или Йоханнесбурге, если не в мусорной куче в Риберао.
– Кто теперь ударился в пессимизм?
– Очевидно, что он не смог их пристроить для имплантации, значит, они символизируют его провал. Ценности они не представляют. Зачем их отдавать тебе?
– Я не сказал, что принимаю его условия.
– Но ты их примешь.
– В каждом похищении самый трудный момент – обмен, выкуп заложника. Кто-то всегда должен кому-то поверить и отдать свое преимущество раньше, чем это сделает другой. Но этот случай по-настоящему необычен, потому что он у меня ничего не просит.
– Кроме твоей смерти.
– Но он знает, что я и так умираю. Все это кажется бессмысленным.
– Он безумен, Джулиан, ты в курсе?
– Да, но в его безумии есть система. Я имею в виду, что он не шизофреник, он видит ту же реальность, что видим мы. Он не обманывается иллюзиями, у него лишь патологическое отсутствие совести. Так как он видит финал этой пьесы? Он хочет просто застрелить меня при входе? Или позволит мне победить, даже убить его, а издевка будет заключаться в том, что эмбрионы, которые он мне отдаст, не будут нашими, а будут результатом ужасного скрещивания двух по-настоящему тупых людей. Может быть, журналистов.
– Боб, ты опять шутишь, и я…
– Я должен лететь ближайшим рейсом. Если ты придумаешь что-нибудь, что мне следует знать, сообщи почтой. Я обязательно ее хоть раз посмотрю перед тем, как пойти на рандеву с этим парнишкой.
– У него их нет, – сказала Петра. – Он их отдал своим дружкам.
– Вполне возможно.
– Не уезжай.
– Это невозможно.
– Боб, ты умнее его, но преимущество его в том, что он злее.
– Не рассчитывай на это.
– Ты не понимаешь, что я знаю вас обоих, как никто другой?
– И как бы ни думали мы, что знаем людей, в конце концов они оказываются для нас полными незнакомцами.
– Боб, скажи, что ты так не думаешь.
– Это самоочевидная истина.
– Я тебя знаю! – настаивала она.
– Нет, Петра, не знаешь. Но это ничего, потому что я и сам себя не знаю, и даже не знаю тебя. Мы никогда не понимаем никого, в том числе себя. Тсс, Петра, послушай! Вот что мы сделали: мы создали нечто новое. Нашу семью. Она состоит из нас двоих, и мы тоже стали немножко иными вместе. Это мы знаем. Не ты, не я, а мы, которые вместе. Сестра Карлотта говорила что-то из Библии, как мужчина и женщина вступают в брак и становятся одной плотью. Очень загадочно и немного жутко, но в каком-то смысле это так. И когда я умру, у тебя не будет Боба, но ты все еще останешься Петра-и-Боб или Боб-и-Петра, как бы ни назвать то, что мы создали.
– А когда я провела те месяцы с Ахиллом, мы создали какое-то чудовищное создание Петра-и-Ахилл? Это ты хочешь сказать?
– Нет, Ахилл ничего не строит. Он находит то, что построили другие, восхищается и разрушает. Ахилл-и-кто-нибудь не бывает. Он просто… пуст.
– А как же теория Эндера, что надо знать врага, чтобы победить?