– Великий провидец. А также великий лгун, как и всякий, угодивший ногой в капкан.
– Скажи, кто ты такой, и я постараюсь помочь.
Зеленый человек вновь поднял на меня взгляд. В этот миг он действительно мог показаться каким-то огромным растением, внезапно открывшим глаза и показавшим миру человеческое лицо.
– Я тебе верю, – ответил он. – Почему же из многих сотен людей, входивших в этот шатер, именно тебе ведома жалость?
– Жалости я не знаю, однако воспитан в почтении к справедливости и неплохо знаком с алькальдом этой деревни. Зеленый человек – все-таки человек, а если он раб, то его хозяин должен объяснить, как он перешел в рабское состояние и на каких основаниях сам хозяин владеет им.
– Пожалуй, с моей стороны глупо хоть сколько-нибудь тебе доверять, – сказал зеленый человек, – однако ж я тебе верю. Я – человек свободный, а прибыл из вашего собственного будущего ради изучения вашей эпохи.
– Это невозможно.
– Зелень кожи, приводящая всех вас в такое недоумение, – всего лишь результат воздействия растения, которое вы называете тиной. Мы изменяли его, пока оно не обрело способность жить в нашей крови, благодаря чему долгая борьба человечества с солнцем наконец завершилась миром. Эти крохотные растения живут в нас и умирают. Питаемые ими, их мертвыми, наши тела не требуют иной пищи. Голод, тяжелый крестьянский труд – со всем этим покончено навсегда.
– Однако вам необходим свет солнца.
– Да, – подтвердил зеленый человек. – И здесь мне его недостаточно. В мою эпоху дни куда солнечнее.
Сие нехитрое замечание взволновало меня, как ничто иное с тех самых пор, когда я впервые увидел полуразрушенную, лишенную кровли часовню на Разбитом Дворе, в родной моей Цитадели.
– Значит, Новое Солнце грядет, как говорится в пророчестве, – сказал я, – и в самом деле дарует Урд новую жизнь… если, конечно, ты сказал правду.
Зеленый человек, запрокинув голову, захохотал. Много позже мне довелось слышать голоса альзабо, рыщущих по заснеженным плато среди горных вершин; их хохот ввергает в дрожь, но зеленый человек смеялся еще ужаснее, и я отступил на шаг.
– Ты не человек, – сказал я. – Больше не человек, если вообще когда-либо был им.
Зеленый человек засмеялся вновь.
– Подумать только, а я еще на тебя понадеялся! Эх, бедный я, бедный… думал уж, будто смирился с тем, что умру здесь, среди тех, кто есть всего лишь ходячая пыль, но вот – крохотный проблеск, искорка, и где все это смирение? Развеялось, исчезло, как не бывало! Нет, друг мой, я – человек, настоящий. А ты – нет, и через несколько месяцев меня ждет гибель.
Я вспомнил, чему он сродни, и понял, о чем идет речь. Сколько раз видел я, как ветер треплет замерзшие стебли летних цветов у стен мавзолеев некрополя…
– Понимаю. Впереди немало теплых, солнечных дней, но когда они подойдут к концу, настанет конец и тебе. Что ж, выращивай семена, пока есть на то время.
Зеленый человек вмиг посерьезнел.
– Ты не веришь мне, а может, даже не сознаешь, что я – такой же человек, как и ты, однако жалеешь меня. Возможно, ты прав. Возможно, к нам вправду пришло новое солнце, но именно потому, что оно пришло, мы об этом забыли. Если сумею вернуться назад, в свое время, непременно расскажу о тебе там.
– Но если ты в самом деле из будущего, так отчего не отправишься домой и таким образом не спасешься от гибели?
– Оттого, что я, как видишь, в цепях.
С этим он выставил вперед ногу, чтоб я смог осмотреть браслет кандалов, сомкнутый на лодыжке. Бериллово-зеленая плоть под ним вспухла, сомкнувшись вокруг стальной полосы – так кора дерева обволакивает надетое на ветку кольцо.
Полог шатра дрогнул, приподнялся, и внутрь заглянул зазывала.
– Ты еще здесь? Снаружи другие ждут.
Многозначительно взглянув на зеленого человека, балаганщик скрылся.
– Намекает, что мне пора спровадить тебя, не то он закроет продушину и оставит меня без солнца. Заплативших, чтобы взглянуть на меня, я спроваживаю, пророча им будущее, и твое будущее предскажу. Сейчас ты молод, силен. Но прежде, чем этот мир еще десять раз обернется вкруг солнца, сил у тебя станет куда меньше, и столь же сильным, как ныне, тебе не бывать уже никогда. Породив на свет сыновей, ты сам вскормишь себе врагов, а если…
– Довольно! – оборвал его я. – То, что ты мне пророчишь, суждено каждому. Ответь правдиво на один вопрос, и я удалюсь. Я ищу женщину по имени Агия. Где мне ее искать?
Глаза зеленого человека закатились под лоб, так что на виду остались лишь узкие серпики зеленоватых белков. По всему его телу прокатилась волна мелкой дрожи, а после он поднялся, распростер руки в стороны, растопырив пальцы, словно сучки, и неспешно изрек:
– Над землей.
Дрожь унялась, и зеленый человек вновь опустился наземь. Выглядел он куда старше, бледнее, чем прежде.
– Выходит, ты попросту шарлатан, – отвернувшись, сказал я. – А я – недотепа, раз уж поверил тебе хоть на йоту.
– Нет, – прошептал зеленый человек. – Слушай. По пути сюда я миновал все ваше будущее. И кое-какие детали его, пусть весьма смутно, в памяти сохранил. Я говорю только правду, и если ты в самом деле дружен с местным алькальдом, скажу кое о чем еще – надо думать, ему это пригодится. Сам я об этом узнал из расспросов тех, кто приходил до тебя. Некие вооруженные люди намерены освободить человека по имени Барнох.
Вынув из ташки у пояса точильный камень, я разломил его о верхушку кола, к которому крепился другой конец цепи, и подал половинку ему. Вначале зеленый человек не понял, что держит в руках, но миг спустя лицо его прояснилось. Казалось, он расцветает от неописуемой радости, словно уже озарен лучами яркого солнца собственных дней.
IVБукет
Покинув шатер балаганщика, я поднял взгляд к солнцу. Западный горизонт уже поднялся в небо более чем до половины; еще стража, а то и меньше – и настанет час моего выхода. Агия исчезла, как сквозь землю провалилась, и все надежды перехватить ее были утрачены во время лихорадочной беготни из конца в конец ярмарки, однако пророчество зеленого человека несколько утешало: по-моему, из него следовало, что нам с нею еще суждено встретиться при жизни. Вдобавок, раз уж она пришла посмотреть, как выволакивают на свет Барноха, то вполне может появиться на казни Морвенны с изловленным скотокрадом.
Так рассуждал я поначалу, возвращаясь на постоялый двор. Однако не успел я добраться до комнаты, которую делил с Ионой, как все эти размышления смело волной воспоминаний о Текле и о том, как я был возвышен до подмастерья, навеянных необходимостью сменить новую мирскую одежду на гильдейское облачение цвета сажи. Вот как прочна она, власть ассоциаций, вот какова сила привычки: ведь гильдейская одежда еще висела за запертой дверью, на колышках, вбитых в стену, а «Терминус Эст» вовсе преспокойно лежал, спрятанный под матрасом!
Во время дежурств при Текле меня нередко забавляла собственная способность предугадать, о чем она заговорит (особенно с чего начнет разговор), в зависимости от природы гостинца, с которым я переступлю порог камеры. К примеру, если я являлся к ней с одним из любимых блюд, украденных с кухни, оно влекло за собой описание застолий в Обители Абсолюта, а разновидность принесенной еды даже определяла характер описываемой трапезы: мясо вдохновляло ее на рассказ об охотничьем ужине под визг и трубный рев изловленной живьем дичи, несущийся снизу, с боен, и множество рассуждений о сворах браше, о соколах и охотничьих леопардах; сладости напоминали о приватных чаепитиях, устраиваемых кем-нибудь из великих шатлен для немногих избранных, для близких друзей и подруг, о восхитительной интимности этих застолий, целиком посвященных слухам и сплетням; фрукты же – о вечерних празднествах на свежем воздухе, в необъятном парке Обители Абсолюта, при свете тысячи факелов, оживляемых выступлениями искуснейших из жонглеров, актеров, танцовщиц, не говоря уж о фейерверках.
Ела она то сидя, то стоя, а то и расхаживая по камере (три шага из угла в угол), держа тарелку в левой руке, а правой оживленно жестикулируя.
– Вот так, Севериан, все они взвивались в звенящее небо, осыпаясь на землю дождями зеленых и пурпурных искр, а бураки грохотали, словно гром!
Увы, судя по жестам несчастной, ракеты «взвивались» лишь самую малость выше ее головы: высокая, подобно всем экзультантам, Текла едва не цепляла теменем потолок.
– Однако тебе, вижу, скучно. Совсем недавно, принесши мне эти персики, ты выглядел таким радостным, а теперь больше не улыбаешься. Мне просто так приятно обо всем этом вспоминать… Как же я буду рада вновь окунуться в ту атмосферу!
Разумеется, слушать ее вовсе не было скучно. Печаль навевал сам вид молодой, наделенной невероятной, ужасающей красотой женщины в тесной камере…
Стоило мне войти в комнату, Иона извлек из-под матраса «Терминус Эст». Я, подойдя к столу, налил себе вина.
– Как настроение? – спросил он.
– Об этом я тебя спрашивать должен: тебе ведь раньше подобным заниматься не доводилось.
Иона пожал плечами.
– Да мне-то что. Я тут всего-навсего «принеси-подай». А тебе, значит, уже не впервой? Я сомневался, поскольку ты так молод с виду…
– Нет, не впервой. Только с женщинами еще никогда не работал.
– Полагаешь, она невиновна?
Я в это время снимал рубашку, а высвободив руки из рукавов, утер ею лицо и согласно кивнул.
– Уверен. Накануне вечером я спускался к реке, поговорить с нею, и тебе об этом рассказывал. Ее держат в цепях, у самой воды, где комаров тучи.
Иона тоже потянулся к вину, лязгнул о кружку металлом руки.
– Ты говорил, что она прекрасна, и волосы ее так же черны, как у…
– Как у Теклы. Только у Морвенны прямые, а у Теклы вились.
– Как у Теклы, которую ты, очевидно, любил, как я люблю Иоленту, твою подругу. Признаться, у тебя было куда больше времени, чтоб полюбить. Еще ты рассказывал, что муж и ребенок Морвенны умерли от какой-то болезни – вероятно, следствия скверной воды. И муж был знач