Тень и Коготь — страница 68 из 102

Соскользни я вниз и обратись в бегство либо подстегни исполина-балухитерия, тут бы мне и конец. Но нет, во власти духа, овладевшего мною при виде россыпи тел давным-давно умерших среди рудничных отвалов и вековечных деревьев, я даже не шелохнулся, а никем не направляемый балухитерий мерно, непоколебимо (соратники Водала поспешили раздаться в стороны, уступая ему дорогу) шагал вперед, пока не приблизился вплотную к помосту, поддерживавшему трон с балдахином. Здесь он остановился, и обезглавленное тело погонщика, качнувшись, рухнуло на помост, к ногам Водала; я же, склонившись за борт хаудаха, плашмя шлепнул зверя клинком под колено, затем под другое, и балухитерий, подогнув ноги, послушно опустился к земле.

Водал слегка улыбнулся. В улыбке его я прочел множество самых различных чувств, однако одним из них (а может, и главным средь них) оказалось веселье.

– Я послал людей за казнедеем, – сказал он, – и с поручением они, как вижу, справились.

Я отсалютовал ему мечом, подняв крестовину на высоту глаз; так нас учили приветствовать экзультантов, почтивших присутствием очередную казнь на Большом Дворе.

– Нет, сьер, к тебе доставили мастера не только в усекновении, но и в спасении людских голов: вот и твоя собственная, если б не я, в один прекрасный вечер скатилась бы на свежевскопанную землю.

Тут он пригляделся ко мне внимательнее, и не к плащу с мечом, а к лицу, и спустя недолгое время сказал:

– Да, ты и есть тот самый юноша. Неужели с тех пор прошло столько времени?

– Как раз достаточно, сьер.

– Об этом поговорим без лишних ушей, а сейчас я должен заняться делами публичными. Встань здесь, – велел он, указав на траву по левую руку от помоста.

Я слез с балухитерия, Иона последовал за мной, и два конюха увели зверя прочь. Затем нам пришлось подождать, слушая, как Водал отдает распоряжения, излагает планы на будущее, карает и награждает, наверное, около стражи. Надо заметить, все колоннады и арки, коими похваляются люди, – не более чем безжизненные каменные имитации стволов и раскидистых сучьев лесных деревьев, и здесь, на поляне, мне показалось, что между первым и вторым нет почти никакой разницы, кроме, пожалуй, цвета: если строения наших зодчих белы либо серы, то деревья коричневы или же бледно-зелены. Понятно, отчего Водала до сих пор не смогли одолеть ни солдаты Автарха, ни бессчетные толпы экзультантской челяди: он занял оборону в неприступнейшей крепости на всей Урд – куда необъятнее Цитадели, уподобленной мною этому лесу.

Наконец Водал распустил собравшихся, отправив каждого по своим делам, спустился с помоста ко мне, склонился надо мной, как я склонился бы над ребенком.

– Однажды ты сослужил мне службу, – сказал он. – За это я сохраню тебе жизнь, невзирая на все остальное, однако тебе, возможно, придется какое-то время погостить у меня. Зная, что жизни твоей ничто больше не грозит, согласишься ли ты послужить мне снова?

Воспоминаний о том туманном вечере, с коего я начал рассказ о собственной жизни, не смогла одолеть даже присяга на верность Автарху, принятая по случаю возвышения до подмастерья. Клятвы есть дело чести, пустяк в сравнении с оказанным другому благодеянием – ведь тут речь уже не о чести, о духе! Спаси однажды чью-либо жизнь – и ты принадлежишь ему до конца дней. Я часто слышал, что благодарности от людей ждать бессмысленно, но это не так: те, кто так говорит, неизменно ищут ее не в том месте. Оказавший истинное благодеяние другому становится, пусть ненадолго, на один уровень с самим Вседержителем и в благодарность за сие возвышение готов служить тому, кто подал для него повод, до самой смерти – так я Водалу и объяснил.

– Прекрасно! – подытожил он, хлопнув меня по плечу. – Идем. Неподалеку нам приготовлено угощение. Отобедайте со мной, а за обедом я расскажу вам с другом, что нужно сделать.

– Сьер, однажды я обесславил гильдию, к которой принадлежу. Прошу лишь об одном: не вынуждай меня обесславить ее снова.

– Все, что ты сделаешь, будет сохранено в тайне, – заверил меня Водал, и этим я вполне удовольствовался.

XТея

Всопровождении еще этак дюжины человек мы оставили поляну и, пройдя пешком около полулиги, вышли к накрытому столу, ожидавшему нас под деревьями. Усаженный по левую руку от Водала, я, пока остальные ели, лишь делал вид, будто ем, а сам пожирал взглядом его и его госпожу – ту, кого столь часто вспоминал, лежа на койке в ученическом дормитории нашей башни.

Спасая жизнь Водала, я – по крайней мере разумом – был еще мальчишкой, а мальчишкам любой из взрослых, кроме совсем уж тщедушных да невысоких, кажется великаном. Теперь я отметил, что ростом Водал не уступает Текле, а то и превосходит ее, а единокровная сестра Теклы, Тея, так же высока, как она. Тут-то мне и сделалось ясно: оба – действительно благородных кровей, а не простые армигеры вроде сьера Рашо.

Именно Тею я полюбил первой, преклоняясь перед ней, ближайшей спутницей человека, которого спас, Теклу же поначалу любил лишь из-за сходства с Теей. Теперь же (подобно зиме, весне и лету, приходящим на смену умирающей осени) я вновь полюбил Тею – оттого, что она была так похожа на Теклу.

– Да ты знаешь толк в женщинах, – заметил Водал.

Я опустил взгляд.

– Мне редко случалось бывать в приличном обществе, сьер. Прошу прощения.

– Что ж, твое восхищение я разделяю, а значит, и извинения ни к чему. Надеюсь, ты изучаешь ее изящную шею не с мыслями о ее рассечении надвое?

– Вовсе нет, сьер.

– Счастлив слышать. – Придвинув к себе блюдо с дроздами, он выбрал тушку покрупнее и положил мне на тарелку в знак особого благоволения. – И все же я, признаться, несколько удивлен. Казалось бы, человек твоего рода занятий должен смотреть на нас, злосчастных тварей, как мясник смотрит на скот.

– Об этом ничего сообщить не могу, сьер. Мясника из меня не растили.

Водал захохотал.

– Туше! Я уже слегка сожалею, что ты согласился служить мне. Реши ты остаться моим пленником, нам предстояло бы немало приятных бесед, прежде чем я – как задумано – воспользовался бы тобой, дабы малой кровью спасти жизнь бедолаги Барноха. Увы, жизнь повернулась так, что завтра утром нам предстоит расстаться. Однако, сдается мне, мое поручение прекрасно совпадет с твоими наклонностями.

– Если поручение от тебя, сьер, иначе и быть не может.

– Нет, на эшафоте твои таланты определенно пропадают зря, – с улыбкой сказал он. – Ничего, вскоре подыщем тебе дело получше. Однако, чтобы служить мне как следует, ты должен видеть положение фигур на доске и понимать цель затеянной нами игры. Назовем стороны «белыми» и «черными», и в честь твоего наряда – дабы ты понимал, к какой из сторон принадлежишь, – «черными» будем мы. Не сомневаюсь, тебе с детства внушали, будто черные – всего-навсего изменники и бандиты, но имеешь ли ты хоть какое-нибудь понятие, за что мы боремся, чего желаем достичь?

– Объявить мат Автарху, сьер?

– Дело хорошее, однако это лишь очередной шаг к конечной цели, а не сама цель. Ты выходец из Цитадели – как видишь, кое-что о твоих странствиях и твоем прошлом я знаю, – из огромной твердыни, возведенной в дни древности, а значит, должен обладать кое-какими чувствами к прошлому. Тебе когда-либо приходило в голову, что хилиады тому назад человечеству жилось куда богаче, радостнее, чем сейчас?

– Все знают: до высот славного прошлого нам далеко, – ответил я.

– Как было тогда, так будет и вновь! Люди Урд, странствующие меж звезд, из галактики в галактику, повелители дочерей солнца…

Шатлена Тея, должно быть, не подавая виду, слушавшая Водала, взглянула на меня из-за его плеча.

– А знаешь ли ты, палач, – нежно проворковала она, – как был переименован наш мир? Люди на заре времен отправились к красной Верданди, называвшейся тогда Войной. Решив, что столь неблагозвучное название отпугнет возможных последователей, они переименовали ее, дав ей имя Презент. На их языке то была шутка, каламбур, так как слово это означало одновременно и «настоящее», и «дар». По крайней мере, так нам с сестрой однажды объяснял один из наставников, хотя я лично не в силах представить себе языка, способного смириться с подобной путаницей.

Казалось, слушавшему Тею Водалу не терпится заговорить самому, однако он оказался слишком воспитан, чтобы перебивать говорящую.

– Игру их поддержали другие, в силу неких собственных причин призывавшие заселить ближайший к Солнцу из пригодных для жизни миров. Они назвали свой мир Скульд, «Миром Будущего», ну а наш мир получил имя Урд, став «Миром Прошлого».

– Боюсь, тут ты ошибаешься, – возразил ей Водал. – Мне достоверно известно: наш мир носит это имя с глубокой древности. Однако твоя ошибка столь очаровательна, что… пускай уж лучше ты будешь права, а я ошибаюсь!

В ответ Тея улыбнулась, а Водал вновь обратился ко мне:

– Конечно, рассказ моей дорогой шатлены не объясняет, отчего Урд названа именно так, но главное подчеркивает великолепно. В те времена человечество странствовало от мира к миру на собственных кораблях, и каждый из них покоряло и возводило там города Человека. То были величайшие дни, дни расцвета человеческой расы: отцы отцов наших отцов стремились к господству над всей Вселенной.

Тут он сделал паузу, словно бы ожидая от меня каких-нибудь комментариев, и я сказал:

– Да, сьер, с тех пор мы утратили изрядную толику мудрости.

– О, тут ты попал в самую точку. Но кое в чем, при всей своей проницательности, все же ошибся. Нет, мудрости мы не утратили. Утратили мы могущество. Научные изыскания двигались вперед без остановок, но, пусть даже люди узнали все, что необходимо для покорения новых миров, силы нашего мира иссякли. Сейчас наше существование держится, можно сказать, на честном слове; живем мы среди руин наследия предков. Пока одни мчатся по воздуху на флайерах, одолевающих десяток тысяч лиг в день, мы, прочие, ползем по спине Урд пешком, не в силах добраться от горизонта до горизонта, прежде чем западный небокрай поднимется и скроет солнце, подобно вуали. Ты только что говорил о мате этому жалкому дурню, Автарху. Теперь представь себе двух автархов – две великие силы, оспаривающие друг у друга господство. Белые стараются сохранить все как есть, а черные – вновь направить стопы Человека на путь к владычеству. Черными я назвал их по чистой случайности, однако не стоит забывать: именно темной ночью лучше всего видны звезды, далекие, почти незаметные при свете алого дня. Итак, какой же из этих двух сил ты хочешь служить?