на свободу, назад ко двору не вернется. И часто поминала загородное имение, обеспечившее ей право на титул, мечтала, как обновит, перестроит его и будет задавать званые ужины для виднейших персон в тех краях, устраивать охоты…
На губах Теи мелькнула горькая улыбка.
– Чем-чем, а охотой я уже сыта по горло, да не на одну – на десяток жизней. Но когда Водал станет Автархом, я буду его супругой, и тогда меня вновь ждут прогулки у Кладезя Орхидей, но на сей раз со свитой из полусотни дочерей экзультантов, дабы услаждать мой слух пением… Однако хватит об этом: до этого еще по меньшей мере не один месяц. Сейчас у меня есть… лишь то, что у меня есть.
Уныло взглянув на нас с Ионой, она весьма грациозно поднялась с шали, но нам жестом велела остаться на месте.
– Рада была услышать хоть что-нибудь о единокровной сестре. Имение, о котором ты вспоминал, теперь мое, хотя заявить о своих правах я не в силах. В награду я предостерегу вас обоих на предмет предстоящего ужина. Сдается мне, намеков, подкинутых Водалом, вы не уловили, но, может быть, я ошибаюсь и вам все ясно?
Видя, что Иона молчит, я отрицательно покачал головой.
– Дабы мы, и наши союзники, и повелители, ждущие своего часа в краях под волнами морскими, одержали победу, нам нужно как следует усвоить все, что удастся узнать о прошлом. Известно ли тебе об аналептике альзабо?
– Нет, шатлена, – признался я, – но о зверях, называемых так, я наслышан. Говорят, они владеют человеческой речью, а по ночам приходят к домам, где умер ребенок, плачут, кричат, просят впустить их.
Тея кивнула.
– Ради блага Урд эти звери, вместе со многими прочими, были завезены к нам со звезд в давние-давние времена. Разумны они не более, а может, и менее, чем собаки. Однако альзабо питаются мертвечиной, раскапывают могилы и, отведав человеческой плоти, по крайней мере на время обретают дар речи, перенимают людские обычаи… ну а аналептик альзабо приготовляется из одной железы, расположенной у основания их черепа. Понимаешь, о чем я?
С этим она удалилась, а мы с Ионой умолкли, не глядя друг другу в лицо. Оба мы поняли, что за пир ожидает нас вечером.
XIТекла
Казалось, просидели мы так очень, очень долгое время (хотя на деле, скорее всего, прошла всего пара минут), и наконец овладевшие мною чувства сделались невыносимыми. Шагнув к ручью, я опустился на колени на мягкую землю у кромки воды и изверг из себя все, чем угощал нас Водал, и даже после того, как в желудке ничего не осталось, разогнуться сумел не сразу. Долго еще, сотрясаемый дрожью, одолевал я рвотные спазмы, умывался и полоскал рот, а прохладный чистый ручей уносил прочь вино пополам с полупереваренной пищей.
Наконец, кое-как поднявшись, я вернулся к Ионе.
– Уходить надо.
Иона взглянул на меня словно бы с жалостью – думаю, вполне искренней.
– Повсюду вокруг бойцы Водала.
– Тебя, я гляжу, в отличие от меня, не тошнит. Но ты же слышал, кто их союзники. Возможно, Хуниальд соврал.
– Я слышу, как стерегущие нас прохаживаются за деревьями – не так уж они тихо держатся. Конечно, у тебя, Севериан, есть меч, а у меня нож, но люди Водала наверняка вооружены луками: у большинства сидевших за столом луки имелись. Можно, конечно, прятаться за деревьями, как ревуны, но…
К чему он клонит, я понял сразу.
– Ревунов стреляют что ни день.
– Однако по ночам никто на них не охотится, а до темноты остается не больше стражи.
– Если дождемся темноты, ты со мною пойдешь? – спросил я, протянув ему руку.
Иона крепко, решительно стиснул мою ладонь.
– Севериан, злосчастный дружище мой, ты ведь рассказывал, как видел Водала – и эту шатлену Тею, и еще одного человека – у оскверненной могилы. Что они, по-твоему, собирались делать с ее содержимым?
Разумеется, их намерения я понимал, однако в то время сие казалось чем-то малозначительным, несущественным. Теперь же мне попросту нечего было сказать – даже никаких мыслей, кроме желания, чтоб поскорее настала ночь, в голову не приходило.
Однако посланцы Водала – четверо дюжих, должно быть, из крестьян, парней, вооруженных бердышами, и пятый, при офицерском эспадроне, чем-то смахивавший на армигера – явились за нами быстрее. Похоже, все эти люди тоже были там, у помоста, среди остальных, и прибытие наше видели: не желая зря рисковать, они подошли к нам с оружием наготове, хотя приветствовали нас как друзей и боевых товарищей. Иона, приняв самый бравый вид, на какой оказался способен, завел с ними разговор, а я, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего испытания, шел следом за всеми, по лесной тропе, словно навстречу концу света.
Пока мы шли, Урд отвернула свой лик от солнца. Свету звезд путь к земле преграждала густая листва, однако наши провожатые знали дорогу так хорошо, что почти не замедлили шага. Мне чем дальше, тем настоятельнее хотелось спросить, нельзя ли отказаться от ужина, к коему нас ведут, но тут все было понятно без вопросов: отказ – и даже зримое проявление желания отказаться – лишит меня всякого доверия со стороны Водала, поставив под угрозу мою свободу, а может, и саму жизнь.
В то время как мое отчаяние крепло, пятеро наших стражей, поначалу отвечавшие на шутки и расспросы Ионы с явной неохотой, мало-помалу оживились, разговорились, будто по пути на пирушку или в бордель. В их тоне чувствовалось предвкушение, однако отпускаемые ими шутки казались мне столь же бессмысленными, какой может показаться несмышленому мальчишке болтовня распутников.
– На этот раз опять хватишь по полной? Затонешь по самую маковку?
(Так говорил шедший сзади, всего лишь бестелесный голос во мраке.)
– Клянусь Эребом, уйду в такие глубины, что до зимы меня назад не жди.
– Из вас ее кто-нибудь видел?
Этот голос принадлежал армигеру, и если прочие только бахвалились друг перед другом, в его простых с виду словах чувствовалось нетерпение невиданной силы. Таким тоном заблудившийся путник мог бы выспрашивать дорогу к дому.
– Нет, вильдграф.
– Алькмунд, – откликнулся еще один голос, – говорил, хороша. Не стара, но и не слишком мала.
– Не трибада ли снова?
– Это уж я не…
Говорящий осекся на полуслове, а может, я просто перестал обращать внимание на разговор. Впереди, за деревьями замерцали проблески света.
Еще несколько шагов – и я, разглядев меж могучих стволов факелы, услышал множество голосов. Кто-то велел нам остановиться, и армигер, выйдя вперед, негромко назвал пароль.
Вскоре меня усадили на слой палых листьев, между Ионой справа и невысоким креслом резного дерева слева. По правую руку от Ионы занял место сопровождавший нас армигер, а остальные (как будто только и ждали нашего появления) уселись вокруг дымчато-оранжевого фонаря, свисавшего с ветвей ближайшего дерева.
К «ужину» собралось не более трети от тех, кто присутствовал на аудиенции у трона посреди поляны, но, судя по платью и вооружению, большинство их принадлежало к высшему кругу, а прочие, по-видимому, были лучшими, отборными воинами. На каждую женщину приходилось по четверо, а то и пятеро мужчин, однако женщины выглядели не менее воинственно и с еще большим нетерпением ждали начала пиршества.
Спустя некоторое время из мрака величественно выступил Водал. Собравшиеся дружно поднялись на ноги. Пройдя через круг, Водал опустился в резное кресло, стоявшее рядом со мной, и все вновь расселись по местам.
Сразу же после этого на середину круга вышел, остановившись под оранжевым фонарем, человек в ливрее старшего слуги одного из величайших домов. В руках он держал поднос с двумя бутылками, большой и поменьше, а также хрустальным кубком. Вокруг поднялся ропот – негромкий ропот без слов: одни удовлетворенно закряхтели, другие шумно, поспешно перевели дух, третьи облизнули губы. Человек с подносом замер на месте, а когда ропот стих, чинно, неспешно подошел к Водалу.
– В меньшей бутылке – аналептик альзабо, о котором я говорила, – проворковала Тея за моею спиной. – Во второй бутылке – травяная микстура, успокаивающая желудок. Смеси прими один полный глоток, но не более.
Водал, повернувшись к Тее, взглянул на нее с изумлением.
Миновав нас с Ионой, Тея шагнула в круг, прошла между Водалом и человеком с подносом и лишь после уселась по левую руку от Водала. Водал склонился к ней, собираясь что-то сказать, но тут человек с подносом начал смешивать в кубке содержимое бутылок, и, видимо, момент показался Водалу для разговоров неподходящим.
Поднос в руках ливрейного закружился, сообщая легкое вращательное движение жидкости в кубке.
– Прекрасно, – подытожил Водал, обеими руками приняв кубок с подноса, подняв его к губам и передав мне. – Как и сказала шатлена, сделать нужно один полный глоток. Примешь меньше, количество окажется недостаточным, и слияния не произойдет. Если же примешь больше, ничего для себя не выгадаешь, а весьма дорогостоящее снадобье пропадет зря.
Я, следуя его указаниям, отпил из кубка глоток. Горькая, будто полынь, холодная, весьма дурно пахнущая смесь живо напомнила мне о том давнем зимнем дне, когда я был послан чистить сточную трубу, что вела из кают подмастерьев наружу. Казалось, меня вот-вот снова вырвет, как у ручья, хотя желудок был совершенно пуст. Горло сдавило спазмом, однако я, кое-как проглотив жидкость, передал кубок Ионе и лишь после этого обнаружил, что рот мой полон слюны.
Ионе пришлось нисколько не легче, а может, и труднее, чем мне, однако со своей долей он справился и передал кубок возглавлявшему наших стражей Вальдграфу, а тот – сидевшему следующим. Смеси в кубке хватило на десятерых, и, когда он опустел, ливрейный лакей отер его кромку, снова наполнил кубок из стоявших на подносе бутылок и снова пустил снадобье по кругу.
Мало-помалу он словно бы утратил округлость, глубину черт, присущую всему в вещном мире, и превратился всего-навсего в силуэт, в раскрашенную фигуру, выпиленную из дерева. Мне сразу же вспомнилось кукольное представление, которое я видел во сне той ночью, когда делил кровать с Бальдандерсом.