XIIНотулы
Конец снам о Текле положил приход утра. Вот оба мы в молчании идем куда-то через тот самый (иначе и быть не может) рай, как известно открываемый Новым Солнцем для всякого, кто взывает к нему в последние минуты жизни, и, хотя мудрецы говорят, будто рай сей закрыт для тех, кто сам стал себе палачом, я полагаю, оно, прощающее столь многое, наверняка способно порой простить и такое, но… еще миг – и все вокруг озарено холодным, незваным светом, а над головой звенит щебет птиц.
Я сел. Плащ мой намок от росы; капли росы, словно пот, бисером покрывали лицо. Лежавший рядом Иона встрепенулся, зашевелился. В десятке шагов от нас грызли удила, нетерпеливо притопывали копытами два громадных дестрие, один – цвета белого вина, другой – чистейшей вороной масти. От пиршества и от пировавших вокруг не осталось даже следа, как и от Теклы, которой я с тех пор никогда не видел и более не надеюсь увидеть на протяжении этой жизни.
«Терминус Эст», надежно укрытый прочными, обильно промасленными ножнами, мирно покоился рядом, в траве. Подняв его, я двинулся вниз по косогору, отыскал ручей и как следует освежился спросонья. Когда я вернулся, Иона тоже уже не спал. Я указал ему путь к ручью, а пока он отсутствовал, попрощался с покойной Теклой.
Однако, сказать откровенно, в какой-то мере она остается со мной до сих пор: случается, я, вспоминающий прошлое, становлюсь вовсе не Северианом, а Теклой, как будто мой разум – картина в остекленной раме, а Текла, стоящая перед стеклом, отражается в его поверхности. Вдобавок с той самой ночи, стоит вспомнить ее, не вспоминая при том о каком-либо определенном месте и времени, возникающая перед мысленным взором Текла стоит у зеркала в сверкающем, белом, как изморозь, платье, едва прикрывающем грудь, струящимся от талии к полу своенравными, никогда не повторяющими форм водопадами. Перед зеркалом она на миг замирает, коснувшись поднятыми ладонями наших щек…
…а после ее словно вихрем уносит в комнату с зеркальными стенами, полом и потолком. Несомненно, ее воспоминания о собственном отражении в тех зеркалах я и вижу, однако еще шаг-другой – и она исчезает во мраке, и больше я не вижу уже ничего.
К возвращению Ионы я совладал с печалью настолько, что сумел весьма драматически изобразить осмотр наших дестрие.
– Вороной – твой, – сказал Иона, – а этот, нежно-кремовый, очевидно, для меня. Экие, однако, лошадки… сдается мне, любая из них стоит куда дороже, чем любой из нас с тобой, как сказал один моряк хирургу, ампутировавшему ему ноги. Куда направляемся?
– В Обитель Абсолюта.
На лице Ионы отразилось изумленное недоверие.
– Ты разве не слышал, о чем мы с Водалом толковали вчера вечером?
– Название уловил, а вот про то, что мы туда едем, упустил как-то.
Наездник из меня, как уже говорилось, неважный, однако я храбро вдел ногу в стремя вороного и уселся в седло. Скакун, угнанный мною у Водала позавчера вечером, нес на себе высокое боевое седло, зверски неудобное, зато свалиться с такого затруднительно крайне; на этом же вороном красовалось нечто почти плоское, из стеганого бархата, роскошное, но в то же время изрядно коварное. Стоило обхватить ногами бока дестрие, тот заплясал на месте от нетерпения.
Возможно, момент для подобных бесед был хуже некуда, однако другого, более подходящего времени не предвиделось, и я спросил:
– Многое ли ты помнишь?
– О вчерашней-то женщине? – Обогнув вороного, Иона отвязал от ветки поводья кремового и вскочил в седло. – Ничего. Я есть не стал. За тобой Водал следил в оба глаза, а вот обо мне все, едва проглотив это снадобье, позабыли. К тому же я неплохо владею искусством изображать, будто ем, но при этом не есть.
Я в изумлении поднял брови.
– Да-да. И на тебе его не раз проверял – к примеру, вчера, за завтраком. Так просто: аппетита особого не было… а как же кстати пришлось!
Пустив кремового рысцой вдоль тропы, что вилась меж деревьев, он обернулся ко мне.
– Я, так уж вышло, дорогу знаю неплохо – по крайней мере большую ее часть. Однако не соблаговолишь ли ты объяснить, зачем нам туда?
– Во-первых, там будут Доркас с Иолентой, – ответил я. – А еще мне нужно выполнить поручение сеньора нашего, Водала.
За нами почти наверняка наблюдали, и посему о том, что выполнять поручения не собираюсь, я счел за лучшее вслух не упоминать.
События следующих нескольких дней я, дабы повесть о моей карьере не затянулась на целую вечность, опишу лишь вкратце. В пути я рассказал Ионе обо всем, что услышал от Водала, и о многом другом. В попадавшихся по дороге селениях мы порой останавливались, а где останавливались, там я, при возникновении надобности, брался за привычную работу – и не оттого, что нам так уж настоятельно требовалось мной заработанное (при нас имелись и кошельки, полученные от шатлены Теи, и большая часть гонорара из Сальта, и деньги, вырученные Ионой за золотую палицу обезьяночеловека), но дабы ни в ком не возбуждать подозрений.
Утро четвертого дня застало нас по-прежнему скачущими на север. Справа, будто сморенный дремотой дракон, стерегущий запретную, заросшую изумрудной травой дорогу, тянущуюся вдоль берега, нежился на солнышке Гьёлль. Накануне мы видели издали наряды уланов – верхами, как и мы, вооруженных пиками наподобие тех, какими разили путников патрульные у Врат Скорби.
Заметно нервничавший с тех самых пор, как мы тронулись в путь, Иона пробормотал:
– Если хотим доехать до окрестностей Обители Абсолюта нынче к вечеру, надо бы поспешить. Жаль, Водал не сказал тебе, какого числа начинаются празднества и долго ли будут длиться.
– А до Обители Абсолюта все еще далеко? – спросил я.
Иона указал на остров посреди реки.
– Видишь? Кажется, я его помню. Как-то раз, в двух днях пути от него, встречные пилигримы говорили, будто Обитель Абсолюта где-то поблизости. Предостерегали насчет преторианцев, и, по всему судя, знали, о чем говорят.
Следуя его примеру, я пустил вороного рысью.
– А ты шел пешком.
– Нет, ехал на мерихипе… наверное, больше его, бедолагу, уже не увижу. Конечно, он даже в лучшие годы был куда тихоходнее, чем эти зверюги – в худшие, но все ж они вряд ли вдвое резвее.
Я было собрался сказать, что Водал не стал бы отправлять нас в путь без надежды достичь Обители Абсолюта ко времени, но тут надо мною, в какой-то ладони от головы, пронеслась тварь, на первый взгляд показавшаяся кем-то вроде огромной летучей мыши.
Иона (в отличие от меня) узнал ее сразу. Прокричав нечто для меня непонятное, он подстегнул концом уздечки моего дестрие. Вороной, едва не сбросив меня с седла, рванулся вперед, и дальше мы понеслись сумасшедшим галопом. Помню, как на всем скаку стрелой промчался меж двух деревьев, росших друг к другу так близко, что свободного места по бокам осталось не больше пяди. Летучая тварь маячила в вышине, пятнышком копоти на фоне неба, но вскоре с треском врезалась в гущу ветвей за нашими спинами.
Миновав лесную опушку и оказавшись в сухом овраге за стеной деревьев, мы потеряли ее из виду, но, стоило нам достичь дна и начать подъем на противоположный склон, тварь вновь показалась позади, изрядно потрепанная, но прыти отнюдь не утратившая.
Какое-то время, пожалуй достаточное для короткой молитвы, она нас не замечала, однако, пронесшись над нами чуть стороной, описала круг и плавно, полого снижаясь, понеслась нам навстречу. Я, обнажив «Терминус Эст», отработал поводом, и мой вороной послушно развернулся, заслоняя Иону от летучей твари.
Как ни быстры были наши дестрие, тварь оказалась куда быстрее. Вооруженный остроконечным мечом, я, вероятно, принял бы ее на острие – и наверняка погиб, однако судьба распорядилась иначе. Налетевшую тварь я встретил ударом с двух рук. Казалось, клинок рассек воздух, и поначалу я решил, что ее тело слишком легко и прочно даже для лезвия бритвенной остроты, но в следующий же миг незнакомая тварь распалась надвое, точно тряпка, а мне в лицо повеяло жаром, будто прямо передо мной распахнули и тут же беззвучно захлопнули дверцу печи.
Я хотел было спешиться и осмотреть труп, но Иона с отчаянным воплем замахал мне рукой. Оставив высокий лес, окружавший Сальт, далеко позади, мы очутились среди бескрайней россыпи крутых холмов, поросших косматыми кедрами. Целая роща подобных кедров ожидала нас наверху, на склоне оврага, и мы, точно безумные, пригнувшись к холкам дестрие, ворвались в заросли.
Вскоре путаница ветвей сделалась так густа, что дестрие были вынуждены перейти на шаг. Вдобавок нам почти сразу же преградил путь отвесный утес, и тут уж, хочешь не хочешь, пришлось остановиться. Как только треск сучьев и топот стих, сзади и сверху донесся сухой частый шорох и треск, будто где-то над головой бьет крыльями раненая птица, застрявшая в кроне дерева. Казалось, легкие вот-вот слипнутся от густого целебного аромата кедровой смолы.
– Убираться отсюда надо, – еле переводя дух, прошептал Иона. – На месте стоять нельзя.
Конец обломанной ветки рассек ему щеку; кровь из глубокой царапины струйкой текла к подбородку. Оглядевшись, он кивнул вправо, к реке, и подхлестнул дестрие, направляя его прямиком в непроходимую (с виду) чащу.
Предоставив Ионе торить для меня тропу, я приготовился дать отпор черной твари, если та нас настигнет. И вправду, вскоре она показалась среди серо-зеленых кедровых лап, а еще миг спустя к ней присоединилась вторая, на вид почти такая же, державшаяся чуть позади.
Тут заросли кончились, и мы вновь пустили дестрие в галоп. Летучие клочья ночного мрака устремились за нами, однако, хотя из-за меньшей величины казались проворнее, на деле заметно уступали в скорости целой, большой твари.
– Огонь найти нужно, – прокричал Иона, перекрывая барабанный грохот копыт дестрие. – Или крупного зверя, которого сможем убить. Пожалуй, если распорешь брюхо одному из наших, тоже сойдет, но если нет, оторваться не сможем.
Я кивнул в знак того, что тоже не согласен жертвовать одним из дестрие, хотя мой, казалось, вот-вот рухнет с ног от усталости: Иона, дабы не опередить меня сверх меры, уже придерживал своего.