ые горсти хризосов, но их ответы сомнительны и изрядно противоречивы.
Повернуться к фонтану, к его прекрасным, таинственным посланиям спиной и двинуться к старому солнцу оказалось делом нелегким. Огромный, точно лицо великана, темно-красный диск рос на глазах, выползая из-за опускавшегося горизонта. Темнеющие на его фоне тюльпанные деревья напомнили мне фигуру Ночи, венчавшую тот самый караван-сарай на западном берегу Гьёлля, который я столько раз видел затмевающим солнце, вблизи, во время наших купаний.
Не сознавая, что нахожусь глубоко в пределах Обители Абсолюта, вдали от стражников, патрулирующих ее границы, я опасался в любую минуту наткнуться на преторианцев и вновь угодить в аванзалу – тем более что потайную дверь наверняка уже обнаружили и наглухо заперли, – однако мои опасения не сбылись. На многие лиги вокруг, среди живых изгородей и бархата газонов, среди цветов и текущей воды, не видно было ни единой живой души, кроме меня самого. К дорожке клонились лилии куда выше моего роста, и звездовидные лики их украшали капельки непотревоженной росы, а алмазную россыпь росы на безупречно гладких камнях дорожки еще не потревожили ничьи ноги, кроме моих. Вокруг – и на воле, и в золотых клетках, свисавших с ветвей деревьев, – допевали ночную песнь соловьи.
По пути на глаза мне, вновь пробудив в памяти толику прежнего ужаса, попалась одна из тех самых ходячих статуй. Будто человек исполинского роста (хотя изображала она вовсе не человека), шла она небольшой укромной лужайкой, словно влекомая неслышными уху нотами каких-то странных псалмов. Признаться, я задержался на месте, пока она не удалилась, гадая, способна ли статуя почуять меня, укрывшегося в тени, и есть ли ей хоть какое-то дело до моего появления.
Врата Деревьев я увидел в тот самый миг, как отчаялся их отыскать. Спутать их с чем-либо было бы невозможно. Подобно младшим садовникам, растящим груши на шпалерах у стен, величайшие садовники Обители Абсолюта, для завершения трудов располагавшие множеством поколений, сращивали одну с другой ветви огромных дубов, пока каждый прутик не подчинился их архитектурному замыслу, и я, гуляя по крышам роскошнейшего дворца на всей Урд, не видя вокруг ни единого камня, вдруг обнаружил сбоку огромную, покрытую зеленой листвой арку ворот, выстроенных из живого дерева, словно из кирпича.
Сорвавшись с места, я помчался к вратам бегом.
XXIIВоплощения
Широкая, сочащаяся росой, арка Врат Деревьев вывела меня на просторный травянистый луг, усеянный множеством шатров. Где-то неподалеку, лязгнув цепями, взревел мегатерий. Казалось, больше вокруг не слышно ни звука. Остановившись, я прислушался, и мегатерий, не тревожимый моими шагами, успокоился, вновь погрузился в свойственный этим животным сон, с трудом отличимый от смерти. В воцарившейся тишине был слышен стук капель стекающей с листьев росы и отдаленный, прерывистый птичий щебет.
Нет, это было еще не все. Ко всему этому примешивалось негромкое, быстрое, неравномерное «вжик-вжик». Стоило мне прислушаться, странный звук начал набирать силу. Следуя на него, я двинулся по тропинке среди безмолвных шатров, но с выбором направления, очевидно, ошибся: доктор Талос заметил меня прежде, чем я заметил его.
– Друг мой! Мой товарищ! Все они спят – и твоя Доркас, и остальные. Все, кроме нас с тобой. Сюда, сюда!
В такт словам он размахивал тростью, со свистом – «вжик-вжик» – срубая ею головки цветов.
– Ты вернулся к нам как раз вовремя. Как нельзя более вовремя! Сегодня вечером мы даем представление, и, не подоспей ты, я был бы вынужден нанять вместо тебя одного из этих малых. Рад, рад тебя видеть! Я ведь должен тебе кое-какие деньжата, помнишь? Не так уж много, и, между нами говоря, по-моему, монеты фальшивые, однако долг есть долг, а долги я плачу всегда.
– Боюсь, я ничего подобного не припоминаю, – ответил я, – а стало быть, сумма вправду невелика. Если с Доркас все в порядке, я готов вовсе забыть о ней – дай только что-нибудь поесть да покажи, где тут можно спокойно поспать хоть пару страж.
Острый нос доктора на миг поник книзу, на лице отразилось искреннее сожаление.
– Спать можешь сколько угодно, пока остальные тебя не разбудят, а вот еды у нас, боюсь, нет. Бальдандерс, понимаешь ли, ненасытен, точно лесной пожар. Распорядитель тиаза обещал сегодня доставить что-нибудь для всех нас, – пояснил он, неопределенно махнув тростью в сторону беспорядочной россыпи шатров, – но, боюсь, это произойдет никак не ранее середины утра.
– Возможно, оно и к лучшему. На самом деле я слишком устал, чтобы есть, но если ты покажешь, где можно прилечь…
– Что у тебя с лицом? А, впрочем, неважно – замажем гримом. Сюда!
Не дожидаясь ответа, доктор Талос рысцой устремился вперед. Последовав за ним сквозь лабиринт растяжек, я оказался перед светло-лиловым куполом. У входа стояла тележка Бальдандерса, и я наконец-то поверил, что вновь отыскал Доркас.
Когда я проснулся, все вышло, как будто мы с нею вовсе не расставались. Неяркая миловидность Доркас осталась прежней; блеск Иоленты, как обычно, затмевал ее, однако стоило нам оказаться втроем, мне неизменно хотелось, чтоб Иолента поскорее ушла и не отвлекала меня от Доркас. Приблизительно через час после того, как все мы проснулись, я отвел Бальдандерса в сторону и спросил, отчего он бросил меня в лесу, за Вратами Скорби.
– Я же шел не с тобой. Я шел с моим доктором Талосом, – неспешно проговорил он в ответ.
– И я тоже. Мы могли отправиться на его поиски вместе, отчего оба бы только выиграли.
Долгая пауза. Казалось, я чувствую тяжесть его мутного взгляда на лице. В невежестве своем я подумал, как было бы ужасно, обладай Бальдандерс энергией и волей, необходимой для гнева.
– А ты был с нами, когда мы покидали город? – наконец спросил он.
– Конечно. И Доркас, и Иолента, и я – все мы были с вами.
Вновь долгая пауза.
– Значит, мы там вас и нашли.
– Да. Ты разве не помнишь?
Бальдандерс тяжеловесно покачал головой, и я заметил седину, серебрящуюся в густой щетке его жестких волос.
– Однажды утром я проснулся, гляжу – вон он ты. Думал, думал. А потом ты от меня ушел.
– Тогда обстоятельства были другими: мы же договорились о встрече.
(Тут мне вспомнилось, что держать слово я не собирался, и сердце мое защемило от стыда.)
– Так мы и встретились, – отрешенно сказал Бальдандерс, а затем, видя, что ответом я не удовлетворен, добавил: – Для меня все, кроме доктора Талоса… не взаправду. Не настоящее.
– Твоя преданность весьма похвальна, однако ты, может быть, помнишь, что он хотел взять с собой не только тебя, но и меня?
Сердиться на этого добродушного, скудоумного великана было решительно невозможно.
– Здесь, на юге, мы скопим денег, а после отстроимся заново, как уже строились, когда там обо всем позабыли.
– Тут север, не юг. Но – да, ваш дом, если не ошибаюсь, был уничтожен?
– Сгорел, – ответил Бальдандерс, и в его глазах словно бы отразились отсветы пламени. – Прости, если я тебя невзначай обидел. Я так долго думал только о замке да о работе…
Оставив его сидеть в одиночестве, я отправился осматривать наше театральное хозяйство – откровенно признаться, нисколько в том не нуждавшееся, да и что я мог там углядеть, кроме очевидной нехватки того и сего? Вокруг Иоленты столпилось множество балаганщиков, и доктор Талос, разогнав их, велел ей уйти в шатер. Не прошло и минуты, как из шатра донесся смачный удар тростью по мягкому, и доктор вышел наружу – с улыбкой, но все еще не на шутку рассерженный.
– Она ни в чем не виновата, – заметил я. – Ты ведь сам понимаешь, как она выглядит.
– Слишком броско. Кричаще сверх всякой меры. Знаешь, что мне в тебе нравится, сьер Севериан? Ты отдаешь предпочтение Доркас. Кстати, куда она подевалась? Ты видел ее после того, как вернулся?
– Предупреждаю, доктор: ее бить не смей.
– Об этом я даже не помышлял. Опасаюсь только, как бы она не заблудилась.
Удивление в его взгляде убедило меня, что он не кривит душой.
– Мы даже поговорить толком не успели. Она отправилась принести воды.
– Весьма смелый поступок с ее стороны, – сказал доктор и, видя мое недоумение, добавил: – Она боится воды. Ты же наверняка замечал. Отнюдь не грязнуля, но моется, не входя в воду глубже длины большого пальца, а когда идем через мост, дрожит и цепляется за Иоленту.
Тут Доркас вернулась, и, если доктор сказал еще что-либо, я этого не услышал. Утром, при встрече, оба мы были способны разве что улыбаться да порой, не веря собственным пальцам, касаться друг друга. Теперь, подойдя ко мне, она опустила наземь ведра с водой и принялась пожирать меня взглядом.
– Я так по тебе тосковала, – сказала она. – Без тебя мне было так одиноко…
При мысли о том, что обо мне кто-либо тосковал, я не удержался от смеха.
– Неужто тебе не хватало вот этого? – спросил я, приподняв край плаща цвета сажи.
– Смерти? Скучала ли я о Смерти? Нет, мне не хватало тебя.
С этими словами она выдернула из моей ладони полу плаща и за нее потянула к стене тюльпанных деревьев, ограждавших Зеленую Гримерку с одной стороны.
– Там, рядом с клумбами, я отыскала скамейку. Идем, посиди со мной. Уж после стольких-то дней нас могут на время оставить в покое, а принесенную воду Иолента, выйдя наружу, рано или поздно найдет – все равно вода эта для нее.
Как только мы удалились от суеты среди шатров, где жонглеры швыряли в воздух кинжалы, а акробаты – собственных детей, нас со всех сторон окружила безмятежность садов. Пожалуй, сады Обители Абсолюта – самые обширные на свете угодья, возделанные и засаженные исключительно для красоты, если не брать в расчет тех девственных лесов, что являют собою сады самого Предвечного, взращенные руками невидимых нашему глазу садовников. Миновав неширокий проем меж двух сомкнутых поверху живых изгородей, мы углубились в рощу деревьев, усыпанных гроздьями ароматных цветов, и я с тоской вспомнил цветущие сливы, мимо которых преторианцы волокли нас с Ионой, хотя деревья вокруг явно были посажены для красоты, а сливы, наверное, ради плодов. Сломив веточку с полудюжиной цветков, Доркас воткнула ее в светло-золотистые волосы.