– Это мое последнее представление, я знаю. Чувствую. Среди публики наверняка найдется кто-нибудь…
Тут она, зевнув, потянулась всем телом. Казалось, облегающий лиф ее платья ни за что не выдержит этакого напряжения, лопнет, и я, нисколько не сомневаясь в этом, отвел взгляд в сторону, а когда вновь повернулся к ней, Иолента мирно спала.
За кормой лодки покачивалось в воде изящное весло. Подняв его и сделав пару гребков, я обнаружил, что, несмотря на округлую форму верхней, надводной части корпуса, под днищем имеется киль. Течение на середине речушки оказалось достаточно сильным, чтобы мне оставалось только рулить нашим судном, плавно, неспешно огибавшим излучину за излучиной. Подобно тому, как я, сопровождаемый слугой в одеяниях с капюшоном, оставаясь для всех вокруг невидимкой, шел мимо множества комнат, ниш и галерей потайными коридорами Второй Обители, в эти минуты мы со спящей Иолентой бесшумно, без малейших усилий, не замечаемые почти никем, плыли куда-то вдаль, оставляя позади лигу за лигой. Пары, лежавшие на мягкой траве у подножья деревьев либо устроившиеся в более рафинированном уюте садовых беседок, очевидно, считали нашу лодку не более чем украшением, пущенным по реке исключительно для услаждения их взоров, а видя мою голову над изогнутыми лепестками, полагали, что мы целиком поглощены собственными делами. Философствующие одиночки медитировали, устроившись на буколически примитивных скамьях, а в клеристориях и арбориях шли своим чередом празднества – и вовсе не всегда эротического толка.
Мало-помалу сон Иоленты начал меня раздражать. Бросив весло, я присел на подушки с ней рядом. Во сне лицо ее исполнилось пусть и искусственной, но чистоты, которой я ни разу не замечал за нею во время бодрствования. Стоило поцеловать ее, и ее глаза, даже не приоткрывшиеся, сделались удивительно похожи на продолговатые глаза Агии, а золотистые с рыжиной волосы словно бы изменили цвет на темно-русый. Тогда я расстегнул ее платье. Казалось, она одурманена каким-то снотворным снадобьем в груде подушек или просто утомлена долгой пешей прогулкой под открытым небом и бременем необычайно, чрезмерно пышного тела. Освобожденные от одежды груди немногим уступали в размерах ее собственной голове, а между широких, округлых бедер словно бы угнездился цыпленок, только что вылупившийся из яйца.
Как выяснилось по возвращении, все остальные прекрасно поняли, куда мы пропали, хотя Бальдандерсу вряд ли было до этого хоть какое-то дело. Доркас украдкой плакала, спрятавшись где-то на время, чтобы вновь выйти к нам с покрасневшими от слез глазами и подвижнической улыбкой на губах. Доктора Талоса наша отлучка, по-моему, здорово разозлила и в то же время привела в подлинное восхищение. Именно тогда у меня и создалось впечатление (сохранившееся по сей день), что восторга от Иоленты он не испытывал ни малейшего, однако ему и только ему из всех мужчин Урд она отдалась бы по собственной воле, без какой-либо задней мысли.
Оставшиеся до наступления ночи стражи мы провели, то слушая, как доктор Талос торгуется со всевозможными чиновниками Обители Абсолюта, то репетируя. Кое-какими впечатлениями от игры в пьесе доктора Талоса я с тобою, читатель, уже поделился, а ниже намерен приблизительно изложить ее текст – не тот, что существовал лишь на засаленных клочках бумаги, передававшихся нами в тот день из рук в руки и зачастую содержавших не более чем подсказки для импровизаций, но тот, что мог быть записан неким старательным писцом из публики и в самом деле оказался записан им, демоническим очевидцем всего мною пережитого, обитающим позади моих глаз.
Но прежде тебе надлежит представить воочию наши подмостки. Труждающийся край Урд в который раз взошел по красному диску; над головой запорхали долгокрылые летучие мыши, с востока поднялась в небо зеленая четвертинка луны. Вообрази теперь изящнейшую на свете долину шириной от края до края в тысячу с небольшим шагов, среди волнистых, поросших травою покатых холмов. В склонах холмов – двери, одни не шире входа в обыкновенную комнату, другие огромны, словно двери базилик. Все эти двери отворены, на траву перед ними падает изнутри неяркий туманный свет. К крохотной арке нашего просцениума, змеясь, тянутся мощенные тесаным камнем дорожки, и все они усеяны множеством людей, мужчин и женщин в причудливых маскарадных костюмах – костюмах, в большинстве своем вдохновленных далеким-далеким прошлым, и потому я, нахватавшийся исторических знаний разве что по верхам, от Теклы с мастером Палемоном, ни одного из них не узнаю. Среди масок снуют слуги с подносами, уставленными чашами и кружками, отягощенными грудами восхитительно ароматного мяса и сладостей. Перед сценой рядами расставлены изящные, словно сверчки, скамьи из бархата и черного дерева, но многие в публике предпочитают стоять, а во время представления зрители непрестанно появляются и уходят (многие – выслушав не более дюжины строк). В ветвях деревьев поют квакши, заливаются соловьи, а по гребням холмов, плавно, неторопливо принимая то ту, то другую позу, разгуливают ходячие статуи. Все роли в пьесе исполняются доктором Талосом, Бальдандерсом, Доркас, Иолентой и мной.
XXIVПьеса доктора Талоса
Эсхатология и генезис
В основу пьесы, по утверждению доктора Талоса, положен ряд фрагментов утраченной Книги Нового Солнца
ГАВРИИЛ
ВЕЛИКАН НОД
МЕШИЯ, Первый Человек
МЕШИАНА, Первая Женщина
ДЖАХИ
АВТАРХ
КОНТЕССА
СЛУЖАНКА
ДВОЕ СТРАЖНИКОВ
КАМЕННЫЙ ИСТУКАН
ПРОРОК
ГЕНЕРАЛИССИМУС
ДВОЕ ДЕМОНОВ, переодетых купцами
ИНКВИЗИТОР
ФАМИЛЬЯР
АНГЕЛИЧЕСКИЕ СУЩЕСТВА
НОВОЕ СОЛНЦЕ
СТАРОЕ СОЛНЦЕ
ЛУНА
В глубине сцены темно. Входит ГАВРИИЛ, окруженный золотистым ореолом. В руках у него хрустальный рог.
ГАВРИИЛ. Приветствую вас! Я опишу вам положение дел – в конце концов, таково мое назначение. Сейчас ночь последнего дня, ночь накануне дня первого. Старое Солнце зашло и на небе более не покажется. Завтра взойдет Новое Солнце, и мы с братьями и сестрами встретим его ликованием, ну а сегодня… сегодня никто ни о чем не подозревает. Все спят.
За сценой шаги – тяжелые, неторопливые. Входит НОД.
ГАВРИИЛ. О Всеведущий! Спаси слугу своего!
НОД. Так ты служишь ему? И мы, нефилимы, тоже. Коли так, я не причиню тебе зла – разве что он велит.
ГАВРИИЛ. Значит, ты из его челяди? Как же он говорит с тобой?
НОД. Правду сказать, никак. Приходится самому догадываться, что ему от меня угодно.
ГАВРИИЛ. Этого я и боялся.
НОД. Не видал ли ты сына Мешии?
ГАВРИИЛ. Не видал ли я сына Мешии? Скажешь тоже, дурень ты здоровенный: он же еще и на свет не рожден! А что тебе от него нужно?
НОД. Ему надлежит прийти и поселиться со мной, в моих землях к востоку от сего сада. Я отдам ему в жены одну из своих дочерей.
ГАВРИИЛ. Ошибся ты с творением, дружище. Не то выбрал – на пятьдесят миллионов лет опоздал.
НОД (неторопливо, ничего не поняв). Если увидишь его…
Входят МЕШИЯ с МЕШИАНОЙ. За ними следует ДЖАХИ. Все трое наги, если не считать драгоценных украшений ДЖАХИ.
МЕШИЯ. Что за прекрасное место! Просто восторг! Цветы, фонтаны, статуи – ну не чудесно ли?
МЕШИАНА (робко). А я видела ручного тигра с клыками длиннее ладони. Как мы его назовем?
МЕШИЯ. Как он сам пожелает! (Гавриилу.) Кто же хозяин этих прекрасных мест?
ГАВРИИЛ. Автарх.
МЕШИЯ. И он позволяет нам жить здесь?! Весьма великодушно с его стороны.
ГАВРИИЛ. Не совсем так, дружище, не совсем так. Знаешь ли ты, что за тобой следом идет еще кое-кто?
МЕШИЯ (не оглядываясь). У тебя за спиной тоже кто-то стоит.
ГАВРИИЛ (напоказ взмахнув рогом, символом своего сана). Да, за моей спиной Он!
МЕШИЯ. И совсем близко. Если собираешься трубить в рог, чтобы подмогу позвать, лучше поторопись.
ГАВРИИЛ. Ну и ну, как же ты проницателен! Но нет, время еще не пришло.
Золотистый ореол угасает, и ГАВРИИЛ исчезает со сцены. НОД замирает, опершись на огромную палицу.
МЕШИАНА. Я разожгу огонь, а ты начинай-ка строить нам дом. Дожди здесь, похоже, нередки – взгляни, как трава зелена.
МЕШИЯ (приглядевшись к Ноду). Э-э, да это же просто статуя! Теперь понятно, отчего он ее не испугался.
МЕШИАНА. Статуя вполне может ожить. Помнится, слышала я о сыновьях, взращенных из камня.
МЕШИЯ. «Помнится»! Скажешь тоже, ведь ты только-только на свет родилась. Вчера, по-моему.
МЕШИАНА. Вчера? Этого я не помню… ах, Месхия, я еще так мала! И ничего не помню до той минуты, как вышла на свет и увидела тебя, разговаривавшего с лучом солнца.
МЕШИЯ. Это был не луч солнца! Это был… правду сказать, я еще не придумал ему названия.
МЕШИАНА. В тот миг я тебя и полюбила.
Входит АВТАРХ.
АВТАРХ. Вы кто такие?
МЕШИЯ. А ты кто таков, если уж на то пошло?
АВТАРХ. Хозяин этого сада.
МЕШИЯ кланяется, а МЕШИАНА приседает в реверансе, хотя на ней нет юбки, чтоб, как положено, расправить ее края.
МЕШИЯ. Мы разговаривали с одним из твоих слуг всего минуту назад. И вот теперь, если вдуматься… он поразительно схож с твоей августейшей персоной. Вот только был… э-э…
АВТАРХ. Моложе?
МЕШИЯ. По крайней мере, на вид.
АВТАРХ. Что ж, это, я думаю, неизбежно. Нет, я вовсе не оправдываюсь, но тоже когда-то был молод, и, хотя всякому лучше всего держаться женщин, близких ему по положению, случается – в этом ты, юноша, меня понял бы, кабы когда-либо оказался на моем месте, – что какая-нибудь служаночка или деревенская девка, удовольствовавшись пригоршней серебра или штукой бархата, вовсе не склонная в самое неподходящее время требовать казни соперницы либо посольской должности для супруга… Одним словом, случается, что подобные особы низкого звания становятся привлекательнее любых прочих.
Пока АВТАРХ говорит, ДЖАХИ подкрадывается к МЕШИИ сзади и в этот момент кладет руку ему на плечо.
ДЖАХИ. Вот видишь? Тот, кого ты почитаешь за божество, подтверждает мою правоту, советует все то же самое, что предлагала я. Давай же начнем все заново, прежде чем взойдет Новое Солнце!
АВТАРХ. Какое очаровательное создание. Отчего это я, дитя мое, вижу яркое пламя свечей, отраженное в каждом глазу, хотя сестра твоя все никак не раздует искру в растопке?
ДЖАХИ. Она мне не сестра!
АВТАРХ. Значит, соперница. Однако идем со мной. Им обоим я жалую позволение поселиться здесь, а тебя сей же ночью оденут в роскошные платья, уста твои будут полны вина, а стройный стан, возможно, слегка утратит изящество – благодаря жаворонкам, фаршированным миндалем, и сваренным в сахаре смоквам.
ДЖАХИ. Поди прочь, старик.
АВТАРХ. Что?! Или тебе неведомо, кто я?
ДЖАХИ. Только мне одной это и ведомо. Ты – призрак, и даже призрачней призрака, столб пепла, поднятый ветром!
АВТАРХ. Я вижу, она не в своем уме. Чего она от тебя хочет, дружище?
МЕШИЯ (с облегчением). Так ты не держишь на нее обиды? Как это великодушно с твоей стороны!
АВТАРХ. Ни малейшей! Вдобавок безумная наложница – это, должно быть, весьма, весьма интересно и ново… Поверь, я в нетерпении, а ведь немногие вещи на свете могут внушить нетерпение повидавшему и совершившему все, что повидал и совершил я. Она не кусается, нет? Ну то есть не больно?..
МЕШИАНА. Кусается, да еще как, и клыки ее сочатся ядом.
ДЖАХИ прыгает к ней с намерением впиться в нее ногтями. Преследуемая ею, МЕШИАНА опрометью убегает со сцены.
АВТАРХ. Пошлю-ка я пикинеров обыскать сад и найти их.
МЕШИЯ. Не тревожься, обе они вскоре вернутся, вот увидишь. Ну а пока я, честно признаюсь, рад немного побыть с тобою наедине. Мне хочется попросить тебя кое о чем.
АВТАРХ. Я не оказываю милостей после шести – таков закон, который мне должно блюсти, чтоб сохранить здравие ума. Уверен, ты поймешь меня правильно.
МЕШИЯ (слегка опешивший). Хорошо, наперед буду знать. Но я даже не думал просить о милостях, правда! Мне нужны лишь кое-какие знания, толика божественной мудрости.
АВТАРХ. В таком случае спрашивай, не стесняйся. Но знай: все имеет свою цену. А именно нынче же ночью эта умалишенная ангелица должна стать моей.
МЕШИЯ падает на колени.
МЕШИЯ. Вот чего мне никак не понять. Отчего я должен говорить обо всем вслух, если тебе и без этого ведома каждая моя мысль? А первый вопрос был таков: стоит ли мне по-прежнему следовать ее советам, зная, что она – из рода тобою отвергнутых? Ведь ей известно, что я знаю об этом, и на душе у меня неспокойно: вдруг ей придет в голову советовать верное, полагая, что я отклоню верный совет лишь потому, что получен он от нее?
АВТАРХ (в сторону). Вижу, он тоже не в своем уме и из-за моих желтых одежд полагает меня божеством. (Мешии.) Небольшая супружеская измена никому из мужчин не вредит. Если, конечно, речь не об измене его супруги.
МЕШИЯ. То есть моя повредит ей тоже? Я…
Входят КОНТЕССА и ее СЛУЖАНКА.
КОНТЕССА. Верховный Владыка мой! Что ты здесь делаешь?
МЕШИЯ. Молюсь, дочь моя. Сними, по крайней мере, обувь, ибо ступаешь по священной земле.
КОНТЕССА. Сеньор, кто этот дурачок?
АВТАРХ. Некий бродячий безумец, встреченный мною в компании еще двух женщин, столь же безумных, как и он сам.
КОНТЕССА. Тогда их больше, чем нас… вот разве что моя служанка в здравом уме.
СЛУЖАНКА. Ваша Светлость…
КОНТЕССА. В чем я весьма сомневаюсь. Только сегодня после обеда она приготовила мне фиолетовый палантин к зеленому платью! В этом наряде я выглядела бы словно столб, увитый ипомеей.
Окончательно разозленный ее словами, МЕШИЯ сильным ударом сбивает КОНТЕССУ с ног. Невидимый за его спиною АВТАРХ спешит скрыться.
МЕШИЯ. Ах ты негодница! Не шути со святым, пока я рядом, и не смей делать, чего я не велю!
СЛУЖАНКА. Кто ты такой, господин?
МЕШИЯ. Отец всего человеческого рода, дитя мое. Так что ты, как и она, вправду мое дитя.
СЛУЖАНКА. Надеюсь, ты сможешь простить ее… и меня заодно. Мы слышали, будто ты мертв.
МЕШИЯ. Тут извинений не требуется. Многие с тех пор умерли. Но я, как видишь, вернулся – поприветствовать новый рассвет.
НОД (шевельнувшийся и заговоривший после долгого молчания и неподвижности). Мы пришли слишком рано.
МЕШИЯ (тыча в его сторону пальцем). Великан! Великан!
КОНТЕССА. Ах! Соланж! Кинебурга!
СЛУЖАНКА. Я здесь, Ваша Светлость. Либия здесь.
НОД. Для Нового Солнца пока что еще рановато.
КОНТЕССА (плачет). Новое Солнце грядет! Мы все испаримся, как сны!
МЕШИЯ (видя, что Нод не намерен ни на кого нападать). Дурные сны. Но для вас так будет лучше всего, и ты это наверняка понимаешь.
КОНТЕССА (немного придя в себя). Я не понимаю другого: как ты, вдруг проявивший немалую мудрость, мог спутать Автарха с Вселенским Разумом?
МЕШИЯ. Я знаю, что вы – мои дочери в старом творении. Иначе быть не может: ведь вы – человеческие женщины, а в этом творении у меня никакого потомства нет.
НОД. Его сын возьмет мою дочь в жены. Конечно, такой чести наша семья не заслуживает; мы – народ скромный, простой, дети Геи, однако теперь возвысимся! Я стану… Кем я стану, Мешия? Тестем твоего сына. Быть может, если ты не против, мы с женой как-нибудь навестим дочь в тот же день, когда ты придешь к сыну в гости. Ты ведь нам в месте за столом не откажешь? Сядем-то мы, само собой разумеется, на пол.
МЕШИЯ. Конечно, не откажу. Пес уже так и делает – или начнет, когда мы его увидим. (Контессе.) Неужто тебе не приходит на ум, что я могу знать о том, кого ты зовешь Вселенским Разумом, больше, чем твоему Автарху известно о самом себе? Не только ваш Вселенский Разум, но и силы не столь важные надевают наше, людское обличье, будто плащ, когда того пожелают, – порой только ради двоих-троих из нас. Однако мы, те, кто служит им одеяниями, нечасто осознаем, что, самим себе кажущиеся самими собой, для других мы, однако ж, то Демиург, то Параклет, а то и сам Враг.
КОНТЕССА. Поздно я обрела сию мудрость, если обречена угаснуть с восходом Нового Солнца. Полночь уже миновала?
СЛУЖАНКА. Вот-вот минует, Ваша Светлость.
КОНТЕССА (указывая в публику). А эти добрые люди? Что выпадет на их долю?
МЕШИЯ. Что выпадает на долю листьев, когда лето подходит к концу и ветер гонит их прочь?
КОНТЕССА. Но если…
МЕШИЯ, отвернувшись, смотрит в небеса на востоке, словно бы в ожидании первых лучей рассвета.
КОНТЕССА. Но если…
МЕШИЯ. Что «если»?
КОНТЕССА. Но если в моем теле окажется частица твоего… несколько капелек жидкой ткани, заключенные в моем лоне…
МЕШИЯ. В таком случае ты, может быть, и побродишь по Урд малость дольше, неприкаянная, не в силах отыскать путь домой. Однако к себе на ложе я тебя не возьму. Ты ведь, знаешь ли, всего-навсего труп. И даже меньше того.
СЛУЖАНКА падает в обморок.
КОНТЕССА. Должно быть, ты вправду отец всему роду людскому: для женщин ты – просто погибель.
Сцена темнеет. Когда свет зажигается вновь, МЕШИАНА и ДЖАХИ лежат рядом в траве под рябиновым деревом. Позади них в склоне холма видна дверь. Губа ДЖАХИ рассечена, вспухла, что придает ей весьма обиженный вид. Из ранки на подбородок струйкой стекает кровь.
МЕШИАНА. С какой охотой я отправилась бы искать его, если бы знала, что ты за мной не увяжешься!
ДЖАХИ. Движимая силой Нижнего Мира, я буду следовать за тобой хоть до второго конца Урд, если потребуется. Но если ты снова ударишь меня, то жестоко за это поплатишься.
МЕШИАНА замахивается на нее кулаком, и ДЖАХИ, втянув голову в плечи, подается назад.
МЕШИАНА. Когда мы решили отдохнуть здесь, твои ноги дрожали куда сильнее моих.
ДЖАХИ. Да, мне гораздо трудней, чем тебе. Однако сила Нижнего Мира в том, чтобы вынести и невыносимое – я ведь пусть даже красивее, чем ты, но и много, много нежнее.
МЕШИАНА. В этом мы, думаю, уже убедились.
ДЖАХИ. Предупреждаю еще раз, а третьего предупреждения не жди. Ударишь – пеняй на себя.
МЕШИАНА. А что ты со мною сделаешь? Эриний по мою душу призовешь? Так я этого не страшусь. Ты бы давно призвала их, кабы могла.
ДЖАХИ. Хуже. Ударь меня снова, и тебе это придется по вкусу.
Входят ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК и ВТОРОЙ СТРАЖНИК, вооруженные пиками.
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК. Гляди-ка!
ВТОРОЙ СТРАЖНИК (женщинам). Лежать, лежать! Не подыматься, не то, как цапель, проткну. Ступайте с нами.
МЕШИАНА. Не поднимаясь? На четвереньках прикажешь ползти?
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК. Не смей дерзить!
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК тычет МЕШИАНУ острием пики. В тот же миг над сценой разносится стон – протяжный, столь басовитый, что и расслышишь с трудом. От этого стона мелко, часто дрожит и сцена, и даже сама земля.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Что это?
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК. Понятия не имею.
ДЖАХИ. Гибель Урд, неразумный! Валяй, рази ее. Вам все равно конец.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Много ты знаешь! Для нас все только начинается. В полученном нами приказе обыскать сад о вас двоих упоминалось особо, и вас приказано привести. И цена вам не меньше десятка хризосов, или я – жалкий сапожник!
ВТОРОЙ СТРАЖНИК хватает ДЖАХИ, и в тот же миг МЕШИАНА, пользуясь случаем, стрелой мчится прочь, в темноту. ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК устремляется следом за ней.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Ах, ты еще кусаться!..
ВТОРОЙ СТРАЖНИК бьет ДЖАХИ древком пики, и между ними завязывается борьба.
ДЖАХИ. Дурень, она же уйдет!
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. А это уж забота Иво. Я свою пленницу взял, а он свою упустил – если не нагонит, конечно. Идем. Тебя нужно предъявить хилиарху.
ДЖАХИ. Разве ты не полюбишь меня, прежде чем мы покинем это очаровательное место?
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Чтоб мне потом мужское достоинство отрезали и в рот затолкали? Ну уж нет!
ДЖАХИ. Пускай вначале найдут его.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК (встряхивает ее). О чем это ты?
ДЖАХИ. В твоих руках служительница Урд, а Урд не станет из-за меня утруждаться. Но не спеши – отпусти меня всего на минутку, и я покажу тебе немало чудесного.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Все «чудеса» твои я и так вижу и за то благодарен луне всей душой.
ДЖАХИ. Я могу сделать тебя богатым. Настолько, что десять хризосов покажутся тебе сущим вздором. Вот только, пока ты сжимаешь в руках мое тело, силы я лишена.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Твои ноги длиннее, чем у той, другой, но ходишь ты на них, я гляжу, не особо-то резво. В самом деле: сдается мне, ты и стоишь-то с трудом.
ДЖАХИ. Увы, тут ты прав.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. За ожерелье тебя придержу – похоже, цепочка достаточно крепка. Если этого будет довольно, покажешь, на что ты способна. Если нет, со мною пойдешь. Пока ты у меня в руках, большей свободы не жди.
ДЖАХИ поднимает руки над головой, растопырив в стороны мизинцы, указательные и большие пальцы. Недолгую тишину нарушает странная тихая музыка сродни соловьиным трелям. С неба на землю падают пушистые, мягкие снежные хлопья.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. А ну прекрати!
Схватив ДЖАХИ за запястье, ВТОРОЙ СТРАЖНИК рывком пригибает ее руку книзу. Музыка обрывается. Последние снежинки оседают на его голову.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Это не золото.
ДЖАХИ. Однако ты сам видишь…
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Одна старуха в моей родной деревне тоже умеет управляться с погодой. Верно, не так шустро, как ты, но ведь она и годами вон насколько старше, и одряхлела вконец.
ДЖАХИ. Не знаю, о ком ты, но она даже тысячной доли моей жизни на свете не прожила.
Входит КАМЕННЫЙ ИСТУКАН. Движется он медленно и словно вслепую.
ДЖАХИ. Что это за тварь?
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Истукан. Статуя. Одна из зверушек Отца Инире. Нас он не слышит и сам ни звука издать не способен. По-моему, он вообще неживой.
ДЖАХИ. Ну что ж, я тоже, если уж на то пошло.
В то время как КАМЕННЫЙ ИСТУКАН проходит мимо, ДЖАХИ свободной рукой гладит его по щеке.
ДЖАХИ. Милый… милый… милый… неужто ты со мною даже не поздороваешься?
КАМЕННЫЙ ИСТУКАН. Э-э-э-йо!
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Это что еще? Прекрати немедля! Ты говорила, будто лишена силы, пока я тебя держу!
ДЖАХИ. Взгляни на раба моего. Сможешь ли ты одолеть его в схватке? Давай же, ломай копье об эту широкую грудь!
КАМЕННЫЙ ИСТУКАН преклоняет колени и целует ступню ДЖАХИ.
ВТОРОЙ СТРАЖНИК. Одолеть не смогу, зато обгоню без труда!
Взвалив ДЖАХИ на плечо, ВТОРОЙ СТРАЖНИК пускается бежать. Дверь в склоне холма отворяется и, стоит ему переступить порог, захлопывается за его спиной. КАМЕННЫЙ ИСТУКАН осыпает дверь градом могучих ударов, но дверь не поддается. Из глаз КАМЕННОГО ИСТУКАНА текут слезы. В конце концов он отворачивается от двери и начинает копать ладонями землю.
ГАВРИИЛ (из-за кулис). Так изваяния минувшим дням верны, одни в пустыне, брошены людьми.
В то время как КАМЕННЫЙ ИСТУКАН продолжает копать, сцена темнеет. Вновь зажегшийся свет озаряет сидящего на троне АВТАРХА. Кроме него, на сцене никого нет, но силуэты, проецируемые на экраны по обе стороны от трона, указывают, что он окружен придворными.
АВТАРХ. Ну вот… сижу здесь, будто повелитель сотни миров, а сам даже этому одному не хозяин…
Из-за кулис слышится топот марширующих. Кто-то во весь голос выкрикивает приказ.
АВТАРХ. Генералиссимус!
Входит ПРОРОК. На плечах у него козлиная шкура, в руке узловатый посох с грубым резным навершием в виде какого-то странного символа.
ПРОРОК. Сотня дурных знамений за рубежами наших земель. В Инкусе рожден был телец без головы, но с пастями в коленях. Женщине, славящейся благопристойным поведением, приснилось, будто она понесла от пса. Не далее как прошлой ночью на южные льды с шипеньем обрушилось множество звезд, а земля полна бродячих пророков.
АВТАРХ. Но ты же и сам – пророк.
ПРОРОК. Вот! Сам Автарх видел их!
АВТАРХ. Мой архивариус, весьма искушенный в истории этих мест, однажды сообщил мне, что некогда здесь истребили более сотни пророков. Одних забили камнями, других сожгли, третьих бросили на растерзание хищникам, а некоторых даже прибили гвоздями к нашим дверям, точно крыс. Теперь же мне нужно узнать от тебя кое-что о приходе Нового Солнца, который предсказывают уже столько лет. Как это будет выглядеть? Что будет значить? Говори, не то мой архивариус на старости лет пополнит тот самый реестр еще одной строкой, а вокруг этого посоха обовьются плети бледного луноцвета.
ПРОРОК. Ох, не надеюсь я удовлетворить тебя, однако ж попробую.
АВТАРХ. Ты разве не знаешь ответа?
ПРОРОК. Знаю. Но еще знаю, что ты – человек практичного склада ума, заботящийся лишь о делах сего универсума, нечасто поднимающий взор выше звезд.
АВТАРХ. Да. И вот уже тридцать лет этим горд.
ПРОРОК. Однако даже ты должен знать, что сердце старого солнца изъедено раковой опухолью. В его центре материя падает сама на себя, словно там яма без дна – повсюду вокруг только верх.
АВТАРХ. Мои астрономы давно об этом твердят.
ПРОРОК. Представь себе яблоко, гниющее изнутри. А снаружи выглядящее вполне съедобным, пока наконец не прогниет насквозь, не расползется омерзительной лужей.
АВТАРХ. Ну сей фрукт хоть раз представлял себе всякий мужчина, сохранивший силы во второй половине жизни.
ПРОРОК. Стало быть, вот тебе и старое солнце. Но что же с его раковой опухолью? Что нам известно о ней? Только то, что она лишает Урд тепла и света, а с течением времени лишит самой жизни.
Из-за кулис слышится шум борьбы. Чей-то страдальческий вопль заглушает грохот и звон, как будто за сценой столкнули с пьедестала на каменный пол огромную вазу.
АВТАРХ. Продолжай, Пророк. Что там стряслось, мы вскоре узнаем.
ПРОРОК. Однако мы понимаем, что дело гораздо серьезнее, так как все это – разрыв в самом нашем мироздании, прореха в его ткани, не связанная никакими известными нам законами. Из прорехи той к нам не попадает ничто – все стремится туда, а назад уж не возвращается. Однако появиться оттуда может все что угодно, ибо она одна из всех вещей, нам известных, не подчиняется собственной же природе.
Входит НОД – окровавленный, подгоняемый пиками, но те, кто держит пики в руках, остаются за кулисами.
АВТАРХ. Что это за урод?
ПРОРОК. Еще одно из тех самых дурных знамений, о которых я говорил! В будущем, как давно было сказано, с гибелью старого солнца погибнет и Урд. Но из ее могилы восстанут чудовища, новые люди и Новое Солнце. Старая Урд расцветет, словно бабочка, сбросившая высохший кокон, и Новая Урд будет названа именем «Ушас».
АВТАРХ. Однако все нам известное обратится в прах? И древние стены, в которых мы с тобою беседуем, и ты сам, и я?
НОД. Во мне мудрости нет никакой. Но я слышал, как один мудрый человек – вскоре мы с ним породнимся, свойственниками станем – совсем недавно сказал, что все это только к лучшему. Мы – всего-навсего сновидения, грезы, а у грез собственной жизни нет. Вот видишь? Я ранен. (Показывает Автарху с Пророком ладонь.) Когда рана затянется, ее не станет. Неужто с ее окровавленных губ сорвутся слова сожаления об исцелении? Я только пытаюсь объяснить своими словами, что слышал от другого, но, по-моему, как раз это он и имел в виду.
За сценой басовито, гулко звонят колокола.
АВТАРХ. Что это? Ты, Пророк! Ступай, выясни, кто распорядился поднять этот шум и зачем.
ПРОРОК уходит.
НОД. Я так думаю, твои колокола начали приветствовать Новое Солнце. За тем же пришел и я сам. У нас в обычае встречать важного гостя ревом, колотя себя в грудь, с радостью барабаня по земле и стволам деревьев, и, поднимая самые тяжелые камни, какие только сумеем, бросать их в пропасть – и все это в его честь. Нынче утром я так и сделаю, если ты повелишь отпустить меня на свободу, и сама Урд, несомненно, присоединится ко мне. Поутру, с восходом Нового Солнца, даже вон те горы попрыгают в море!
АВТАРХ. А откуда же ты пришел? Расскажи, и я велю отпустить тебя.
НОД. Ну как же – из собственной моей страны, к востоку от Парадиза.
АВТАРХ. А где это?
НОД указывает на восток.
АВТАРХ. А Парадиз где? В том же самом направлении?
НОД. Ну отчего же. Парадиз – вот он, здесь. Вокруг нас… или, по крайней мере, над нами.
Вошедший ГЕНЕРАЛИССИМУС, печатая шаг, подходит к трону и салютует АВТАРХУ.
ГЕНЕРАЛИССИМУС. Автарх, как ты и приказал, мы обыскали от края до края все земли вокруг Обители Абсолюта. Во время поисков обнаружена Контесса Карина, каковая, поскольку ранения ее несерьезны, препровождена к себе в апартаменты. Кроме этого, нами был обнаружен стоящий перед тобою колосс, описанная тобою женщина в драгоценных украшениях, а также двое купцов.
АВТАРХ. А еще двое, нагой человек с женой?
ГЕНЕРАЛИССИМУС. Этих – нигде ни следа.
АВТАРХ. Повторить поиски. И на сей раз ищите как следует.
ГЕНЕРАЛИССИМУС (салютует). Как прикажет Автарх!
АВТАРХ. А женщину в драгоценностях распорядись немедля прислать ко мне.
НОД направляется за кулисы, но острия пик преграждают ему дорогу. ГЕНЕРАЛИССИМУС выхватывает пистолет.
НОД. Разве я не волен уйти?
ГЕНЕРАЛИССИМУС. Ни под каким видом!
НОД (Автарху). Я же сказал тебе, где находится моя страна. Сразу к востоку отсюда.
ГЕНЕРАЛИССИМУС. И солгал. Та местность мне прекрасно известна.
АВТАРХ (устало). Он сказал правду – так, как сам ее понимает. Возможно, другой и не существует.
НОД. Значит, я волен уйти.
АВТАРХ. Полагаю, Новое Солнце, которое ты явился встретить с почетом, прибудет, свободен ты или нет. Однако есть шанс, что… да и в любом случае разгуливать на воле созданиям наподобие тебя ни к чему. Нет, уйти ты не волен – ни ныне, ни когда-либо впредь.
Преследуемый ГЕНЕРАЛИССИМУСОМ, НОД со всех ног бросается за кулисы. Стрельба, крики, грохот. Фигуры, окружающие АВТАРХА, меркнут. В общий шум снова вплетается звон колоколов. Возвращается НОД с ожогом от лазерного луча поперек щеки. АВТАРХ бьет НОДА скипетром; каждый удар порождает взрыв и сноп искр. НОД хватает АВТАРХА, вскидывает над головой, собираясь швырнуть о подмостки, но тут на сцену выходят два ДЕМОНА, переодетых купцами, сбивают НОДА с ног, а АВТАРХА усаживают на трон.
АВТАРХ. Благодарю вас. Вы будете щедро награждены. На стражу я уже не рассчитывал и, вижу, был абсолютно прав. Кто вы, позвольте узнать, таковы?
ПЕРВЫЙ ДЕМОН. Твои стражи мертвы. Этот гигант размозжил о стены их головы, а спинные хребты сломал о колено.
ВТОРОЙ ДЕМОН. А мы – всего лишь простые купцы, торговцы, схваченные твоими солдатами.
АВТАРХ. Ах, вот если б они были торговцами, а у меня вместо них имелись такие солдаты, как вы! Однако ж вы так хрупки на вид, что в вас и не заподозришь недюжинной силы.
ПЕРВЫЙ ДЕМОН (с поклоном). Сила ниспослана нам господином, которому мы служим.
ВТОРОЙ ДЕМОН. Ты непременно задашься вопросом, что побудило нас, двух самых обычных торговцев рабами, бродить по твоим землям посреди ночи. Дело вот в чем: пришли мы с предостережением. Недавно странствия привели нас в джунгли севера, и там, в храме старше самого человека, у алтаря, заросшего лианами до полной неотличимости от какого-нибудь бугорка, имели беседу с невероятно древним шаманом, предрекшим серьезную опасность, грозящую твоему царству.
ПЕРВЫЙ ДЕМОН. Проведав о ней, мы со всех ног поспешили сюда, дабы предупредить тебя, пока еще не поздно, и прибыли как раз в самую пору.
АВТАРХ. Что же мне следует сделать?
ВТОРОЙ ДЕМОН. Сей мир, столь дорогой и твоему, и нашему сердцу, вращаелся вокруг солнца столь долго, что его основа и уток истлели – одни лишь тонкие нити свисают с ткацкого стана времени.
ПЕРВЫЙ ДЕМОН. Сами его континенты одряхлели, точно старухи, давным-давно утратившие и красоту, и способность к деторождению. Грядущее Новое Солнце…
АВТАРХ. Знаю, знаю!
ПЕРВЫЙ ДЕМОН. …низвергнет их в морские пучины, пустит ко дну, будто утлые лодки.
ВТОРОЙ ДЕМОН. А из глубин моря поднимет новые, блистающие златом и серебром, железом и медью, алмазами, рубинами и бирюзой, тучнейшие земли, поглощенные морем за миллионы тысячелетий.
ПЕРВЫЙ ДЕМОН. Для заселения этих земель приготовлена новая раса. Знакомый тебе род людской будет отодвинут в сторонку, подобно траве, что долгое время благоденствовала на равнине, однако же расступается перед плугом, освобождая место хлебам.
ВТОРОЙ ДЕМОН. Но что, если семена сожжены? Что же тогда? Рослый человек с хрупкой женщиной, которых ты встретил недавно, и есть эти семена. Некогда существовала надежда, что их можно отравить в поле, однако посланная исполнить сие потеряла семена из виду среди засохших трав да комьев земли и из-за пары безобидных фокусов была отдана в руки твоего Инквизитора для допроса с пристрастием. И все же сжечь семена еще не поздно.
АВТАРХ. Да, предлагаемая тобою идея уже приходила и в мою голову.
ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ ДЕМОНЫ (хором). Ну разумеется!
АВТАРХ. Но вправду ли гибель этих двоих предотвратит приход Нового Солнца?
ПЕРВЫЙ ДЕМОН. Нет. Но хочется ли тебе этого? Новые земли достанутся тебе.
На вспыхнувших ярким светом экранах появляются изображения городов о множестве башен среди лесистых холмов. АВТАРХ поворачивается к ним лицом и после некоторой паузы извлекает из-под мантии коммуникатор.
АВТАРХ. Да не узрит Новое Солнце, что мы здесь делаем… На кораблях! Предать все, что над нами, огню! Спалить все живое дотла!
В то время как оба ДЕМОНА исчезают, НОД приходит в себя и садится. Города и холмы на экранах меркнут, сменяясь множеством изображений АВТАРХА. Сцена темнеет.
Зажегшийся свет выхватывает из темноты ИНКВИЗИТОРА, сидящего за высоким столом посреди сцены. У стола стоит его ФАМИЛЬЯР в маске и в облачении палача. По обе стороны от них расставлены и разложены всевозможные орудия пыток.
ИНКВИЗИТОР. Брат, приведи женщину, обвиняемую в ведовстве.
ФАМИЛЬЯР. Контесса ждет за дверьми, а поскольку она – особа благородных кровей и фаворитка нашего государя, молю: прими вначале ее.
Входит КОНТЕССА.
КОНТЕССА. Я слышала, что здесь было сказано, и, даже не помышляя, будто ты, Инквизитор, сможешь остаться глухим к такому призыву, взяла на себя смелость войти немедля. Не полагаешь ли ты смелость мою исключительной?
ИНКВИЗИТОР. Ты играешь словами, однако, признаться, да. Полагаю.
КОНТЕССА. Тогда ты ошибаешься. Восемь лет, с завершения девичьей поры, я живу здесь, в Обители Абсолюта. Когда из чресл моих впервые потекла кровь, привезшая меня сюда мать предупредила: избегай приближаться к этим покоям, где кровь течет из множества тел, невзирая на фазы переменчивой луны. Послушав мать, я не приближалась к ним до этой самой минуты и теперь трепещу.
ИНКВИЗИТОР. Людям добропорядочным бояться здесь нечего. Но пусть даже так, твое признание, я полагаю, потребовало изрядной смелости.
КОНТЕССА. А вправду ли я так уж добропорядочна? А ты? А он? Меня духовник добропорядочной бы не назвал. Что говорит тебе твой исповедник? В страхе перед тобою молчит? А твой Фамильяр? Он порядочнее? Добрее?
ФАМИЛЬЯР. Мне бы сего не хотелось.
КОНТЕССА. Нет, похвастать смелостью я не могу – и вполне понимаю, что мне есть чего здесь опасаться. Под эти мрачные своды меня привел страх. О нагом человеке, ударившем меня, тебе, без сомнения, сообщили. Схвачен ли он?
ИНКВИЗИТОР. Ко мне его не приводили.
КОНТЕССА. Меньше стражи тому назад несколько солдат нашли меня в саду, плачущей, не слушая утешений служанки. Оставаться снаружи, в темноте, мне было страшно, и посему они понесли меня в мои покои – той галереей, что называется Воздушной Дорогой. Известна она тебе?
ИНКВИЗИТОР. Допустим.
КОНТЕССА. Тогда тебе известно и о том, что поверху над ней всюду окна, чтобы во всех соседних комнатах и коридорах было светлее. И вот, когда меня несли ею, в одном из окон мелькнул человек – высокого роста, хорошо сложенный, широкий в плечах и стройный телом.
ИНКВИЗИТОР. Подобных людей на свете немало.
КОНТЕССА. То же самое подумала и я. Однако, спустя недолгое время, тот же человек мелькнул еще в одном окне, и еще в одном. Тогда я призвала несших меня солдат открыть по нему огонь. Солдаты посчитали меня сумасшедшей и огня не открыли, а отряд, посланный схватить этого человека, вернулся с пустыми руками. Между тем он все смотрел на меня из окон и будто бы… этак слегка покачивался.
ИНКВИЗИТОР. И ты полагаешь, что видела за окном того, кто ударил тебя?
КОНТЕССА. Хуже. Я опасаюсь, что это не он, хотя похож на него. Кстати сказать, он, вне всяких сомнений, не сделал бы мне ничего дурного, отнесись я с почтением к его безумству. Нет, в эту странную ночь, когда мы, погубленные зимней стужей стебельки прежней поросли рода людского, столь неожиданно оказались смешаны с семенами будущего года, я боюсь, что он – нечто большее, нам неизвестное.
ИНКВИЗИТОР. Вполне возможно, но здесь ты не найдешь ни его, ни человека, ударившего тебя. (Фамильяру.) Приведи сюда ведьму, Брат.
ФАМИЛЬЯР. Все они – ведьмы, только некоторые куда хуже прочих.
ФАМИЛЬЯР уходит и возвращается, ведя за собой на цепи МЕШИАНУ.
ИНКВИЗИТОР. Ты обвиняешься в том, что очаровала семерых солдат государя нашего, Автарха, так, что те, изменив присяге, обратили оружие против собственных товарищей и офицеров. (Поднимается и зажигает большую свечу у края стола.) Настоятельнейше заклинаю тебя сознаться в сем прегрешении, а также назвать силу, помогшую свершить грех, и имена тех, кем научена взывать к оной силе.
МЕШИАНА. Те солдаты просто увидели, что я ничего дурного не замышляю, и испугались за меня. Я…
ФАМИЛЬЯР. Молчать!
ИНКВИЗИТОР. Протестам обвиняемых не придается значения, если высказаны они не под пыткой. Мой фамильяр приготовит тебя к ней.
ФАМИЛЬЯР, схватив МЕШИАНУ, пристегивает ее ремнями к одному из хитроумных пыточных механизмов.
КОНТЕССА. Времени миру осталось так мало, что тратить его, любуясь на все это, не стоит. Ты ведь подруга того нагого человека из сада? Я отправляюсь искать его и расскажу ему, что с тобой сталось.
МЕШИАНА. О, поспеши! Надеюсь, он придет за мной вовремя.
КОНТЕССА. А я надеюсь, что он возьмет вместо тебя меня. Но, несомненно, наши чаяния в равной мере безнадежны, и в скором времени нас с тобой породнит общее горе.
КОНТЕССА уходит.
ИНКВИЗИТОР. Я тоже отправлюсь побеседовать с теми, кто стал ее спасителями. Приготовь испытуемую, ибо я скоро вернусь.
ФАМИЛЬЯР. На очереди еще одна преступница, Инквизитор. Обвинения схожие, но, пожалуй, несколько менее тяжки.
ИНКВИЗИТОР. Отчего же ты не сказал сразу? Я предъявил бы обвинения разом обеим. Приведи ее.
ФАМИЛЬЯР уходит и возвращается, ведя за собою ДЖАХИ. ИНКВИЗИТОР роется в бумагах на столе.
ИНКВИЗИТОР. Ты обвиняешься в том, что очаровала семерых солдат государя нашего, Автарха, так, что те, изменив присяге, обратили оружие против собственных товарищей и офицеров. Настоятельнейше заклинаю тебя сознаться в сем прегрешении, а также назвать силу, помогшую свершить грех, и имена тех, кем научена взывать к оной силе.
ДЖАХИ (с гордостью). Да, я совершила все, в чем ты меня обвиняешь, и многое другое, о чем тебе неизвестно. Силы назвать я не смею, не то эту изукрашенную крысиную нору, чего доброго, разнесет в пыль. Ну а насчет «кем научена»… Кто учит детей взывать к родному отцу?
ФАМИЛЬЯР. Матери?
ИНКВИЗИТОР. Я предпочел бы не знать. Приготовь ее. Я вскоре вернусь.
ИНКВИЗИТОР уходит.
МЕШИАНА. Значит, они дрались и за тебя? Как грустно, что столь многим пришлось погибнуть!
ФАМИЛЬЯР (приковывая Джахи к устройству для пыток с другой стороны от стола). Он просто снова прочел твою бумагу. Но я – будь уверена, вполне дипломатически – укажу ему на эту ошибку, когда он вернется.
ДЖАХИ. Тебе удалось очаровать солдат? Так очаруй этого дурня и освободи нас.
МЕШИАНА. Могущественными чарами я не владею и очаровать сумела всего семерых из полусотни.
Входит НОД – связанный, подгоняемый острием пики ПЕРВОГО СТРАЖНИКА.
ФАМИЛЬЯР. А это еще кто?
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК. Как кто? Пленник, каких ты в жизни еще не видывал! Сотню человек замертво уложил, будто мы – щенята беззубые. Найдутся у тебя кандалы побольше размером, под стать ему?
ФАМИЛЬЯР. Придется соединить полдюжины пар, но я что-нибудь придумаю.
НОД. Я не человек, но нечто меньшее и в то же время большее – рожденный из глины, от Матери Геи, хозяйки диких зверей. Если ты повелеваешь людьми, то должен меня отпустить: я не в твоей власти.
ДЖАХИ. Мы тоже не люди. Отпусти же и нас!
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК (со смехом). Да уж, конечно, я ни минуты не сомневался! Курица, как известно, не птица, а женщина…
МЕШИАНА. Она не женщина. Не позволяй ей себя обмануть.
ФАМИЛЬЯР (защелкивая на Ноде последний замок кандалов). Не обманет. Поверь мне, время хитростей вышло.
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК. Небось, когда я уйду, позабавишься, своего не упустишь?
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК тянется к ДЖАХИ, и та шипит на него, будто кошка.
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК. Может, отвернешься на время, как добрый товарищ, а?
ФАМИЛЬЯР (готовя Мешиану к пытке). Будь я настолько добрым товарищем, меня давно изломали бы на собственном колесе. Но если ты подождешь возвращения Инквизитора, моего господина, то, может, и вправду возляжешь с ней рядом, раз уж тебе так хочется.
ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК призадумывается, понимает, что это значит, и поспешно уходит.
НОД (пробуя кандалы на прочность). Эта женщина станет матерью моего зятя. Не вздумай чинить ей зла.
ДЖАХИ (подавляя зевок). Я всю ночь на ногах, и хотя, как всегда, бодра духом, этому телу пора отдохнуть. Не мог бы ты поспешить с ней и перейти ко мне?
ФАМИЛЬЯР (не оглядываясь). Отдыха здесь не жди.
ДЖАХИ. Вот как? Похоже, не настолько здесь все по-домашнему, как следовало бы ожидать.
ДЖАХИ снова зевает, и как только подносит ладонь к губам, прикрывая рот, ее оковы падают на пол.
МЕШИАНА. Держи ее! Неужто не понимаешь? От земли в ней ничего нет, оттого и железо над нею не властно!
ФАМИЛЬЯР (по-прежнему не сводя взгляда с пытаемой Мешианы). Не бойся, деться ей некуда.
МЕШИАНА. Великан! Попробуй освободиться! От этого зависит судьба всего мира!
НОД, напрягая все силы, натягивает цепи, но разорвать их не может.
ДЖАХИ (переступив через упавшие оковы). Да! Отвечаю я, так как в подлинном мире я гораздо больше любого из вас. (Обходит стол и заглядывает Фамильяру через плечо.) Как интересно! Грубовато, однако ж очень, очень интересно…
ФАМИЛЬЯР оборачивается и смотрит на нее, в изумлении разинув рот. ДЖАХИ со смехом пускается в бегство. ФАМИЛЬЯР неуклюже бежит за ней, но минуту спустя возвращается, совершенно упавший духом.
ФАМИЛЬЯР (отдуваясь). Сбежала.
НОД. Да. На волю.
МЕШИАНА. Без помех преследовать Мешию и разрушать все вокруг, как прежде.
ФАМИЛЬЯР. Вы не понимаете, что это значит. Вскоре вернется мой господин, и тогда мне конец.
НОД. Всему миру конец. Она же тебе сказала.
МЕШИАНА. Слушай меня, палач: у тебя еще есть шанс, но только один. Освободи от оков и великана.
ФАМИЛЬЯР. А великан, покончив со мной, освободит тебя. Что ж, об этом стоит подумать. По крайней мере, смерть моя будет быстрой.
МЕШИАНА. Он ненавидит Джахи и, хоть не слишком разумен, знает ее повадки, да вдобавок очень силен. Мало этого, я могу рассказать тебе, какой клятвы он никогда не нарушит. Дай ему ключ от его оков и встань рядом со мной, приставив меч к моему горлу. Возьми с него клятву отыскать Джахи, вернуть ее сюда и снова замкнуть на себе кандалы.
ФАМИЛЬЯР колеблется в нерешительности.
МЕШИАНА. Терять тебе нечего. Твой господин даже не знает, что ему надлежит быть здесь, а вот если, вернувшись, обнаружит ее отсутствие…
ФАМИЛЬЯР. Хорошо! Согласен! (Отцепляет ключ от кольца на поясе.)
НОД. В надежде через брак дочери породниться с семьей Человека, дабы мы, великаны, могли по праву называть себя Сыновьями Отца, клянусь изловить, и вернуть сюда, и удержать здесь, так, чтобы вновь не сбежала, беглую дьяволицу, а после заковать себя в цепи, как закован сейчас.
ФАМИЛЬЯР. Клятва та самая?
МЕШИАНА. Да!
ФАМИЛЬЯР швыряет ключ НОДУ и поднимает обнаженный меч, готовый в любую минуту сразить МЕШИАНУ.
ФАМИЛЬЯР. А он сумеет ее отыскать?
МЕШИАНА. Он должен ее отыскать!
НОД (отпирая замок кандалов). Я ее изловлю. Ее тело слабеет, тут она не соврала. Конечно, подстегивать его можно долго, но что одним хлыстом всего не добьешься, ей никогда не понять. (Уходит.)
ФАМИЛЬЯР. Ну а с тобой я обязан продолжить. Надеюсь, ты поймешь меня верно…
ФАМИЛЬЯР пытает МЕШИАНУ. Та пронзительно кричит.
ФАМИЛЬЯР (вполголоса). Как же она прекрасна! Хотелось бы мне… встретиться с ней в других, лучших обстоятельствах…
Сцена темнеет. Из темноты доносится топот бегущей ДЖАХИ. Некоторое время спустя неяркий свет озаряет НОДА, огромными скачками несущегося по коридорам Обители Абсолюта. Преодолеваемое им расстояние обозначено изображениями ваз, картин и мебели, мелькающими на заднем плане. Но вот среди них появляется ДЖАХИ, и НОД в азарте погони покидает сцену. Тогда ДЖАХИ выходит из-за кулис слева; за нею шаг в шаг следует ВТОРОЙ ДЕМОН.
ДЖАХИ. Куда же он мог подеваться? Сады выжжены дочерна. У тебя же нет плоти – одна только видимость! Неужели ты не мог сделаться совой и отыскать его?
ВТОРОЙ ДЕМОН (с издевкой, подражая совиному уханью). Ко-го-о-о?
ДЖАХИ. Мешию! Вот погоди: услышит Отец, как ты обошелся со мной, как изменил всему нашему делу…
ВТОРОЙ ДЕМОН. От тебя? Забывшей о Мешии, отвлекшись на эту женщину? И что же ты ему скажешь? Скажешь: «Женщиной-де соблазнилась»? Мы же покончили с этим так давно, что, кроме нас с тобой, никто о том и не помнит, а теперь ты пустила прахом всю нашу ложь, превратив ее в правду!
ДЖАХИ (обернувшись к нему). Ах ты, мелкий подлый слюнтяй! Только и знаешь – подглядывать да вынюхивать!
ВТОРОЙ ДЕМОН (отскакивая назад). И отправишься в ссылку в земли Нода, к востоку от Парадиза!
Из-за кулис слышен грохот шагов НОДА. ДЖАХИ прячется за клепсидру, а ВТОРОЙ ДЕМОН, выхватив прямо из воздуха пику и превратившись в стражника, навытяжку встает рядом. Входит НОД.
НОД. Давно ли ты здесь стоишь?
ВТОРОЙ ДЕМОН (салютуя). Согласно твоим приказаниям, сьер!
НОД. Какие новости?
ВТОРОЙ ДЕМОН. Любые, какие захочешь, сьер! Великан с колокольню ростом перебил стражей трона, а Автарх куда-то исчез. Сады обшарены сотню раз; кабы мы вместо пик таскали туда навоз, маргаритки бы вымахали – что твои зонтики. Утки линяют, надежды идут в рост, репа – тоже… Завтрашний день обещает быть ясным, теплым и солнечным, а еще… (Бросает многозначительный взгляд на клепсидру.) А еще по вверенным мне коридорам баба голая носится как ошпаренная!
НОД. Что это за штука?
ВТОРОЙ ДЕМОН. Водяные часы, сьер! Гляди: зная, который теперь час, по ним всегда можно сказать, сколько воды утекло.
НОД (осматривая клепсидру). В моих землях ничего подобного нет. Вода и этих кукол приводит в движение?
ВТОРОЙ ДЕМОН. Кроме большой, сьер.
ДЖАХИ срывается с места и мчится прочь со сцены, преследуемая НОДОМ, но прежде чем он скрывается от глаз публики за кулисами, разворачивается, ныряет меж его ног и возвращается на сцену. Остановиться НОДУ удается не сразу, и пока он бежит дальше, ДЖАХИ успевает спрятаться в сундуке. Тем временем ВТОРОЙ ДЕМОН исчезает.
НОД (вновь появляясь на сцене). Эй! А ну стой! (Подбегает к противоположным кулисам, останавливается и возвращается.) Мой грех! Мой грех! Там, в саду, она однажды прошла совсем рядом! Протяни я только руку – раздавил бы ее будто кошку… червя… мышь… змею… (Обращаясь к публике.) А вы надо мною не смейтесь! Я мог бы перебить вас всех! Всю вашу прогнившую расу! Усыпать долины ковром из ваших белых косточек! Но я оплошал… оплошал! И доверившейся мне Мешиане конец!
НОД в бессильной ярости бьет по клепсидре. Медные чаши, брызжа водой, разлетаются во все стороны.
НОД. Что проку мне в даре речи? На что он годен? Обругать себя самого, да и только! Возьми его назад, добрая мать всех зверей. Возьми, и буду я, как прежде, бессловесный, реветь среди холмов. Разумным став, я понял, что разум приносит только боль – куда мудрей забыться и снова стать счастливым!
Усевшись на сундук, в котором прячется ДЖАХИ, НОД прячет лицо в ладонях. В то время как свет меркнет, сундук начинает трескаться, подаваться под его тяжестью.
Когда свет зажигается снова, сцена вновь изображает покои ИНКВИЗИТОРА. МЕШИАНА на дыбе. ФАМИЛЬЯР поворачивает колесо. МЕШИАНА кричит.
ФАМИЛЬЯР. Так лучше, верно? Вот видишь, я знаю, что говорю. Заодно и соседи пусть слышат: мы здесь вовсе не спим. Не поверишь – в этом крыле множество комнат пустует либо отдано под какие-нибудь синекуры. Однако мы с господином свое дело делаем. Делаем, можно сказать, не покладая рук, оттого и Содружество до сих пор незыблемо. Так что пусть, пусть они знают…
Входит АВТАРХ. Его одежды изорваны и заляпаны кровью.
АВТАРХ. Где это я? (Усаживается на пол и прикрывает лицо ладонями. Поза его очень похожа на позу Нода.)
ФАМИЛЬЯР. Что значит «где»? В Покоях Милосердия, болван. Неужто к нам можно прийти, не зная, куда идешь?
АВТАРХ. Сей ночью меня так гоняют по собственному дому, что я мог оказаться где угодно. Подай-ка мне вина – или воды, если вина тут не найдется, и запри дверь на засов.
ФАМИЛЬЯР. Вина, кроме кларета, у нас нет. И запереть дверей я не могу, поскольку жду возвращения господина.
АВТАРХ (с нажимом). Делай, что велено.
ФАМИЛЬЯР (крайне мягко). Ты пьян, друг. Ступай отсюда.
АВТАРХ. Я пьян… а-а, да какая разница? Конец близок, а я – такой же человек, как ты, ничем не хуже и не лучше.
В отдалении слышится тяжкая поступь НОДА.
ФАМИЛЬЯР. Не вышло у него! Я так и знал!
МЕШИАНА. А вот и вышло! С пустыми руками он так скоро бы не вернулся. Может статься, мир еще можно спасти!
АВТАРХ. Что это значит?
Входит НОД. Очевидно, его мольбы о безумии были услышаны, однако ДЖАХИ он изловил и волочет за собой. ФАМИЛЬЯР, подхватив оковы, бросается ему навстречу.
МЕШИАНА. Ее руками нужно держать, не то опять улизнет.
ФАМИЛЬЯР надевает на НОДА цепи, с лязгом защелкивает замки, а одну руку его приковывает поперек туловища так, чтобы он мог удерживать ею ДЖАХИ. НОД с силой прижимает добычу к груди.
ФАМИЛЬЯР. Раздавишь, олух здоровенный! А ну, пусти!
Схватив рычаг, которым натягивал ремни дыбы, ФАМИЛЬЯР принимается охаживать им НОДА. НОД ревет, тянется к ФАМИЛЬЯРУ, и бесчувственная ДЖАХИ выскальзывает из его рук. ФАМИЛЬЯР хватает ее за ногу и волоком тащит к АВТАРХУ, сидящему на полу.
ФАМИЛЬЯР. Так, ты. Ты вполне справишься.
Рывком вздернув АВТАРХА на ноги, ФАМИЛЬЯР быстро, умело связывает его так, что тот поневоле вынужден сомкнуть пальцы на запястье ДЖАХИ, и направляется к МЕШИАНЕ, чтобы продолжить пытку. НОД за спиной ФАМИЛЬЯРА незаметно для него освобождается от цепей.