– Севериан…
Я вздрогнул и сел, не понимая, в какой момент воспоминания перешли в сновидение. Голос звучал нежно, мелодично, однако на необычайно низкой ноте, и я, точно зная, что уже слышал его, никак не мог вспомнить где. Луна скрылась за западным горизонтом почти целиком; костер наш, угасая, переживал вторую смерть. Разметавшаяся во сне, сбросившая потрепанное одеяло, Доркас спала, подставив тело сильфиды ночной прохладе. Стоило мне увидеть ее такой, еще более бледной в лучах заходящей луны, лишь кое-где окрашенной в алое мерцанием углей костра, меня охватило желание, какого я не испытывал еще никогда – ни прижимая к себе Агию на ступенях Адамнианской Лестницы, ни впервые увидев Иоленту на подмостках доктора Талоса, ни даже в тех бесчисленных случаях, когда спешил к камере Теклы. Однако желал я вовсе не Доркас: ею я наслаждался совсем недавно, и, хотя нисколько не сомневался в ее любви, вряд ли она отдалась бы мне столь охотно, если б не подозревала, что в день перед представлением я проник в лоно Иоленты, и не полагала, что Иолента смотрит на нас сквозь огонь.
Не желал я и Иоленты, похрапывавшей, лежа на боку, нет. Мне нужны были они обе, и Текла, и безымянная меретриса, притворявшаяся Теклой в Лазурном Доме, и ее подруга, принявшая роль Теи, – та самая, которую я встретил на лестнице в Обители Абсолюта, и Агия, и Валерия, и Морвенна, и целая тысяча других. В эту минуту я вспомнил и безумные, дикие пляски ведьм в Старом Дворе дождливыми ночами, и холодную девственную красоту Пелерин в алых одеждах.
– Севериан…
Нет, то был не сон. Спящие птицы, рассевшиеся по ветвям на опушке, встрепенулись, вспугнутые голосом. Отметив это, я обнажил «Терминус Эст» так, чтоб его клинок сверкнул в холодном свете зари: пусть говорящий увидит, что я вооружен.
Вокруг вновь сделалось тихо – куда тише, чем ночью. В ожидании продолжения я неторопливо оглядывался по сторонам, пытаясь разглядеть того, кто меня окликнул, хотя понимал, что лучше бы сделать вид, будто уже знаю, в какой он стороне. Доркас заворочалась, застонала, но просыпаться ни она, ни Иолента даже не думали. Тишину нарушало лишь потрескивание горящего хвороста, шорох листвы на утреннем ветерке да плеск волн.
– Где ты? – прошептал я, но ответа не последовало. Серебристый плеск рыбы, выпрыгнувшей из воды – и вновь тишина.
– Севериан…
Басовитый, глубокий, голос этот, однако ж, был женским – дрожащим от страсти, влажным от жаркой похоти. Вспомнив об Агии, я не стал прятать меч в ножны.
– Взгляни на ту песчаную косу…
Опасаясь ловушки, хитрости, придуманной с тем, чтобы попросту заставить меня повернуться спиной к деревьям, я все же обвел взглядом реку и увидел песчаную косу примерно в двух сотнях шагов от костра.
– Подойди ближе.
Значит, то был не обман – или, по крайней мере, не тот обман, которого я опасался. Голос действительно доносился со стороны косы, откуда-то ниже по течению.
– Подойди ближе, прошу тебя. Оттуда, где ты сейчас, тебя не слышно.
– Я ничего и не говорил, – заметил я.
Ответа вновь не последовало.
Не желая оставлять Доркас с Иолентой одних, я остался на месте.
– Прошу тебя. Когда луч солнца достигнет этих вод, я должна буду уйти. Быть может, другого случая не представится.
Возле косы речушка изрядно прибавляла в ширине, но я, ступая по желтому песку, сумел дойти почти до самой ее середины, не замочив ног. Слева зеленоватые воды ее постепенно сужались, а дно полого уходило вниз. Справа простерся глубокий омут шагов, пожалуй, двадцати в ширину. За границей его река текла быстро, однако плавно. Остановившись у самого края косы, я крепко стиснул в ладонях рукоять «Терминус Эст», а затупленное острие вонзил в песок меж ступней.
– Я здесь, – сказал я, – а где же ты? Теперь ты меня слышишь?
Казалось, ответила мне сама река: из воды разом выпрыгнули три рыбы. Затем они прыгнули снова, с негромкими всплесками расколов речную гладь, и тут почти к самым носкам моих сапог скользнул к воде щитомордник с украшенной вязью из черных и золотых колец спиной. Словно грозя расшалившимся рыбам, он повернулся к ним, зашипел, выполз на мелководье чуть выше песчаной косы и, плавно извиваясь, поплыл куда-то, по своим делам. Тело его в толщину не уступало моему предплечью.
– Не бойся. Взгляни. Узри меня. Знай: зла я тебе не сделаю.
Как ни зелена была речная вода, передо мной она сделалась зеленее прежнего. Под водой, не касаясь поверхности, вились клубком змей тысячи нефритово-зеленых щупалец. Глядя на них, я замер, в изумлении позабыв о страхе, и тут среди щупалец показалось нечто вроде белого диска шириною в три шага, плавно поднимающегося из глубины.
Что это, мне удалось понять не раньше, чем диск оказался в какой-нибудь паре пядей от ряби на воде – и то лишь потому, что он открыл глаза. Из воды на меня взирало лицо – лицо женщины, вполне способной подхватить Бальдандерса на руки, будто куклу. Глаза ее были алы, а рот обрамляли полные губы столь темного оттенка пурпура, что я не сразу сумел узнать в них губы. Меж губами белела целая армия остроконечных зубов, а зеленые щупальца вокруг лица оказались волосами, развевавшимися в токах воды.
– Я пришла за тобой, Севериан, – заговорила она. – Нет, это вовсе не сон.
XXVIIIОдалиска Абайи
– Однажды вы мне приснились, – сказал я, смутно разглядев под водой ее обнаженное тело – исполинское, слегка мерцающее.
– Мы следили за великаном, и так на глаза нам попался ты. Увы, вы с ним слишком скоро расстались, и мы потеряли тебя из виду. Ты решил, будто тебя ненавидят, и даже не подозревал, насколько любим. От нашего плача по тебе содрогнулись моря всего мира, и волны, заплакав солеными слезами, в отчаянии бросились на скалы.
– А что же вам от меня нужно?
– Только твоя любовь. Только твоя любовь.
Поднятая к поверхности, правая ладонь ее закачалась на волнах, точно плот из пяти белых бревен. Вот она, подлинная рука исполина с картой его владений на кончике пальца…
– Разве я не прекрасна? Где видел ты кожу чище моей, где видел губы краснее?
– Ты просто поразительна, – совершенно искренне подтвердил я. – Однако позволь спросить, чего ради вы следили за Бальдандерсом, когда мы с ним встретились? И отчего не продолжили следить за мной, раз уж так этого хотели?
– За великаном мы наблюдали, потому что он растет. Растет, подобно нам и нашему мужу-отцу, Абайе. Со временем, когда земле не под силу станет держать его, ему придется уйти в воду. Но ты, если только захочешь, можешь уйти в воду прямо сейчас. Благодаря нашему дару дышать под водой тебе будет не труднее, чем этим разреженным, немощным ветерком наверху, а когда пожелаешь, вернешься на сушу и примешь принадлежащую тебе по праву корону. Эта река, Кефис, впадает в Гьёлль, а Гьёлль – в спокойное море. Там ты сможешь плавать верхом на дельфине над омываемыми морскими течениями полями кораллов и россыпями жемчугов. Мы с сестрами покажем тебе затонувшие города старинной постройки – в их стенах, взаперти, родились, выросли и умерли сотни поколений твоих сородичей, позабытых вами, живущими наверху.
– Никаких прав на корону у меня нет, – сказал я. – Вы меня с кем-то путаете.
– Там, в красных с белым садах, среди стай лучеперых крылаток, мы все станем твоими.
С этими словами ундина плавно, неторопливо подняла подбородок, запрокинув голову так, что лицо ее – и щеки, и лоб – оказалось вровень с поверхностью, едва-едва погруженное в воду. Вслед за лицом из глубины показалась белоснежная шея; над водой, в окружении крохотных ласковых волн, поднялись груди, увенчанные пурпурными сосками. Два-три вдоха, не больше, лежала она передо мной, вытянувшись вдоль течения во весь рост (по меньшей мере сорок кубитов, считая от алебастровых ступней до вьющихся в токах воды волос).
Скорее всего, ни один из читающих мою повесть влечения к этакому чудовищу не разделит и не поймет, однако мне захотелось поверить ей, отправиться с нею не меньше, чем утопающему хочется глотнуть воздуха. Доверяй я ее посулам безоговорочно – немедля нырнул бы в омут, позабыв обо всем остальном.
– Права на корону у тебя есть, хотя тебе об этом пока неизвестно. Уж не считаешь ли ты нас, плавающих в великом множестве вод – и даже меж звездами – пленницами единственного мгновения? Нет, мы видели, кем ты станешь и кем ты был. Только вчера лежал ты у меня на ладони, только вчера я, вызволив тебя из гущи спутанных трав, спасла твою жизнь ради этой минуты – не то ты бы погиб, утонув в Гьёлле.
– Тогда дай мне способность дышать водой, – сказал я, – и позволь испытать ее по ту сторону косы. Увижу, что ты говоришь правду, – пойду с тобой.
Громадные губы дрогнули, приоткрылись… Не знаю, сколь громко приходилось ей говорить под водой, чтоб я слышал ее на воздухе, однако с первым же словом ундины из воды вновь выпрыгнуло несколько рыб.
– Не так все это просто. Ты должен пойти со мной, целиком мне доверившись, пусть всего лишь на миг. Идем же.
Ундина протянула мне руку, и в этот самый момент до меня донесся отчаянный, исполненный муки крик Доркас, зовущей на помощь.
Я тут же бросился к ней, хотя, если б ундина подождала, пожалуй, мог бы и повернуть назад. Но нет, ждать ундина не стала. Казалось, сама река с ревом поднялась из русла, вздыбилась, подобно штормовой волне. В затылок мне будто швырнули целое озеро; ударившая не хуже увесистого камня волна сбила меня с ног и, точно щепку, закружила, потащила вперед. Спустя минуту, когда волна схлынула, я оказался далеко на берегу, промокший до нитки, изрядно помятый и без меча. В полусотне шагов позади, над рекой, наполовину поднялось белоснежное тело ундины. Не поддерживаемая водой, ее плоть жутко обвисла; кости, казалось, вот-вот затрещат, не выдержав тяжести тела; паклей поникшие книзу пряди волос легли на мокрый песок. Еще миг – и из ноздрей ундины хлынула вода попол