ам с кровью.
Я вновь пустился бежать, а к тому времени, как оказался возле костра, рядом с Доркас, ундина исчезла, как не бывало. На ее месте, чуть ниже песчаной косы кружил темный от ила водоворот.
Лицо Доркас побледнело почти настолько же.
– Кто это? – прошептала она. – Где ты был?
– Значит, ты ее видела. Я уж боялся…
– Ужас… – Бросившись навстречу, Доркас обняла меня, крепко прижалась к моей груди. – Ужас какой…
– Однако кричала ты не из-за этого, верно? Отсюда ее было не разглядеть, пока она не поднялась из воды.
Доркас молча указала туда, где спала Иолента, и я увидел, что земля вокруг нее обильно залита кровью.
На левом запястье Иоленты зияла пара глубоких порезов с мой большой палец длиной, и, сколько я ни касался их Когтем, струившаяся из ран кровь упорно не желала сворачиваться. Насквозь промочив ею с полдюжины полос ткани, оторванных от скудного запаса одежды Доркас, я прокипятил в крохотном котелке, нашедшемся среди ее поклажи, иглу с нитью и стянул края ран швами. Все это время Иолента почти не приходила в сознание – порой приподнимала веки, но почти сразу же вновь закрывала глаза и нас, судя по взгляду, не узнавала. Голос она подала только раз, сказав:
– Вот видишь? Тот, кого ты почитаешь за божество, подтверждает мою правоту, советует все то же самое, что предлагала я. Давай сотворим новое начало, пока не явилось Новое Солнце!
Реплику из ее роли я узнал в этих словах лишь много позже.
Когда раны перестали кровоточить, мы перенесли Иоленту на чистое место, умыли, а затем я отправился туда, куда меня выбросило волной, и после недолгих поисков отыскал «Терминус Эст». Меч ушел в мокрый песок почти целиком, так что наружу торчало лишь яблоко да часть рукояти длиной от силы в два пальца.
Пока я чистил и смазывал клинок, мы с Доркас принялись размышлять, что делать дальше. Я пересказал ей сон, привидевшийся мне в ночь накануне знакомства с Бальдандерсом и доктором Талосом, а после перешел к тому, как услышал голос ундины, пока они с Иолентой спали, и что она мне сказала.
– Как по-твоему, она еще там? Смог бы ты разглядеть ее, когда ходил искать меч, если она просто опустилась ко дну?
Я покачал головой.
– Думаю, поблизости ее нет. Поднявшись из воды, чтоб задержать меня, она здорово пострадала, а судя по бледности кожи, вряд ли способна подолгу оставаться в реке мельче Гьёлля под солнцем, в безоблачный день. Однако если она и там, пожалуй, разглядеть ее я бы не смог: вода слишком мутна.
Никогда прежде не выглядевшая очаровательнее, Доркас надолго умолкла. Сидя на земле, она оперлась подбородком о колено и устремила взгляд к облакам на востоке, оранжевым и вишневым в лучах вековечной, таинственной, полной надежды зари.
– Должно быть, она очень, очень хотела заполучить тебя, – наконец сказала она.
– Если отважилась встать из воды? Я думаю, она бывала на суше, прежде чем выросла в такую громадину, и теперь на минуту забыла, что на берег путь ей закрыт.
– Но ведь до этого ей пришлось плыть вверх по грязному Гьёллю, а после – по этой узенькой, жалкой речушке. Должно быть, она рассчитывала схватить тебя во время переправы, но обнаружила, что не может подняться выше косы, и понадеялась, что ты сам сойдешь в воду на ее зов… Одним словом, оказаться приятным для существа, привыкшего плавать меж звездами, это плавание никак не могло.
– Выходит, ты веришь ей?
– Когда ты исчез, а я осталась с доктором Талосом, и он, и Иолента не раз называли меня глупенькой за то, что верю каждому встречному, и всему, что ни скажет Бальдандерс, и всему, что говорят они сами. Но я все равно думаю, что даже те, кого люди зовут лгунами, много чаще говорят правду, чем лгут. Это же куда проще! Если история о твоем спасении неправда, зачем ее было рассказывать? Вспомнив об этом, ты только испугался бы войти в воду. А если она на самом деле не плавает среди звезд, какой прок говорить об этом? Никакого. Однако тебя, я вижу, что-то тревожит. Что? Расскажи.
Подробно описывать встречу с Автархом мне не хотелось, и потому я сказал:
– Не так давно видел я на картинке из одной книги создание, обитающее в межзвездной пустоте. Женщину с крыльями, только не как у птиц, а вроде этаких исполинских, разноцветных полотнищ тончайшей материи. С крыльями, вместо воздуха опирающимися на свет звезд.
На лице Доркас отразился живейший интерес.
– Это в твоей коричневой книжке?
– Нет, в другой. С собой у меня ее нет.
– Ладно, все равно. Помнишь, мы собирались проверить, что говорится в твоей коричневой книжке о Миротворце? Она ведь по-прежнему при тебе?
Да, книга была при мне, и я вынул ее из ташки. Страницы после купания намокли, и потому я, раскрыв книгу, положил ее так, чтоб солнце поскорей просушило бумагу, а игривые ветры, воспрянувшие, как только оно вновь обратило лик к Урд, ему в том помогли. За разговором мы осторожно листали книгу, так что мелькавшие передо мной изображения мужчин, женщин, чудовищ прочно запечатлелись в моей памяти и остаются со мной по сей день. Порой отдельные фразы и даже короткие отрывки по нескольку фраз, отпечатанные краской с добавлением мельчайшей металлической пудры, вспыхивали, едва луч солнца коснется их, и тут же гасли, вновь оказавшись в тени. «Бездушный воитель!», «ярко-желтая…», «чрез утопление…», а после: «Сии времена – суть времена древние, когда мир древен», а еще: «У ада нет ни места, ни пределов: где мы – там ад, где ад – там быть нам должно…»
– Не хочешь прямо сейчас почитать? – спросила Доркас.
– Нет. Хочу услышать, что стряслось с Иолентой.
– Но я не знаю. Я спала. Снилось мне… все то же, что и обычно. И вот вхожу я в лавку с игрушками. Вдоль стены ряды полок, на полках куклы, а прямо посреди лавки – колодец, а на бортике тоже куклы сидят. Помню, я еще подумала, что мой малыш для игры в куклы пока слишком мал, но они были так красивы, а у меня кукол не было с раннего детства, и потому мне захотелось купить одну, сберечь ее для малыша, а между тем вынимать иногда из шкафа, любоваться и, может, ставить перед зеркалом в спальне. Показала я на самую красивую, одну из сидевших на краю колодца, а когда лавочник поднял ее и подал мне, увидела, что это Иолента, а лавочник возьми да и вырони ее невзначай. Вижу: падает кукла в колодец, глубоко-глубоко, летит к черной воде… и тут я проснулась. И, конечно же, поспешила взглянуть, не случилось ли с ней чего…
– И обнаружила, что она истекает кровью?
Доркас кивнула. Ее светло-золотистые волосы блеснули под утренним солнцем.
– Да. И позвала тебя, дважды, а после вижу: ты бежишь по косе, а эта тварь поднимается из воды, тянет к тебе ручищу…
– Бледнеть тебе совершенно не с чего, – сказал я. – Иолента укушена каким-то зверем, это яснее ясного. Уж не знаю каким, но, судя по укусу, довольно мелким и опасений достойным не более любого другого мелкого зверька с острыми зубами и вздорным нравом.
– А знаешь, Севериан, помнится, я слышала, будто дальше на севере живут летучие мыши, сосущие кровь из жертв. Кто-то пугал меня историями о них, когда я была маленькой, а после, когда сделалась старше, в наш дом однажды влетела обычная летучая мышь. Кто-то из домашних ее пристукнул, а я спросила отца, не сосет ли она кровь и в самом ли деле на свете бывают летучие мыши-вампиры. Отец ответил, что таковые на свете есть, но живут далеко на севере, в жарких лесах у самого центра мира. По ночам они кусают спящих людей и пасущийся скот, а слюна их содержит яд, от которого оставленные зубами раны кровоточат долгое-долгое время.
Сделав паузу, Доркас подняла взгляд к кронам деревьев.
– Еще отец сказал, что столица ползет вдоль реки на север всю свою историю, начинающуюся с туземного поселения там, где Гьёлль впадает в море, и что самое ужасное начнется, когда она наконец достигнет тех краев, где обитают летучие мыши, сосущие кровь, и эти твари начнут гнездиться в заброшенных зданиях. Должно быть, живущим в Обители Абсолюта этот ужас уже знаком: мы ведь не так далеко от нее отошли.
– Всей душой сочувствую Автарху, – сказал я. – Однако таких длинных рассказов о прошлой жизни я от тебя, кажется, еще ни разу не слышал. Выходит, ты вспомнила и отца, и дом, где убили ту летучую мышь?
Доркас поднялась на ноги. Да, она изо всех сил делала вид, будто ничего не боится, но я-то видел, что ее всю трясет.
– Я вспоминаю что-нибудь новое каждое утро, после тех самых снов. Но, Севериан, нам пора в путь. Иолента наверняка совсем без сил, однако ей нужна пища и чистая вода для питья. Здесь оставаться нельзя.
Сам зверски голодный, я спрятал в ташку книгу в коричневом переплете и вложил в ножны только что смазанный клинок «Терминус Эст», а Доркас тем временем увязала в узелок свое немногочисленное имущество.
Покончив со сборами, мы двинулись в путь и перешли реку гораздо выше песчаной косы. Иолента идти сама не могла; ее приходилось поддерживать с обеих сторон. Лицо ее заметно осунулось, а голос она, хотя в себя, поднятая нами на ноги, пришла, подавала лишь изредка, да и то произносила не больше пары слов зараз. Только тут я заметил, как истончились ее губы, а нижняя безвольно обмякла, отвисла, обнажая и зубы, и мертвенно-бледные десны. Казалось, все ее тело, еще вчера столь пышное, размягчилось, подобно воску, отчего Доркас в сравнении с ее женственностью уже не выглядела, как прежде, сущим ребенком – скорее уж Иолента в сравнении с Доркас выглядела точно давно облетевший цветок, точно самый конец лета рядом с самым расцветом весны.
Так шли мы неширокой пыльной тропинкой сквозь чащу сахарного тростника, уже поднявшегося выше моей головы, и на ходу я вновь и вновь вспоминал, как влекло меня к ней в недолгое время знакомства. В воспоминаниях – безупречно подробных и ярких, куда желанней, куда притягательнее любых опиатов – Иолента опять становилась такой, какой я увидел ее впервые, когда мы с Доркас в ночи, обогнув рощу, увидели перед собой, в сиянии множества огней, посреди какого-то пастбища, сцену доктора Талоса. Ну и странно же было увидеть ее при свете дня не менее великолепной, чем в неверных, пляшущих отсветах факелов накануне, когда мы тем самым чудеснейшим в моей жизни утром пошли на север!