1
Дон Браулио, владелец «Авеню», жил в помпезном особняке эпохи Возрождения, когда-то горделиво возвышавшемся на открытом пространстве, а ныне зажатом между двумя кирпичными громадами, в которых гнездились крохотные квартирки. На протяжении долгих лет дон Браулио собственноручно разбивал перед входом в особняк японский садик — до тех пор, пока Беато не вылечил его от бессонницы с помощью настоя ясменника душистого и постоянного прослушивания «Канона ре-мажор» Пахельбеля. Тогда из благодарности дон Браулио разрушил садик и на его месте начал выращивать лекарственные растения, которые сам же сушил и дарил Беато, когда тот наведывался на улицу Луны.
Дон Браулио почти не выходил из своего особняка, разгуливая по нему в черном шелковом, расшитом золотом кимоно. Свой дворец он еще в молодости получил в наследство вместе с солидным состоянием в виде старинных монет и недвижимости. Он был далек от того, чтобы позволить себе распуститься или погрязнуть в пороках, свойственных людям его достатка. Он доверил управление имуществом своему другу экономисту и всецело посвятил себя тому и единственно тому, что было ему приятно. Проходили годы, а дон Браулио выращивал лекарственные травы, читал книги из семейной библиотеки и снимал каждый уголок особняка на фотоаппарат лейку с золотым корпусом, также доставшийся ему в наследство. Люди говорили, что он пропадет, превратится в эксцентричного бездельника, что он прокутит все свое состояние, как многие незадачливые богачи, но, несмотря на мрачные предсказания, дон Браулио был безмятежно счастлив, ведя праздную жизнь миллионера.
В сорок лет он женился на роскошной смуглянке, с которой познакомился на приеме в городском совете, посещение которого было одним из немногих обязательств, налагаемых его знатным происхождением. Тогда ходили слухи, что она вышла замуж ради денег и что она сделает его жизнь невыносимой. Но единственное, что можно было сказать с уверенностью, судя по вспышкам света и игривым смешкам, каждую ночь доносившимся из окон особняка, так это то, что у дона Браулио появилось два новых увлечения: любовные утехи и эротическая фотография.
В то воскресное утро он принял Леандро, как обычно, в добром расположении духа. Так как впервые за несколько месяцев выдался погожий денек, он пригласил его сесть в саду рядом с благоухающей грядкой розмарина.
— Какие новости? — спросил он с неподдельным любопытством.
— Приехал Беато, и ему нужен «Авеню».
— Ух! Наконец-то! Он приехал как раз вовремя! — воскликнул дон Браулио. — Вчера моя жена заболела, и мы не понимаем, что с ней. И потом я заготовил целую кучу разных трав. Одну секунду.
Он поднялся со стула и пошел в дом. Через миг он вернулся с огромной картонной коробкой в руках.
— Она большая, но очень легкая, — сказал он, опуская коробку на пол. — Отдай ее Беато и скажи, чтобы он зашел проведать мою жену, как только сможет. Она очень меня беспокоит.
— Так я отменяю сеансы? — спросил Леандро.
— Конечно, конечно! В кино можно пойти в любой день, а Беато приезжает так редко…
Они еще какое-то время сидели в саду, разговаривая о Беато, о хорошей погоде, которая всегда его сопровождала, о поистине чудодейственном эффекте, который оказывал его приезд на жителей улицы Луны. Когда солнце начало припекать, мужчины встали со своих мест, и дон Браулио проводил Леандро до изгороди. Когда Леандро выходил на тротуар, зародыш мигрени уже бился у него под веками. Он поудобнее обхватил коробку и, обернувшись, бросил взгляд на особняк. Дон Браулио вернулся в сад и в данный момент был занят тем, что исследовал росток чистотела, пробившийся из трещины в стене. В полузакрытое окно за ним наблюдала жена, со спутанными волосами, завернувшись в белую простыню, которая едва скрывала ее призывную наготу.
2
Когда Леандро вернулся на улицу Луны, мигрень уже галопом скакала у него в висках. Он использовал коробку с засушенными растениями и сообщение дона Браулио как пропуск, чтобы пробиться через толпу и попасть в фургон без очереди. На облупленной двери висело два объявления. На первом из них большими красными буквами было выведено:
СЕГОДНЯ В «АВЕНЮ»
В 8 ЧАСОВ ВЕЧЕРА
НЕЗАБЫВАЕМЫЙ СЕАНС ИЛЛЮЗИОНИЗМА!
Беато в наручниках погрузится в бидон, наполненный водой, который затем будет герметично закрыт, и исчезнет из него за несколько секунд.
Единственный сеанс!
Второе объявление было длинным перечнем имеющихся в продаже духов и их лечебных свойств: духи из ветиверии — от угрей и ран, акации — от стресса, из укропа — от целлюлита, запора и в качестве мочегонного средства, из майорана — от обморожения и ушибов; из ванили — от депрессии, из сандала — от цистита, из гвоздики — от зубной боли, из мирры — от нарушений менструального цикла, из пачули — от грибковых заболеваний кожи.
Леандро объяснил Голиафу, кто его послал, и зашел без стука. Беато стоял к нему спиной, роясь в ящиках стенного шкафа. В одном из углов повозки, на кушетке, застланной индейскими циновками, лежала Олимпия, жена Тано, сборщика металлолома. Ее платье было задрано до бедер, открывая ладные ножки, белые как мрамор, но разукрашенные узором маленьких воспаленных вен и варикозных узлов. Завидев Леандро, она опустила платье и села на край кушетки. Тогда Беато повернулся к двери.
— Ой, Леандро! Я и не слышал, как ты вошел.
Леандро извинился, поставил на пол коробку и пожал руку, которую ему протягивал Беато.
— Это от дона Браулио, — сказал он, — его жена болеет, и он хочет, чтобы ты к ним зашел.
Беато открыл коробку и стал копаться в ее содержимом.
— Да, кстати, «Авеню» в твоем распоряжении. Как я погляжу, ты уже подготовил программу на этот вечер.
— Вот он! — воскликнул Беато, извлекая из коробки бумажный конверт с надписью РЕПЕЙНИК. — Как раз то, что мне нужно. Дон Браулио провидец.
— А еще, — промолвил Леандро робко, глядя себе под ноги, — у меня очень болит голова. Наверное, от погоды. Эта внезапная жара…
— Посиди здесь, пока я разберусь с Олимпией, и через минутку я тебе помогу.
Леандро устроился на раскладном стульчике у двери и принялся с восхищением наблюдать за тем, как Беато готовит одно из своих средств. Тот взял две щепотки сухого репейника и высыпал их в ковшик с вином, который кипел на маленькой газовой плитке. Из ящика шкафа он достал полиэтиленовый пакет, набитый лоскутками ткани. Отобрал два, оба квадратной формы размером приблизительно с салфетку. Над ковшиком клубилось облако испарений и наполняло спертый воздух повозки пьяным духом. Пар взбирался все выше и выше и пропитывал влагой десятки безжизненных кукол, которые болтались под потолком. В двух шагах от плиты, у открытого окна стоял Голиаф и продавал сухие травы, микстуры, лекарственный мед, бальзамы, кремы, мази, глазные капли, травяные шампуни, подушечки для сна, набитые липовым цветом и лавандой, приворотные зелья и средства белой магии. Он был немногословен и работал быстро. Он проворно извлекал из тянувшейся до потолка этажерки всевозможные баночки, а рядом с ним росла горка монет и купюр. Неподалеку от этажерки, напротив стены, у которой лежала Олимпия, висела штора с изображением многорукого бога. За ней в беспорядке были свалены маленький кукольный театр, металлический бидон, несколько стопок книг и множество приспособлений, о назначении которых Леандро даже не догадывался. Рядом со стенным шкафом с травами, за спиной у Голиафа приютилась коллекция пластинок, обложки многих из них были потертыми или превратились в лохмотья. Сверху покоился старый проигрыватель, закрытый прозрачной пластиковой крышкой и подключенный к батарейке.
Беато поместил извлеченные из пакета лоскутки в ковшик и дал им несколько секунд пропитаться. Затем он деревянными щипцами вынул один из них и поднес к ноге Олимпии. Женщина подняла юбку, и у нее вырвался легкий стон, когда горячая ткань соприкоснулась с ее кожей. Беато вернулся к плите, извлек второй лоскуток и положил Олимпии на другую ногу.
— Ну ладно. Теперь полежи так минут пять, — сказал он. — А мы посмотрим, как нам быть с твоей головной болью, Леандро.
Он снял с огня ковшик с настойкой репейника и на его место поставил кастрюлю, наполненную водой. Пока Беато ждал, когда вода закипит, он разбил три яйца, перелил белки в большую миску и начал их взбивать.
— Как продвигается твой дневник? — поинтересовался он.
— Потихоньку. Ты же знаешь, у нас почти ничего не происходит.
Когда белки загустели, Беато добавил шафран и выложил смесь на полотенце.
— Приподними голову, — попросил он Леандро и приложил полотенце к его лбу.
Как только вода начала кипеть, он бросил в нее горсть листьев майорана, выключил огонь и дал отвару настояться, а затем перелил в стеклянный стакан.
— Выпей, но осторожно, это жжет.
Чтобы закрепить эффект, он завел пластинку с «Гимном к солнцу» Римского-Корсакова. Леандро пил настой маленькими глоточками, запрокинув голову, придерживая рукой полотенце. Головная боль потихоньку растворялась в блаженной сонливости. Закончив пить, Леандро поставил пустой стакан возле ножки стула, прислонился затылком к стене и уснул. Когда он открыл глаза, Беато провожал Олимпию к двери, придерживая за талию.
— Приходи еще, — сказал он ей. — Я снова тобой займусь.
Олимпия покинула повозку, и тут же вошел Галиано, держась рукой за щеку. Заметив, что Леандро проснулся, Беато справился о его самочувствии.
— Мне давно не было так хорошо, — признался тот.
Беато убрал компресс с его лба и записал на бумажке рецепт снадобья. Леандро встал со стула и вытер с лица остатки белков и шафрана носовым платком.
— Сколько я должен? — спросил он.
— Нисколько. Сегодня я принял тебя бесплатно, — ответил Беато и вручил ему листочек с рецептом. — Голиаф снабдит тебя необходимым на случай, если все повторится.
— Спасибо. Ах да! Почти забыл! Вот тебе ключи от «Авеню», — сказал Леандро.
Беато убрал ключи в ящик стенного шкафа, повернулся и сказал:
— Доброе утро, Галиано. Что, опять зубы?
3
Все утро температура неуклонно поднималась. После обеда стояла такая жара, что никто, даже Беато, не мог вытащить жителей улицы Луны из прохладных недр их квартир. Когда Леандро вышел на улицу, он оказался единственным человеком посреди плавящегося от зноя асфальта. Он перешел дорогу, чувствуя, как солнце обжигает ему затылок. Голиаф дремал, сидя на стуле, закинув ноги на прилавок.
— Добрый день, — произнес Леандро, но белокурый великан не отозвался.
— Добрый день, — повторил он, легонько постучав костяшками пальцев по подошве его ботинок. Голиаф медленно открыл глаза. Увидев Леандро, он опустил ноги с прилавка и выпрямил спину.
— Что вы хотели? — спросил он голосом, осипшим от дневного сна.
— Духи. Мне нужны духи.
— Какие?
— Не знаю. Какие-нибудь, чтобы нравились женщинам.
Голиаф протянул руку, достал с этажерки пузырек с жидкостью бледно-желтого цвета и поставил его на прилавок.
— Сандал. Безошибочный выбор, — пояснил он.
Леандро взял пузырек, заплатил и пересек проезжую часть в обратном направлении. Он остановился у одного из подъездов и огляделся по сторонам. Убедившись, что улица безлюдна, а Голиаф снова спит в глубине фургона, он наугад нажал на одну из металлических кнопок домофона.
— Да? — послышался недовольный голос.
— Реклама. Откройте, пожалуйста, — ответил Леандро.
— Сегодня воскресенье!
Пойманный на лжи, Леандро предпринял отчаянную попытку собраться с мыслями и неожиданно для самого себя выдал:
— Меня послал мой хозяин, сеньора.
Из замка послышалось продолжительное и громкое жужжание. Леандро уже вошел во вторую застекленную дверь, а звук еще доносился из-за его спины. Оказавшись в подъезде, он вынул из кармана рубашки белый конверт, вылил на него несколько капель сандаловых духов и опустил в почтовый ящик вдовы Гуарас. Воздух внезапно наполнился сладким волнующим ароматом. Из опасения, что его могут обнаружить, Леандро стремительно покинул подъезд и бегом вернулся домой. Когда он наконец очутился в своей квартире, он задыхался и истекал потом, но ему, как никогда раньше, хотелось жить.
4
Двери «Авеню» открылись в полвосьмого, а без десяти восемь их пришлось закрыть, потому что кинотеатр просто не вмещал всех желающих увидеть представление. Наплыв людей был так велик, что Леандро взял билет из рук вдовы Гуарас — тот самый билет, который он несколько часов назад собственноручно опустил в благоухающем сандалом конверте в ее почтовый ящик, — надорвал его и сказал «следующий», даже не заметив, что это была она. Позже, стоя у края сцены, он увидел ее в кресле, элегантно одетую, отказавшуюся от старившего ее черного цвета. Их взгляды встретились. Едва заметным кивком головы она выразила свое одобрение по поводу короткого послания, которое Леандро написал на обратной стороне билета: после представления они увидятся в вестибюле.
Представление открыл дон Браулио. Он поднялся на подмостки ровно в восемь часов, в костюме, который был ему мал, и в бабочке, которая давила на кадык и шевелилась, когда он говорил. Он поднял руки, прося тишины, рубашка выскочила у него из штанов, заметно обнажив белый круглый животик. По рядам прошел смех. Так, не заправив рубашку, дон Браулио поприветствовал Беато, который появился на сцене в кричащей разноцветной тунике. За ним следовал Голиаф, затянутый в короткий, расшитый блестками жилет и обтягивающие штаны, которые придавали ему комический вид великана — укротителя зверей. Дон Браулио горячо обнял Беато, пожал руку Голиафу и удалился посреди оглушающего шквала аплодисментов.
В тот вечер Беато заставил публику забыть о том, что за плотно закрытыми дверями «Авеню» существует реальный мир. Он проглотил бильярдный шар, который тут же появился в сумке женщины из двенадцатого ряда. Он подходил к детям и перед самым их носом из воздуха извлекал конфеты. Он смог точно угадать мысли двух зрителей: мужчина пытался разгадать хитрый механизм трюка с бильярдным шаром, а женщина думала, что никогда в жизни не видела такого огромного и нескладного мужчины, как Голиаф. Одну за другой Беато закинул в рот двадцать пять швейных иголок.
— Мне не хватает железа, — пошутил он.
Он принялся жевать иголки — при этом металл хрустел на зубах, — а затем заглатывать. Когда он открыл рот, Голиаф посветил туда фонариком, чтобы зрители убедились, что иголки исчезли. Потом Беато проглотил длинную белую нитку, так что с его губ свешивался только крохотный кончик. Он медленно за него потянул и за минуту вынул все иголки, ушками нанизанные на нить. Потом Беато вручил старику из двадцатого ряда револьвер, патрон и фломастер. Он попросил, чтобы тот пометил патрон, зарядил револьвер и выстрелил. Старик встал, поднял оружие обеими руками, нажал на курок и упал на свое место, отброшенный отдачей. Беато сделал стремительное движение рукой, как будто ловя муху. Затем он пригласил старика на сцену, чтобы тот подтвердил, что барабан револьвера пуст и что он держит в руке помеченную пулю: так оно и было. Он попросил двух добровольцев, чтобы они связали ему руки за спиной и обкрутили его тело несколькими метрами веревки. После этого он спрятался за черной ширмой и через несколько секунд появился из-за нее свободный от пут.
Голиаф принес наручники и дал нескольким зрителям их проверить. Он надел их на Беато, который вновь удалился за ширму и вмиг от них освободился. В начале десятого барабанная дробь возвестила о том, что на подходе был коронный номер. Голиаф вытащил на середину сцены бидон, похожий на те, что используются для перевозки молока, но достаточно большой, чтобы вместить согнувшегося в три погибели человека. Беато несколько раз постучал по нему кулаком, чтобы продемонстрировать его прочность. Он лично помог Голиафу притащить ведра и наполнить бидон водой до краев. Затем он снял тунику и уже в плавках предложил публике эксперимент. Он пригласил зрителей вместе с ним задержать дыхание. Почти никто не выдержал больше минуты.
— Чтобы вы представляли, каково там внутри.
Вслед за этим он позволил одному из добровольцев надеть на него наручники и погрузился в бидон. Вытесненная вода заскользила по его металлическим стенкам и образовала блестящую лужу возле сосуда. Голиаф закрепил герметичную крышку шестью замками, установил ширму и встал рядом с ней с топором в руках.
— Если что-то пойдет не так, мне придется разрубить бидон топором, — объяснил он.
Публика ожидала в нервном напряжении, постоянно сверяясь с часами. Через три минуты появился Беато: мокрый, тяжело дыша, но со свободными руками. Голиаф убрал ширму, чтобы все присутствующие могли увидеть закрытый бидон. Он последовательно вскрыл все шесть замков, открутил крышку и с помощью металлического крюка достал нераскрытые наручники. Беато несколько раз поклонился изумленной публике, которая неистово ему аплодировала. Потом он сделал реверанс и объявил представление законченным.
Тогда раздался голос Паниагуа, так же как и год назад, когда он попросил Беато исполнить трюк с исчезновением жены. Зрители перестали аплодировать, а Беато, еще не отдышавшись после заключительного номера, спросил, чего тот хочет. Паниагуа достал из спортивной сумки другие наручники и поднял, чтобы все могли их увидеть.
— Эти наручники принес Тано. Мы уверены, что в них ты не сможешь повторить свой трюк, — заявил он, а Тано на соседнем кресле с нетерпением потирал руки.
— Это не трюк, — ответил Беато.
Он пригласил обоих выйти на сцену и тщательно рассмотрел наручники. После этого он принял вызов. Он попросил Голиафа вытереть пол, в то время как сам принялся наполнять резервуар, из которого во время первого погружения частично выплескалась вода. Потом он покорно протянул руки, чтобы на них надели наручники. В тишине кинотеатра раздалось зловещее лязганье металлических браслетов. Паниагуа три раза повернул ключ в замке, и они вместе с Тано вернулись на свои места. Беато снова погрузился в бидон под хлюпанье воды. Голиаф приладил крышку, закрыл замки, поставил ширму и, с топором в руках, стал разглядывать публику.
С этого мгновения время замедлило свой бег и почти остановилось. Медленно тянулись секунды, минуты, а бидон как ни в чем не бывало стоял за ширмой. Вдруг он ожил и начал двигаться. Поначалу это был просто толчок. Затем последовал другой, вслед за ним началось постоянное ритмичное пошатывание, а через несколько секунд — исступленная тряска, так что заскрипел дощатый пол сцены. Зрители поднялись с мест и стали кричать Голиафу, чтобы он разрубил крышку. Но, казалось, великан их не слышит. Он полностью ушел в себя. Прищурив веки, он бегал глазами по рядам кресел и был совершенно равнодушен к тому, что происходило за его спиной. Вдруг бидон перестал раскачиваться. Словно пробудившись ото сна, Голиаф обернулся, ударом руки снес ширму, одним махом перерубил все замки и с налета опрокинул бидон. Беато выскочил с потоком воды, проехался несколько метров по сцене и остановился у самого ее края. Он был в наручниках и жадно хватал ртом воздух. Когда Леандро, дон Браулио и Голиаф прибежали на помощь, Беато уже стоял на ногах, тяжело дыша, и приветствовал публику.
Паниагуа одним прыжком поднялся на сцену и снял с него наручники. Затем он вернулся к Тано, и они вдвоем направились к выходу. Леандро побежал за ними с ключами от кинотеатра в руках. Он настиг их, когда они пытались выломать дверь силой. Они покинули зал в тишине, с блестящими глазами, полными ненависти. Паниагуа нес на плече спортивную сумку. В руке у Тано болтались наручники. Глядя им вслед, Леандро подумал, что они не просто хотели бросить вызов Беато. Его вдруг охватило подозрение, что они пытались его убить.