— Каким временем вы располагаете?
Вопрос хороший, достойный, но какая-то легкая неприязнь продолжала мешать Серовой, и она посмотрела на часы. Не объяснять же ему, что сегодня, именно сегодня, в пятницу, она нарушает заведенный порядок. Прикинула, что распорядок уже сломан, взвесила:
— Четверти часа вам хватит?
По глазам посетителя невозможно было понять: доволен ли он, но Серовой было все равно. Радоваться должен.
Небольсин только кивнул, а понять, обрадовался он или нет, было невозможно.
— По порядку. Для удобства изложения и простоты понимания, — будто конферансье объявил он. — Много лет назад исчез Максим Кузнецов, которого оба мы прекрасно знали.
— Знаем, — непроизвольно перебила Серова.
Тогда, больше десяти лет назад, она была уверена, что Максим куда-то уехал. Она позвонила его маме, своей несостоявшейся свекрови, побывала у нее в Кузьминках, долго выслушивала какие-то сбивчивые речи, перебиваемые слезами, и уехала все в том же неведении. Возможности у Серовой тогда были мощные, и она быстро навела справки. Максим долгое время работал в торговой фирме, но потом ушел оттуда. Ушел как-то странно, никому ничего не сказав. Товаровед, сидевшая в одном кабинете с Максимом, рассказала какую-то невнятную историю о махинациях, но это были только слова, ничем не подтвержденные. Максим исчез бесследно. Серова решила, что он просто больше не хочет ее видеть из-за истории с журналисткой Викой, с которой сама же его и познакомила, и перестала с той общаться, продолжая убеждать себя, что Максим где-то неподалеку и просто не хочет встречаться. Он ведь и после их расставания много лет ничем не напоминал о себе.
— Вот по этому поводу я к вам и пришел, — сбился вдруг решительный гость.
Как его? Небольсин? Да, кажется, Валерий.
Татьяна Львовна хотела что-то сказать, но Небольсин продолжил:
— Максим исчез… — Небольсин потер ладонями лицо. Стало заметно, что он волнуется. Держит себя в руках, но волнуется. — Если я у окна встану, можно будет курить?
Курение было категорически запрещено во всем здании, и все знали это. Курилка была устроена на улице, за углом, подальше от ее кабинета. Серова оглянулась:
— Знаете, а у меня…
— Пепельницы нет? — перехитрил ее Небольсин. — Это не проблема.
Он взял с ее стола чистый лист бумаги, разорвал его пополам, одну часть вернул на стол, а из второй свернул кулечек. После этого, уже не спрашивая, встал у окна и закурил.
— В общем, так. Об исчезновении Макса я узнал от его матери. Мы ведь жили в соседних домах, да и с Максом дружили, так что часто забегали друг к другу, и она меня, конечно, знала. В общем, она мне позвонила, попросила приехать. Стала плакать, рассказывать, что Макс связался с какой-то дурной компанией и ведет странную жизнь. Ну, обычный материнский набор, — ухмыльнулся Небольсин, и в его голосе кровоточила тоска по тем, кто уже никогда не сможет ни отчитать, ни приласкать. — В общем, я уже думал, что она просто выплакивается. И вдруг она мне говорит: у меня, Валера, тяжело на сердце. Что-то случилось с Максом. И тут, Татьяна… простите, ваше отчество…
— Львовна.
— Так вот, Татьяна Львовна, недели за полторы до этого был убит наш с Максимом общий друг Валя Носков. Так получилось, что я в тот день дежурил и выехал на место преступления. Подробности вам знать ни к чему, но убийство было совершено с особой жестокостью. Не знай я Носкова, был бы убежден, что у него одна банда выпытывала секреты другой. Оказалось, что перед самой смертью у него в гостях был Максим. Нет-нет, его ни в чем не подозревали, поэтому поначалу я и не думал ни о чем… таком.
Небольсин неопределенно помахал рукой в воздухе.
— А сейчас?
— Что — сейчас? Ах, сейчас… А вот сейчас стали наплывать вопросы.
— Насколько я понимаю, сроки следствия давно истекли? Или я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаетесь. Впрочем, дело и тогда было закрыто достаточно быстро. В квартире Носкова не было обнаружено никаких следов чужих людей, а допросить Кузнецова не удалось в связи с его исчезновением. Вот так.
— Тогда о чем мы сейчас говорим?
Небольсин отвернулся, затушил сигарету, повертел в руках кулек-пепельницу, вернулся к столу.
— Татьяна Львовна, вы можете вспомнить, с кем Максим встречался в ту пору и чем занимался?
Серова уже почти начала отвечать, когда вдруг вспомнила, что она и сама не пустышка, а человек достаточно серьезный и влиятельный и отвечать на вопросы постороннего человека может только при наличии серьезных причин, заставляющих это сделать. И она уже хотела сказать об этом, когда Небольсин снова заговорил:
— Уточню вопрос. Вы в ту пору слышали, что Макс интересовался расстрелом Романовых?
Глава 7
Беловежская Пуща. Гродно — Москва. Июнь
Любишь кататься, люби и саночки возить, подумал Петр Алексеевич Лопухин, учитель средней школы, щелчком отправляя окурок в полет. Пока окурок летел, Лопухин провожал его взглядом, а когда он упал в густую траву на краю склона, огорчился: какую же красоту испортил!
Красота, в самом деле, была несказанная! Она переполняла Лопухина, заставляя забывать обо всем! Вот уже пятый день они находились в Беловежской Пуще, а Лопухин только сегодня утром вдруг понял, что это — то самое место, где Ельцин и компания разрушили Советский Союз, а поняв, посмотрел на спавшую рядом Терезу и сразу забыл и про Ельцина, и про всех остальных…
До этого времени Лопухин был уверен, что воспеваемая ансамблем «Песняры» Беловежская Пуща принадлежит только Беларуси, но уже в первые же минуты их путешествия какой-то дальний родственник Терезы доходчиво объяснил, что исторически-то Пуща — польская, и придет время, когда справедливость восторжествует. Все это он излагал, сопровождая словами, которые звучали как-то сердито и зловеще, шипяще и свистяще, и очень похожи были на грубые слова, которыми ныне так любит изъясняться и российская молодежь. Уж он-то, учитель средней школы Петр Алексеевич Лопухин, это прекрасно знает!
Впрочем, выяснять значение и прикладную направленность этих слов, а тем более требовать прекращения таких речей, Лопухин и не думал, потому что этот самый родственник вез их на своем авто в ту самую часть Пущи, которая располагалась на территории Польши. Лопухин глядел по сторонам, восхищаясь всем, что он видел, а особенно, конечно, восхищало его то, что рядом с ним была любимая женщина, и теперь им можно наслаждаться жизнью без примитивных ограничений и глупых предосторожностей!
Границу пересекали днем, открыто и совершенно незаконно. Тереза, наверное, в сотый раз повторявшая, что такие путешествия здешние жители совершают постоянно, смеялась над опасениями Петра и время от времени приникала к его рту своими горячими пухлыми губами. Ах, как ты прекрасна, любимая Тереза! Все бы отдал Петр за ее любовь! Что, собственно говоря, он и делал.
Нарушение государственной границы свершилось на удивление буднично. Петр этого даже не заметил, а потом, когда Тереза сказала об этом, улыбнулся, осознав, насколько пустыми были его переживания. Еще несколько минут пути, и машина остановилась возле аккуратного домика, который был бы уместен в какой-нибудь сказке, так нежно он выглядел! Казалось, что сейчас вый дет из дверей добрая волшебница и угостит их чем-нибудь вкусным.
Но волшебница не вышла. Тереза с ключами подошла к двери и открыла ее. Петр и брат Терезы внесли чемоданы. Потом брат попрощался, пообещал забрать ровно через десять дней и уехал. И тотчас же они бросились друг к другу с такой силой, будто это — их самое первое свидание, хотя роман Петра Лопухина и Терезы Рыбаковой длился уже почти три месяца.
Тереза была женой одного из самых заметных деловых людей Сокольска, небольшого городка в Удмуртии, а их дочь Ирма училась в той же школе, где преподавал Лопухин. Однажды, взбешенный поведением «богатой невесты», как Ирма сама себя называла, Лопухин потребовал вызвать родителей. Папа, конечно, не пришел, а вот мама соизволила заглянуть по пути из фитнес-центра, который построил и содержал муж, чтобы любимая жена могла все время быть в форме.
Лопухин построил всю беседу так, что Рыбакова-мама была довольна тем, как тут стараются помочь ее дочери стать образованным человеком, а не какой-нибудь пустышкой при замечательных родителях. Договорились, что Ирма даже извинится перед учителем. Конечно, не при всем классе! Зачем травмировать девочку? Она это сделает, ну, например, в учительской! Ах, там тоже много народу? Ну, а какие помещения у вас не так сильно загружены? Всегда тут есть ученики? Ах, как плохо обстоят дела в наших школах, из рук вон плохо! Ну, если уж все так плохо, то давайте вот как: вы немного задержитесь, распорядилась мама, а я привезу девочку сама! И там она перед вами извинится.
Так и поступили. Ждать Лопухину пришлось часа два, прежде чем распахнулись двери класса, где он изнывал от злости на себя самого, безвольного и безответного! Двери распахнулись, в класс вошла, сделав два шага, Ирма Рыбакова, которая, обращаясь к портрету русского физика Эмилия Христиановича Ленца, сказала: «Ну, извините, что ли». Потом повернулась и, сказав маме, что идет погулять, исчезла.
И тут в класс внесла себя мама Тереза. Она подошла к столу, за которым Лопухин все еще ждал чего-то, села на стол, села так близко, что он слышал не только ее парфюм, но и легкий, пьянящий аромат чего-то живого и теплого. Стремительным взглядом Лопухин пронесся по Рыбаковой-маме, стараясь запомнить ее всю. Рыбакова-мама посидела так, потом сказала:
— Ну что вы так серьезны? Все еще сердитесь? Ну что, вы сами не грешили в ее возрасте? Вы и сейчас еще грешите, так ведь?
После этого она наклонилась к Лопухину так близко, что пропала резкость, и лицо Рыбаковой-мамы расплылось. Она поднесла губы к его лицу так, что почти касалась его губ, и сказала неожиданно нежным голосом:
— Давайте грешить вместе!
И они стали любовниками. Правда, «любовниками» в понимании Петра, они не были. Сначала Тереза хотела устроить так, чтобы они встречались только по ее желанию, и потребовала, чтобы он отменил пару уроков. Отказ восприняла как личное оскорбление и три дня