Неожиданно заверещал мобильник, который был отключен несколько дней назад, еще в электричке, которая везла их с Лопухиным к Наде, и на экране появилась эсэмэска от Багоркина: «Где тебя носит?» Корсаков решил не отвечать, но теперь телефон заверещал и заговорил голосом Феди:
— Тебя где носит, черт старый?
Объяснения Корсакова: подожди два-три дня, и опубликуешь сенсацию, конечно, не убедили главного редактора, но Багоркин был реалистом, понимал: начни он требовать, и Корсаков просто отключится, поэтому лишь пожелал удач и попросил не отключать мобильный. Мобильник Корсаков все-таки отключил перед тем, как отправиться на вокзал, откуда поедет в Смоленск. Этот адрес был вполне конкретен и найден в том самом пакете, который, как уверял Лопухин, появился недавно. Тот же самый Максим Кузнецов, который раскатывал по стране, отметил в своих бумагах только два конкретных адреса: в Смоленске и в Питере. Смоленский адрес был написан, видимо, рукой самого Кузнецова, потому что его почерк был всюду, а питерский адрес был только на ноутбуке и появился там месяца через четыре после того, как он отправил запрос, поэтому Корсаков решил сперва отправиться в Смоленск. Он взял плацкарту на рейс, отправляющийся под утро, чтобы все время быть в какой-то толчее и движении. Люди, в самом деле, все время ходили по вагону, в соседнем купе слева время от времени заливался плачем младенец, ссорились юные родители, и трудно было понять, что там причина, а что следствие: юная мама тоже плакала время от времени. Корсаков, вытянувшись на верхней полке, то проваливался в полусон, то тупо глядел в потолок, выстраивая план действий, а прибыв в Смоленск, сразу же отправился по нужному адресу.
Домик был затерт многоэтажными зданиями, но уютный дворик делал его гораздо более приятным, нежели его соседи. Правда, никого в нужной квартире не оказалось, а соседки, то ли собиравшиеся отправиться по магазинам, то ли уже оттуда возвратившиеся, поинтересовавшись целями приезда, проинформировали Корсакова, что нужные ему Журавлевы, по-настоящему-то уже и не Журавлевы, потому что теперь хозяйка квартиры не сама Журавлева, а ее дочка, а она уже вышла замуж, так что…
Корсаков в этих переплетах запутался, но, чтобы не признаваться в том, спросил, когда же они все-таки, пока — Журавлевы, реально будут дома, и пришел в рекомендованное время — к началу восьмого.
Странные люди Журавлевы запросто открыли дверь незнакомому человеку, пустили в дом и потащили на кухню пить чай. В небольшой кухоньке собрались, наверное, все члены семьи. Но, выслушав Корсакова, стали расходиться, потому что Нина Васильевна, хозяйка дома, сказала:
— Ну, об этом вам сейчас только я расскажу. — Дождавшись, пока все выйдут, призналась: — Кузнецова я помню. Я тогда еще в школе училась. Был он у нас, был. Бабушка с ним разговаривала.
И полился долгий российский кухонный рассказ, в котором собрано все, чем только богата наша мятущаяся душа. Корсакову все перипетии были неинтересны, но перебивать не решался: самому-то вообще не о чем спрашивать. Уж будь любезен, сиди и молчи. Может, что и накопаешь. Не получилось. Изложив свой вариант причинно-следственных связей, Нина Васильевна стала заканчивать разговор:
— Ну, ведь никто не виноват, что люди расстались, правда? Как мы можем судить их, не понимаю! Бабушка, конечно, права, но ведь и у того мужчины были какие-то свои причины. Вам, конечно, все эти мои рассуждения неинтересны, — оборвала она себя. — Вы ведь искали какие-нибудь его вещи, правильно? Так вот, он оставил кое-какие бумаги. Сейчас я вам их принесу.
Она и произнесла это спокойно, и ушла так спокойно, будто собиралась принести, например, дневник ученика. А Корсакова же начала бить дрожь в ожидании чего-то такого, что поможет, наконец, хотя бы понять, во что же он ввязался. Нина вернулась, держа в руках небольшой пакет, села к столу, протянула пакет Корсакову:
— Это мне отдала бабушка. Она нашла его случайно, когда перебирала вещи деда… Ну, настоящего деда, бабушкиного мужа…
Он взял его, осмотрел со всех сторон и спросил у хозяйки:
— Не помешаю, если скоренько посмотрю?
— Да и не надо скоренько, — улыбнулась она. — Смотрите, я пока чай свежий заварю…
В пакете лежало письмо, написанное четким каллиграфическим почерком с обеих сторон двух больших листов. Адресатом был Леонид Тюрин, о котором упоминал и Кузнецов, а имя отправителя указано не было. Текст был переполнен воспоминаниями о событиях, которые, видимо, были хорошо известны и Тюрину, и автору письма, потому что постоянно встречались описания типа «тот самый мужик в обмотках», но никаких уточнений не было. Письмо было написано в спокойном стиле, но сам его объем и угадывавшаяся нарочитая неспешность наводили на мысль о том, что некто сообщает Тюрину о грозящей опасности или, во всяком случае, ее возможности. Где-то в начале второй трети текста Корсаков несколько раз перечитал абзац, казалось переполненный юмором, но заканчивавшийся как-то саркастически: «Похоже, Никола все еще думает, что мы с тобой поделили все, что было, а с ним делиться не хотим. Ха-ха-ха…»
«Интригующе, конечно, — подумал Корсаков, — но где же ее искать, интригу-то эту?»
…На вокзале было гораздо оживленнее, чем на улицах в этот поздний час, и Игорь производил вид обычного пассажира, на которого никто не обращает внимания. Возле касс, несмотря на позднее время, толпились очереди, казавшиеся неподвижными. Потолкавшись в этой потной толпе, он подошел к расписанию, посмотрел, когда будет первый удобный для него поезд, и вышел на привокзальную площадь. До поезда было еще два с лишним часа, спать и есть он не хотел. Можно было прогуляться, тем более что вечер был тихий и какой-то нежный, что ли.
Пройдя метров сто, Корсаков ощутил потребность облегчить мочевой пузырь, но сразу стремительно уходить в кусты не стал: взрослый же человек. А сделал еще несколько шагов, будто заслужил такое право, и свернул. Он прошел по дорожке, а потом вильнул в пространство между кустами. Сделав несколько шагов, он уловил где-то в стороне движение, направленное к нему. Движение быстрое, но суетливое, неуверенное, будто двигается подросток. Неуверенное движение к цели, между прочим, серьезная ошибка. Ну, подросток или нет, а свой кулак он нацелил прямо в голову известному журналисту. Опять ошибка. Конечно, с позиции стороннего наблюдателя удар в голову, а еще лучше в лицо — красив, спору нет! Особенно если удар хорошо подготовлен и грамотно выполнен. Но нечаянный противник Корсакова считал, видимо, что его желания более чем достаточно, чтобы противник сам подставил лицо. Уход под бьющую руку был для него полной неожиданностью, и Корсаков расслабился. Впрочем, его можно понять: он рассуждал о том, как глупо бросать в атаку неподготовленного юнца.
Сопение с другой стороны заставило его внести коррективы в рассуждения: мальчиков было двое, если где-то сзади не готовился к атаке третий. Соображение не было лишено оснований, и Корсаков, сделав шаг в сторону того, кто только что промахнулся, добавил ему ударом по почкам. Некрасиво, конечно. Ну, а нападать на человека, который тебе совсем ничего не сделал, красиво? Ударяя и рассуждая, Корсаков ухитрился повернуться вокруг своей собственно оси на 360 градусов, осмотреться и понять, почему на него натравили пацанов. Молча и стремительно на него шел боец. Настоящий боец. Несомненно, боец. Это видно было по всему. Каждое движение отточено и отшлифовано многочасовыми тренировками и полевыми занятиями.
Он был выше Корсакова сантиметров на десять и смял бы его. Неминуемо смял бы. Но, видимо, бойца готовили не совсем настоящие специалисты. Были и у него слабые стороны. Корсаков ухитрился сделать скользящий шаг навстречу противнику, одновременно садясь в полушпагат и нанося удар в промежность. Зверский удар, бесчеловечный. Но, как говорится, кто к нам с мечом, тому мы по… Свернувшийся в калачик визжащий бугай был, безусловно, серьезным противником, и Корсаков молниеносно обыскал его. Два ствола в подмышечных кобурах его не удивили. Удивило бы их отсутствие.
Заливистый свисток переключил его внимание. По дорожке в его сторону бежали двое полицейских. Конечно, их мог вызвать кто-то, увидевший нападение малолетних хулиганов на прилично одетого человека. Но Корсаков почему-то подумал, что их на него просто «натравили», и они сейчас, «пресекая нарушение общественного порядка», отведут его в свой обезьянник, и уж что там его ждет — одному Богу известно. В Бога Корсаков не верил, выдвигать обвинения против малолетних хулиганов не хотел и рванул через заросли в сторону спасительной темноты. Конечно, в этой темноте его могли ждать любые опасности, но выбирать было некогда. Он летел вперед не разбирая дороги, а сзади продолжал верещать свисток, оповещая всех: осторожно, хулиган! Хорошо, что навстречу ему никто не попался, и Корсакову не пришлось краснеть. Более того, через несколько минут свисток пресекся. Судя по тому, что перед этим он удалялся и становился все слабее, преследователи отстали.
Радость удачного побега была омрачена, когда Игорь понял, что возможности его передвижения крайне ограниченны. Для человека, который находится в Смоленске несколько часов, совершенно естественно плохо знать город. Ну а на что же ему тогда рассчитывать? Теперь можно было идти спокойно, но это не утешало. Корсаков шагал прямо, потому что других путей просто не было: вокруг топорщились высокие заборы. Пытаясь сориентироваться, он посмотрел по сторонам и увидел впереди «хаммер» болотного цвета, стоящий возле коттеджа, и женщину возле машины. Ну, значит, спросим у нее. Оставалось метров пятнадцать, не больше, когда из коттеджа выскочил мужик. Да что там мужик, настоящий мачо! И это было видно и понятно даже Корсакову. Казалось, он слетел со страниц глянцевого журнала, чтобы упрекнуть всю мужскую братию: как же это вы так, а?.. Все в нем, в этом мачо, было так, как рекомендовал Антон Павлович Чехов: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Впрочем, возможно, насчет души Игорь, кажется, заблуждался. Подлетев к женщине, мачо, не сказав ни слова, ударил ее по лицу. Даже не ударил, а врезал. Умело и смачно. Так, что слышен был хруст. Впрочем, может быть, Корсакову и показалось, потому что она не потеряла сознания, даже не упала. Она уткнулась в корпус «хаммера» и стояла молча.