Антон сидел на полу и смотрел, как Мертвый ест. Он сидел на полу уже давно, и ему казалось, что может просидеть так сколько угодно. Может даже умереть вот тут, прикованным к батарее наручниками. Перед Антоном на полу лежал пакет из «Макдоналдса», но он не чувствовал даже намека на голод. Он безучастно глядел на Мертвого, который сидел в центре просторной пустой кухни за столом и ужинал.
Мертвый разрезал на четыре части лимон, положил все кусочки в чашку и залил кипятком. Пока лимон пропитывал собой воду, Мертвый спокойно сидел за столом и смотрел в одну точку, как будто отсчитывая про себя время. Ровно через минуту он поднял чашку, выпил настой и начал вылавливать и жевать лимонные дольки. Антон знал Мертвого всю свою жизнь. Мертвый привез его из роддома, Мертвый забирал его из школы, Мертвый же иногда отвозил его к отцу. Никогда Антон не видел, чтобы он ел или пил что-то кроме кипятка и лимонов. Большой двухкамерный холодильник за спиной Мертвого был набит лимонами. Иногда, по праздникам, Мертвый засыпал лимоны в блендер и взбивал их со льдом – он считал это главным и единственным позволительным деликатесом.
Разговаривать было бесполезно, Антон понимал это и, пока Мертвый сам не заговорил с ним, сидел задумчиво.
В том, что Соню убили по приказу его отца, Антон не сомневался. Так же как не сомневался он и в том, что сделано это было ему в назидание. Именно поэтому Мертвый пристегнул его на переднем сиденье и приковал наручниками к дверной ручке: Антон должен был увидеть все. Прочувствовать всю глубину совершенной ошибки. Отец не верил в разговоры, он считал, что мужчины должны всегда действовать. Единственное, чего Антон никак не мог понять, так это «за что».
Соня не представляла никакой угрозы его отцу, и жизнь старшего сына для него была давно и глубоко безразлична.
Он был юношеской ошибкой, случайным и ненужным ребенком. Отец давно завел новую, правильную и парадную семью, в которой под прицелами фотокамер рос наследник его необъятной империи. Антон искренне жалел своего сводного брата, чья жизнь была размеренна и полностью подчинена безумным убеждениям отца. Сам же он получил относительную свободу – делать что хочет, учиться где хочет и встречаться, с кем ему вздумается. По крайней мере, Антон так думал раньше.
Когда он был совсем маленьким, отец никогда не брал его на руки. Для этого существовала или жена, или целый штат нянек. Первый раз он прикоснулся к собственному ребенку только тогда, когда Антону исполнилось пять лет, наградив его крепким и очень болезненным рукопожатием, из-за чего маленький мальчик испугался и заревел. Он запомнил эту сцену на всю жизнь, потому что тогда его в первый раз по-настоящему сильно выпороли. Отец не верил в слезы, но верил в ремень. Он вообще не любил эмоции в любом их проявлении. Он жил и работал, соблюдая свой собственный внутренний кодекс: никогда не признавать ошибки, никогда не идти на компромисс, никогда не щадить врагов, никогда не показывать слабости. А эмоция – это слабость.
Антон очень старался. Как и все маленькие мальчики, он мечтал впечатлить отца, но у него никак не получалось. Отец винил во всем его мать – свою школьную любовь. Антон до сих пор не мог поверить, что у отца могла быть «любовь». Два этих слова отказывались уживаться в одном предложении у него в голове. Мать была полной противоположностью – открытая, эмоциональная и очень простая. Она искренне любила отца, но когда и к ней пришло осознание бессмысленности этого занятия, то она взамен полюбила богатую жизнь.
Тогда и для отца Антон стал невыносим. Несмотря на все старания, у него не получалось стать таким, каким его хотели видеть, и для отца само его существование было вечным и мучительным доказательством поражения. У него не могло быть поражений. Он оставил попытки изменить Антона и решил завести себе нового наследника. О разводе мать узнала, когда, вернувшись домой, обнаружила свои чемоданы собранными. Мертвый помог погрузить вещи в машину и отвез Антона с матерью в их новый дом. Это был хороший дом, и отец продолжал содержать их, выплачивая матери очень солидное пособие.
Антону было двенадцать лет, и он, конечно, уже слышал выражение «сменить на более новую модель». Он сам видел, как родители его одноклассников, например, меняют старые машины. Но с машинами просто. Машины продают или ставят в гараж, машины не вяжут из нижнего белья веревок, не перекидывают их через декоративную балку на потолке и не затягивают петлю на шее. Особенно так, чтобы их находили их двенадцатилетние дети.
Он, к своему удивлению, легко пережил смерть матери. Уже тогда он вдруг понял, что смерть – это не самый худший выход из мира его отца. Но Антон не собирался умирать, он собирался жить. Вместо матери в доме поселилась няня. Раз в месяц Мертвый отвозил его к отцу – тот безучастно интересовался оценками и крепко жал руку на прощание. Рукопожатие было важной частью ритуала «отцовства», и Антон потратил годы, засыпая и просыпаясь с эспандером, чтобы довести крепость руки до нужного состояния, чтобы отец хотя бы здесь не мог сделать ему больно.
Антон думал, что когда он вырастет, то станет психологом. Он превратит разговоры в свою профессию и свою жизнь. Он сделает все, чтобы не быть таким, как отец. И у него все получалось. Вообще вся его жизнь до вчерашнего дня была относительно счастливой. У него были деньги, он учился на психолога, у него были друзья, хотя главными друзьями все равно оставались книжки, и с недавних пор у него была Соня. Антону казалось, что он выстроил свою жизнь – он не мешает отцу, никак с ним не пересекается.
Лишь один раз он ошибся – ему по-мальчишески хотелось произвести на Соню впечатление. Они планировали пойти гулять и договорились встретиться в «Старбаксе» на Новослободской: взять кофе на вынос и пойти гулять по переулкам. Вот тогда Антон не удержался. Он решил показать Соне что-то, чего бы она сама никогда не увидела. И он перевел ее через дорогу, поднялся с ней на самую вершину «зиккурата» и провел экскурсию по отцовскому кабинету: святая святых, куда не разрешалось входить никому.
Антон собирался не просто показать Соне кабинет и невероятный вид: ему хотелось открыть ей главную тайну. Показать ту самую деталь, которая бы лучше тысячи слов объяснила ей, что за человек его отец. Как Страшила и Железный Дровосек, заглянувшие за завесу в тронном зале волшебника Гудвина, Соня заглянула и увидела, что кабинет пуст. В превеликом зале на самом последнем этаже гигантского зиккурата в центре Москвы не было ничего: только письменный стол и кресло. Игорь Валерьевич полагал, что для продуктивной работы ему больше ничего не надо. Антон с удивлением заметил на столе у отца книгу в кожаном переплете. Он никогда раньше не видел ее и, полистав, не нашел в ней ничего интересного: дневник какого-то заезжего жулика. Книжка Антона не интересовала, его интересовала только Соня и то, что, выйдя из этого странного места и вместе похихикав над странным отцом, они отправятся к ней домой. Или к нему.
Глава 8. Москва. 1382 год
Савелий пошатнулся и схватился за березу, чтобы не упасть. Потом присел, опираясь спиной о шершавый ствол, и задумался. Несмотря на юность, – ему только недавно исполнилось пятнацать – Савелий очень любил выпить. И сейчас, сидя под деревом в осажденном Кремле, он вдруг понял, что никогда в своей короткой жизни не пил столько, сколько выпил за последние пять дней.
Все началось с того, что из осажденного войском хана Тохтамыша города трусливо сбежали митрополит Киприан и великая княгиня Евдокия. Князя Дмитрия в Москве не было – он уехал собирать войско, и побег княгини и епископа Савелий и его соседи расценили как нарушение древних традиций, согласно которым в осажденном городе всегда остается и епископ, и княжеская семья. Точнее, Савелий про древние традиции ничего не знал, но ему объяснил дед, подкрепив урок ощутимым тумаком. Случился бунт. Савелий бунт вспоминал с удовольствием, он хорошо втащил одному из княжеских дружинников. Однако бунт быстро утих: князь Остей, руководивший после бунта обороной города, разрешил москвичам разграбить подвалы бежавших из Москвы бояр и выпить хранившиеся там мед, пиво и вино. Решение это было встречено народным одобрением.
Следующих суток Савелий практически не помнил. Помнил он только, как они с Еремеем подымались на стены и показывали голые жопы татарским воинам, стоявшим у Кремля. Еремей в результате со стены упал и разбился насмерть, а Савелий уцелел и пошел искать, чего бы еще выпить. Вот почему первую попытку штурма он проспал. Защитники Кремля отбили татар, и по этому поводу князь распорядился выдать еще вина. Савелий такой подход князя к жизни всецело одобрял. Во время второго штурма он вместе с другими горожанами стрелял в татар и кидал камни, был собой чрезвычайно горд. Теперь он пытался хоть как-то прийти в себя. Судя по разговорам, которые он слышал утром, опасность для горожан миновала, и Тохтамыш прислал послов договариваться. Сидя под деревом, Савелий видел, как мимо него прошла делегация – впереди князь Остей с боярами и священством. Выглядели они очень довольными и праздничными. Ну и славно, подумал Савелий. Голова его гудела, хмель еще не до конца выветрился, и он с удовольствием вытянулся на траве во весь рост и задремал.
Сквозь тягучую хмельную дрему Савелий не услышал крики: Тохтамыш обманул князя, и как только ворота Кремля открылись, в них устремилась татарская конница. Защитников крепости уже ничто не могло спасти. И когда, пошатываясь, Савелий все-таки начал подниматься, он успел лишь открыть рот, прежде чем один из всадников на скаку полоснул ему по горлу острой саблей. Тело его вместе с другими погибшими в тот день москвичами татары сбросили в ров.
Моргунов жил один в пятикомнатной квартире в Малом Харитоньевском переулке. Вероятно, он сам об этом не догадывался, но вся обстановка его дома была родом из глубокого детства, когда он, еще совсем маленький, ходил с классом в гости к живому маршалу Советского Союза послушать рассказы про войну. Квартира маршала так впечатлила маленького Вову, что через пятьдесят лет он ее фактически и воспроизвел: дубовый паркет, массивная деревянная мебель, все благородного красного цвета да с золотой окантовкой. Стены были завешаны черно-белыми снимками великих советских фотографов, а на полу то тут, то там стояли фикусы в высоких горшках. Впрочем, роскошная квартира больше не радовала полковника. Жену он похоронил еще в прошлом году, сын жил отдельно, и Моргунову в большой квартире было одиноко и неуютно. Особенно сейчас.