– А почему? Зачем начальнику охраны руководителя крупнейшей нефтяной корпорации убивать никому не известную студентку?
– Ему отец велел. Я знаю, он рассказал. Мертвый никогда ничего сам не делает, он всегда выполняет приказ.
Мертвый говорит: «У мертвых воли нет, есть послушание».
Степа с удивлением повернулся к парню.
– В смысле – нет? Это ж просто фамилия? Или он так – для красного словца про «мертвых»?
Впервые с момента знакомства со Степой Антон почувствовал себя уверенно. Ему было что сказать и что объяснить, он впервые знал больше, чем его странный собеседник. Он схватился за свои университетские знания, как утопающий за соломинку, и начал объяснять.
– Понимаете, у него заболевание. В Афганистане Иван был тяжело ранен – его вертолет сбили, он оказался единственным выжившим. Он провел много времени в больницах, а когда вернулся, сменил фамилию. Но не просто так, он искренне верил в то, что он умер на горе под Кандагаром… Степа эффектно выпустил дым из ноздрей.
– Псих, что ли?
Антон искренне обиделся за Мертвого.
– Нет, не псих, – он с укоризной посмотрел на Степу. – Психиатрия действительно знает такое расстройство, оно называется «синдром Котара». Больной в таком случае считает, что он умер. Но у Мертвого если и есть синдром, то какой-то очень особенный… Обычно смерть и осознание собственной смерти, пусть выдуманной, приводит больных к депрессии, апатии, истощению… и без помощи врачей и медикаментов – к неизбежной настоящей смерти. Но Мертвый… Он не был готов смириться с тем, что все погибли, а он нет… Он считал себя виновным.
Антон делал паузы, вспоминая все свои короткие разговоры с Мертвым, который вообще-то был предельно неразговорчивым собеседником, но все же иногда что-то рассказывал ему.
– Для Ивана смерть стала стимулом. Он как будто нашел в своем чувстве вины неисчерпаемый источник новых сил.
Степа кивнул. Нет, его противник не псих. Он в чем-то, наверное, тоже Тень, просто у другого господина. Впрочем, времени оставалось немного, и разговор надо было возвращать в нужное русло.
– Так почему твой отец хотел, чтобы ты видел убийство Сони?
Антон резко дернулся, как от удара. Он еще не привык к мысли о смерти Сони.
– Отец сказал, что Соня должна умереть, а я обязательно должен это видеть…
– Почему?
– Чтобы я понял, что мои действия имеют последствия.
– Ничего себе у него представления о воспитании…
Антон захохотал. Он не мог удержаться, уж слишком смешным ему казалось Степино удивление. Степа глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в приоткрытое окно. Они съехали с Кутузовского на Садовое, проскочив на красный свет на длинном светофоре перед МИДом.
– И что же ты такого сделал?
– Я задавал себе такой вопрос тысячу раз – я не знаю.
Степа разозлился. Даже не на Антона, а как-то глобально на несправедливость жизни в целом.
– Значит, слушай сюда. Ты что-то ведь точно сделал, если уж он решил так сурово тебя наказать. Дурака-то не валяй, ладно? Подумай крепко, точно ведь вспомнишь!
Степа еще раз затянулся. Нервничать он не мог, мертвым это в принципе несвойственно, но что-то он все-таки чувствовал. Ему казалось, что, продолжая разговор с Антоном, он поймет что-то очень важное. Глядя на то, как он сжался от его резкости, Степа заговорил чуть мягче:
– Вспомни, что именно, потому что это что-то большое. Что-то важное. Мертвый не только твою девушку убил, он меня тоже убил.
Антон вздрогнул и отвлекся от дороги. Потом повернулся к Степе.
– В смысле… вас тоже… вы… вы не живой?
Степа рассеянно почесал гладкую челюстную кость. Антон вздрогнул и поежился.
– Ну, как видишь, нет. Это долгая история. Давай сначала мы с тобой про тебя договорим, а потом я про себя постараюсь объяснить.
– Я и правда не знаю. Я старался делать так, чтобы Соня никогда не пересеклась с моим отцом. Мне казалось, он не одобрит мой выбор…
– Но ведь как-то, получается, она с ним пересеклась? Она ведь не первая девушка, с которой ты встречался, других ведь твой отец не убивал показательно?
– Нет. Нет! Они никогда не виделись. Я только однажды показал ей его рабочий кабинет…
Степа выпрямился и выбросил недокуренную сигарету в окно.
– И? Показал ей кабинет, и?..
– Но там не было ничего такого, за что убивать… – А что там было?
Антон внезапно понял, что он рассказывает о чем-то, что знает с детства, человеку, который не имеет об этом вообще никакого представления.
– Я поэтому и показывал. Никто не знает, что у моего отца в кабинете нет ничего. Это пустая комната, в которой стоит только стол, кресло и сейф. Компьютером он не пользуется, посетители перед ним всегда стоят. Чаще всего по стойке смирно…
– И в тот день в кабинете было так же пусто? Прям вообще ничего необычного?
– Да. Только на столе лежала идиотская книга, с которой отец последний год не расстается.
Степа ловил каждое слово парня, как истощенный жаждой путник ловит капли неожиданного для пустыни дождя. Вот-вот, еще чуть-чуть – и он поймет что-то важное. Не дожидаясь его вопроса, Антон продолжил:
– Книга старая, кажется, XIX века. Кто-то из его друзей купил ему в подарок на аукционе в Лондоне. Это дневник человека, который на самом деле сжег Москву в 1812 году. Ну, когда Наполеон был и война. И отец будто с ума сошел. Он с ней не расстается с тех пор. Обычно днем она лежит в сейфе…
Антон перестал говорить, как если бы только сейчас он сам впервые услышал свои слова и сделал очевидный вывод.
– Когда я показывал Соне кабинет, книга лежала на столе. Она даже пролистала ее, хотя совершенно без интереса… Неужели вы думаете, что из-за нее?
Антон не договорил. Степа молча смотрел в окно на проносящуюся мимо них Москву. Они проехали Парк Горького и въехали в тоннель, а Степа все молчал. Две гигантские мысли теснились у него в голове, отчаянно отказываясь в ней умещаться. Да, девушку убили за книгу. И его, Степу, расстреляли тоже из-за книги. Потому что Степа влез не в свое дело, начал тянуть за ниточки, за которые тянуть не надо было и которые пусть и теоретически, но могли привести его к Мертвому и к его начальнику. Но это было не самое страшное.
Гораздо неприятнее была вторая мысль, которую Степа не хотел додумывать до конца. Вот я, думал он, будто распутываю клубок. И когда я распутаю его до конца, то нитка окажется змеей и меня сожрет.
Но не распутать ведь тоже нельзя…
Получается, что самый важный человек одержим книгой, в которой есть что-то про пожар Москвы. Почему? Может, это просто мемуары какого-нибудь генерала, может, важный человек прочитал в книге что-то особенное, созвучное именно его непростому сердцу? Нет. Холодный разум говорил Степе, что людей убивают только тогда, когда они представляют опасность. Если бы дневник был безделицей, существенной лишь для его владельца, он бы не стал убивать девочку. И Степу бы не стал. Значит, в дневнике что-то ценное. И мысленный взор Степы обратился в другую сторону, на события, произошедшие с ним после смерти. Царевна ведь как сказала: город выбирает своего героя лишь тогда, когда городу грозит смертельная опасность….
Новая сигарета догорела до фильтра и потухла. Степа бросил окурок в окно.
– И что, что в дневнике было?
– Этот путешественник был жуликом, и он записал всю свою историю жизни в этой книге. Звучало все как выдумка, как такие приключения барона Мюнхгаузена. Он рассказывал про свое детство, про жизнь в Европе, про то, как был вынужден сбежать в Россию и как сжег Москву.
Пиздец. Клубок закончился, Степа оказался прав, и неизбежный вывод смотрел на него немигающими змеиными глазами, готовясь к финальному прыжку.
– И? Не тяни. Что, что именно там было написано про пожар?
– Я точно не знаю, я не читал все целиком, отец мне не разрешил. Но пока он еще ею не увлекся окончательно, я ее тоже перелистывал: глава про пожар вся была в каких-то вычислениях и таблицах.
Степа откинулся на сиденье. Итак, в дневнике содержится инструкция, как сжечь Москву. Ведь в 1812 году же получилось? Степа плохо помнил историю, но он точно помнил, что школьный учитель рассказывал про тот пожар как про событие, изменившее ход российской истории. Неужели в реальной жизни может найтись человек, который решится повторить что-то подобное? В Москве живет больше одиннадцати миллионов человек… Степа задумался. Ему казалось, что он нащупал ответ, даже услышал его, но то была лишь часть ответа. Не полная картинка, чего-то все равно недоставало.
Антон больше не мог ехать в тишине. Он начал расспрашивать Степу, и Степа рассказал ему и про свою гибель, про все, что случилось с ним потом и про свои догадки относительно того, зачем отцу Антона дневник и почему он им так дорожит.
– Я хорошо знаю своего отца, и я знаю, на что он способен. Это какая-то фантастика. Сказка. Так не может быть.
Степе не хотелось спорить, ему тоже вся придуманная им мысленная конструкция казалась довольно шаткой. Но других ответов у него пока не было.
– И Мертвый точно об этом не знает. Он не знает ни про книгу, ни про пожар, я абсолютно уверен.
– Я думаю, что ты прав. Но если не знает он, то ведь кто-то должен знать? Даже если мы предположим, что все это правда и Москве действительно угрожает новый пожар, ему кто-то должен помогать. И если не Мертвый, который, как ты говоришь, его правая рука во всех таких делах, то кто?
Ответа на этот вопрос Антон не знал. Они проехали под мостом и выехали на Электрозаводскую улицу.
– Ваше место назначения находится слева, – сказал безучастно навигатор.
Антон заглушил машину и вышел: на улице начал накрапывать осенний дождь. Степа неслышно подошел к нему и остановился. Вдвоем они секунду постояли в тишине и посмотрели на внушительное кирпичное здание электрозавода, которое в мутном осеннем свете выглядело особенно пугающе и зловеще. А потом пошли искать проход. Антону предстояло увидеть другую Москву.