Рот ему закрыли поцелуем.
От изумления Эдвин даже прекратил бороться. Ощущение было знакомым, но почти забытым. Все возражения застряли на полпути, разум требовал борьбы, но тело не поддавалось. В голове вспыхнула робкая надежда, приправленная щепоткой похоти, новые чувства начали расползаться все шире. А затем ночная гостья отлипла от его губ и произнесла всего одно слово:
– Пожалуйста…
Новую волну ощущений смыло смесью ужаса и, что уж таить, разочарования. На мгновение он поверил, что теплое податливое тело, придавившее его к земле, принадлежит именно той самой. Но стоило кроткой просьбе сорваться с чужих губ, Эдвин закостенел. И дело было не в том, кем это было произнесено, он без всяких сомнений узнал голос Младшенькой. Куда больше его повергло в шок то, как это прозвучало. Несмелая просьба, почти мольба сорвалась с губ девушки. И было это столь странно, настолько неправильно, что паника вновь наполнила тело, словно иного способа пережить происходящее не было.
Он дернулся, мечась меж собственных желаний. Одна половина естества не желала покидать теплый кокон, волосы девушки щекотали лицо, она опять ткнулась в него губами, как ягненок, просящий ласки. Вторая половина требовала немедленно прекратить. Эдвин опять двинулся, боясь резким движением причинить боль девушке. Солома заскользила под задницей, он засучил ногами, пытаясь найти опору. И тут голос в голове взорвался предупреждением:
«Берегись!»
В унисон ему раздался ответный рык, доносящийся уже из реальности.
– НЕ СМЕТЬ!
Юноша скорей почувствовал, чем увидел, что Младшенькую почти содрали с него; изумленно пискнув, она отлетела в сторону. Сверху навалился кто-то новый, пахнуло луком и застарелым потом. Его вдавили в землю, чужие руки легли на шею, голова погрузилась в солому. Он забился, уже не осторожничая, попытался вырваться или ослабить хватку. От оппонента веяло яростью, гнев давал ему сил, и Эдвин почувствовал, что начинает задыхаться. Перед глазами закружились круги, в ушах застучало. Пальцы царапали сухую землю, не находя ничего ценнее опилок и кусочков мышиного помета.
«В кармане…»
Новый совет прозвучал уже не так громко, словно на первый, предупредительный возглас мнимый друг употребил все свои силы. К концу слова затихли, развеялись дымкой в подсознании, но этого хватило. Эдвин зашарил рукой, противник, не видя ничего вокруг, продолжал давить. Воздуха почти не осталось, он двумя пальцами влез в карман, собственный вес мешал забраться глубже. Ногти царапнули по гладкой поверхности, засипев, он выдернул ладонь наружу, сжимая спасение. А после с размаху впечатал медальон в чужую плоть.
Мужчина взвыл от боли, точно перебудив всю деревню. Раздался характерный звук; Эдвин, не отнимая безделушку, чувствовал, что плоть под ней почти плавится. Все же Сэт был прав. Бремя предназначалось теперь лишь ему одному. Всем остальным драгоценность несла только боль и уж никак не выгоду. Обычно руны знаменовали собой свет, тепло и защиту. Те, что он сейчас сжимал в руке, могли подарить лишь смерть.
Хватка ослабла, и, зарычав от натуги, юноша сбросил с себя грузное тело. Противник отлетел в сторону, продолжая выть. Эдвин сунул медальон под одежду, с усилием откатился в сторону, встал в стойку, вновь ощущая себя в спарринге с Лисом. В этот момент амбарная дверь за спиной открылась.
Луна успела снова показаться в небе, ровный свет проникал через проем. Внутрь ввалилось сразу несколько людей, краем глаза он увидел Сэта, за его спиной покачивался Тит, еще несколько знакомых с вечера лиц замерло на пороге. Юноша выдохнул, продолжать борьбу перед всей деревней казалось нелепой идеей. Кто-то запалил факел, внутренности амбара окрасились в желтый, раздался ропот. Эдвин оглядел поле боя.
Младшенькая сидела в углу, вжавшись в стену, словно пытаясь исчезнуть из Мира или хотя бы просочиться сквозь доски. Животный рывок надорвал ее ночную рубашку; придерживая ткань, девушка обнимала себя за плечи с выражением ужаса на лице. А прямо напротив входа, уже не воя, но продолжая всхлипывать, по земле катался Отто. Руки были прижаты к лицу, приглушенные всхлипы долетали из-под ладоней. Юноша сглотнул. Можно было догадаться.
Тит положил руку на плечо Лису и, покачиваясь, вышел вперед. Эдвин с изумлением понял, что мужчина пьян. Лысина блестела в свете факела, глаза неуверенно шарили по амбару. Кусочек мозаики встал на место. Толку крадучись обходить деревню в поисках мнимых секретов, если можно просто напиться с кем-то и узнать все из первых уст? Особенно если сам не пьянеешь. Неудивительно, что Сэт задержался так надолго.
– Дура! Шлюха!
Тит внезапно заревел, как раненый медведь, обращаясь к Младшенькой. На большее сил у него не было, мужчина так и замер, держась за плечо вора, но девушка вжалась в стену пуще прежнего. Раздался шорох, людей на входе прибавилось, вперед протолкался Парацельс. Седые волосы растрепались на макушке, подчеркивая гримасу непонимания на испещренном морщинами лице. Ани, нахмурив брови, маячила за спиной доктора.
– Гааз…
Старый лис пальцем указал на бьющееся в судорогах тело Старшего. Старик, не тратя времени на расспросы, шагнул вперед, присел на колени. Что-то зашептал, склонился над Отто, пытаясь оторвать руки пострадавшего от лица. Ропот стал громче, какая-то женщина закрыла рот ладонью.
– Кто-нибудь расскажет, что произошло?
Ани сморщила лицо еще сильнее; поймав ее взгляд, Эдвин захотел провалиться сквозь землю. И как женщины заставляют чувствовать себя виноватым, даже если вины за душой – чайная ложка? Он сглотнул.
– Не стоило оставлять тебя этой ночью, мальчик. – Сэт сокрушенно покачал головой.
Юноша почувствовал, что краснеет. Как назло, вспомнил, о ком подумал в момент мнимого нападения, щеки почти запылали. Хорошо, что в свете факела это было слабо различимо.
– Я… Я ничего не делал. Она…
Он запнулся, не зная, что сказать, чтобы не подставить Мальену.
– Я не о том. – Вор поморщился. – Мы с дорогим другом разговорились после захода солнца.
Тит, словно в подтверждение этих слов, шумно выдохнул. Вновь заревел:
– Ну и на кой?! Довольна? Башкой думать не твое, так другим местом решила?!
– Это все кара Годвина…
Последние слова были произнесены шепотом. Все повернулись к лежавшему на земле Отто; Парацельс, воспользовавшись моментом, быстро оглядел его лицо, его губы побелели. Доктор посмотрел на Лиса, покачал головой. Старший этого не заметил.
– Помогите встать…
Оперевшись на плечо старика, мужчина поднялся на ноги, Эдвин против воли напрягся, шея все еще хранила на себе жар чужих ладоней. Чуть ниже уже сходил на нет жар иного толка. Отто повернулся к свету факела, толпа отхлынула на полшага назад. Какая-то женщина взвизгнула. Сложно было понять, где заканчивается здоровый участок кожи и начинается рана. Уродливый ожог мерцал в полумраке, слабое белесое свечение обрамляло половину лица, к которой юноша прижал медальон. Мышцы будто отмерли, рот и веко некрасиво провисли, придавая лицу нездоровую асимметрию.
– Видите? – Он указал на свою щеку. – Смотрите на кару, на следствие чужой похоти. Всем нам воздается по заслугам. Я не сумел вбить в голову дочери простейшие истины и поплатился.
Эдвин не мог оторвать взгляд от раны, которую нанес собственной рукой. Последний раз он видел нечто подобное на руке Сэта, но подобных масштабов порез достиг только в самом конце, уже в Вествуде.
– Так мне кто-нибудь ответит? – Ани сложила руки на груди.
– У местных жителей, – Сэт откашлялся, – оказался своеобразный взгляд на некоторые вещи. Вам стоило рассказать сразу, люди Симфареи терпимы к чужим убеждениям. Особенно к подкрепленным верой в жертву Годвина.
Последние слова явно были сказаны для вида, по тону было ясно, что думает Лис совсем о другом. Но люди вокруг смешались, Тит даже несколько виновато прошептал:
– Как же мы… Кто же знал… Мы со всем добром.
Эдвин посмотрел на старого вора, вопросительно сдвинул брови. Тот облизнул губы.
– Они не заводят детей.
Повисла тишина. Спутники переглянулись, словно была озвучена нелепая шутка. Но местные потупили взгляд пуще прежнего, шестеренки в голове Эдвина закрутились с удвоенной силой. Слишком мало народу, для такой большой деревни, значит?
– Ты имеешь в виду совсем? – Ани огляделась вокруг, как бы надеясь, что кто-то возразит. – И как долго?
Как по команде, все повернулись к Младшенькой. Сколько ей лет на вид? Девятнадцать? Двадцать? Вот и ответ. Прозвище Мальены тут же обрело смысл. Отто, неверно истолковав всеобщее молчание, попытался оправдаться:
– Ошибка двадцатилетней давности… Никогда… Больше никогда. Но воздалось все же, даже спустя столько времени. Грешен был, надеялся, что простят изначальные, девочка как-никак. А вот нет…
Все это напоминало бред сумасшедшего, Старший продолжал что-то сипеть себе под нос. Тит, словно проповедь соседа дала ему сил, отлип от Лиса, но так и остался стоять, поглядывая на Мальену тоскливым взглядом. Остальные жители вторили ему. Эдвин подумал, что все еще спит, но видит самый страшный и глупый кошмар из всех возможных.
– Могу я узнать причину? – Гааз наконец вступил в диалог.
– В этом проблема всех людей: они не видят причины, не чувствуют ее. – Отто возвел глаза к небу. – Уж простите за такие слова. Но ведь просто все. Боги шлют нам предупреждения, Годвин наказывает род людской, подает сигналы с той стороны. Хотели бы изначальные, чтобы плодились мы, так не насылали бы на детей проклятье нашего века.
– Речь о белоголовых?
Эдвин нервно почесал отросший ежик волос над шрамом, но на него никто не смотрел. Отто замер в свете факелов напротив входа, словно проповедующий мученик.
– А о чем же еще? Впускаешь дите в Мир, а оно затем прибирает с собой и тебя, и округу всю. Это ли не знак?
– Знак чего, простите? – В глазах Парацельса блестела жалость напополам с замешательством.