– Что богам неугодно, чтобы мы плодились. Чего же еще?
Эдвин переглянулся с Ани. Так или иначе, все люди, с которыми он пересекался на протяжении жизни, были религиозны. Это касалось и жителей Дубов, и западников из Вествуда, и случайных путников, которые иногда забредали в деревню. Кто-то веровал больше, кто-то меньше, но не касаться церковного вопроса вовсе означало быть в Симфарее белой вороной. Сам он о подобных вещах не задумывался – до поры. Раньше заботы были иными: замешать раствор, принести воду, хорошо отдохнуть с наступлением вечера. С недавних пор он сам стал живым свидетельством влияния Годвина на Мир (пусть в душе и надеялся на обратное), но речи, звучавшие сейчас в амбаре, были в новинку.
При встрече местные не бились в церковном экстазе, да и разговаривали как простые, рабочие люди. Даже их акцент навевал воспоминания о родных местах. Разве что видно было, что за церквушкой ухаживают, но как иначе?
Сейчас же разговор затронул все струны души Старшего. В говоре появилось почтительное придыхание, словно он и правда не просто вещал, а проповедовал, вколачивая очевидные истины в глупые головы приезжих. Люди вокруг или смиренно глядели в землю, или с хмурыми лицами кивали, соглашаясь с речами главного по деревне.
– Позвольте уточнить, я не совсем понимаю, – было видно, что Гааз изо всех сил старается подбирать слова, – ведь явление, которое в Симфарее именуется не иначе как «тряской», случается с крайне незначительным процентом населения…
Сэт поморщился, юноша понимал почему. Слова врача прозвучали словно доклад, вложенный в уста Гааза кем-то другим. Отчет того толка, в котором людей называют «ресурсом».
– …и пусть эта беда затронула многих, – тут тень легла на лицо Парацельса, в глазах мелькнула тоска, – нет никаких предпосылок, что даже в сотне родившихся детей найдется хоть один белоголовый.
Отто покачал головой.
– Грех не меряют числами. Воспитание не позволяет мне перечить столь почтенному человеку, но поверьте мне: то лишь скупые знаки, которые уже много лет долетают до нас с той стороны. И если народ не прислушается, то нынешние времена будут казаться благом, пусть в это и сложно поверить.
– А никого здесь не смущает, – Ани обвела взглядом присутствующих, – что белоголовыми становятся одни лишь мальчики? И даже если игнорировать то, что шанс стать белоголовым совсем невысок… Ведь может родиться девочка!
– Избирательность – тоже грех. – Отто отвел взгляд, больная щека замерцала пуще прежнего.
Торговка, прищурившись, посмотрела на него, затем ее глаза расширились.
– Только не говорите мне, что…
Тит, который, похоже, почти протрезвел под натиском происходящего, нервно проговорил:
– Мы – нет! Никогда. Когда-то давно родичи наши… Бывало. Смотрели, кто уродился, а потом… Но это ведь тоже грех – определять, кому в Мире оставаться, а кому нет. Мы потому и решили, что все, хватит. Только с Младшенькой так уж вышло, но повезло напоследок. – Он неприязненно посмотрел на девушку.
Ани замерла в такой позе, словно раздумывала, не разодрать ли еще пару лиц. Эдвин почесал переносицу. Вот, значит, как… Что было большим варварством? Не рожать детей вовсе, замкнувшись в своем мирке? Смотреть, как медленно умирает деревня, а людей становится все меньше? Бить по рукам за мысли о соитии, покуда вокруг медленно ветшают дома, из которых некогда доносились возгласы детей? Или поддаться человеческой природе, но взять на себя право решать, кому остаться в Мире, а кому нет? Коли девочка, то пускай. А коли мальчик… Есть ли где-то весы, на которых можно взвесить грех?
«Люди думают, что чем ближе они к Богу, тем яснее видят свои грехи».
Шепот звучал бодро и, неожиданно, почти весело. Эдвин мысленно отмахнулся, Лис тем временем подхватил со скамьи седельную сумку. Жест был недвусмысленным, люди на входе неуверенно задвигались. Нежданным гостям был не рад уже никто, но отпускать путников так просто, после всего…
– Я думаю, что нам лучше уйти. Скоро рассвет, дорога ждет.
Голос вора звучал твердо. Плевать он хотел на чужие распри и верования. Парацельс поднял ладони.
– Постой, старый друг. – Он повернулся к Отто. – Я, если вы еще не поняли, долгое время занимался врачеванием. Поэтому я не могу уйти, не оказав помощи. Уверен, вы не желали ничего плохого.
Старший медленно поводил головой.
– Знал ведь, – он посмотрел на Мальену, которая так и не сказала ни слова, – что нужен глаз да глаз. Молодость… Страх управлял мной. Прости, юноша, все должно было быть иначе.
Слова Старшего вроде бы успокоили людей, они даже немного расступились, освобождая проход. Эдвин сглотнул, Гааз помрачнел пуще прежнего.
– Поэтому я буду честен с вами. В городе, в своей лавке, я бы попытался помочь. Приложил бы все силы. Но даже так… Рана нехорошая. А тех лекарств, которые имеются у нас с собой… Их не хватит. Даже если потратить все. – Доктор запнулся, явно желая обойти любые упоминания медальона. Решившись, выдохнул. – Подобные ранения неисцелимы.
Удивительно, но Отто лишь улыбнулся. Словно и не было ничего удивительного, что какой-то юноша обезобразил его лицо одним ударом. Эдвин в очередной раз задумался, ослепляет ли вера или, наоборот, помогает четче видеть важное, игнорируя незначительное.
– Сразу видно, что мы с вами люди разного толка, доктор. Не примите за оскорбление, я ценю вашу готовность помочь. Но Годвин наградил меня отметиной сегодня, то наказание мне за давний грех. А дочке моей – кара за несдержанность. Однако я полон решимости следовать божьему пути. И когда прощение будет заслужено, метка сойдет с лица сама, будто ее и не было.
«Отпущенный срок начинаешь ценить, лишь когда он весь вышел».
Спутники переглянулись, Парацельс лишь вновь покачал головой. Если Эдвин что-то и понимал в ранах, нанесенных с применением рун (а в свете последних событий так и было), то Старший не проживет и пары дней. Как же паршиво. Сэт скользнул по нему взглядом, но не стал ничего говорить. Молча развернулся и шагнул к выходу.
– Заберите меня отсюда! Пожалуйста!
Тонкий возглас разрезал наступившую тишину, все замерли. Младшенькая подалась вперед, глаза расширились, будто девушка сама не верила, что эти слова только что сорвались с ее языка. Слезы побежали по щекам, закапали на землю.
– Это не жизнь! Люди умирают. Один за другим, все чаще. Их дома заколачивают и все, словно так и надо. Не хочу я остаться последней! Не хочу!
Все молчали. Отто уставился в землю, скорбно покачал головой. Гааз провел ладонью по лбу, затем прижал веки пальцами. Сэт, замерший было, сделал еще пару шагов и скрылся из виду. Эдвин знал, о чем он думает. На их пути от девочки, всю жизнь проведшей в деревне на отшибе Мира, толку чуть. А вор никогда не брал на себя груз, который не был готов нести.
Парацельс быстро вышел следом; похоже, даже у всегда бодрого старика сдали нервы. Ани, бросив на юношу взгляд, кивнула. Нагнала доктора, положила руку ему на плечо. С их исчезновением тишина стала почти осязаемой, лишь Младшенькая тихо всхлипывала, уже не глядя вслед уходящим. Старший продолжал смотреть в землю, Тит подошел к нему и что-то тихо проговорил. Эдвин почувствовал себя чужим. Шепот в этот раз промолчал, и он был ему за это искренне благодарен.
Ненавидя сам себя, он повернулся к выходу, люди расступились, в глаза юноше никто не смотрел. Двор за окном готовился принять лучи рассветного солнца. Оставалось сделать лишь шаг, но, поравнявшись с Мальеной, он не выдержал:
– Если настает момент, когда сидеть на месте уже нельзя… Можно либо бороться, либо плыть по течению. И я уверен: ты плаваешь куда лучше меня.
И шагнул прочь.
Лошади медленно цокали по земле. Последние дома остались позади, конечности ломило. Тонкая пленка пота покрывала тело, пусть солнце еще и не успело заступить на пост. Эдвин чувствовал себя больным, во рту пересохло, голова была ватная, словно накануне вечером он куролесил напропалую. Его спутники явно чувствовали себя не лучше. Было ли то следствием почти бессонной ночи или же организм так реагировал на пережитый стресс – вперед они ехали будто накрытые темной тучей.
Он откупорил мех с водой, выдавил в рот последние капли. О пополнении припасов не могло быть и речи, они покинули Ручейный луг с тем же, с чем и зашли. Ноша добавилась лишь на душе, да появилась в загашнике новая история, которую, Эдвин был уверен, он не захочет никому рассказать. Покуда он жил в материнском доме, Мир за пределами деревни казался красочным и живым. На поверку он вмещал в себя больше боли, страданий и тоски, чем юноша мог в целом осознать. Все люди, которых они с вором встретили на своем пути, были сломлены, сточены до основания. А если и нет, то встреча с Эдвином и Сэтом лишь открывала для них путь к забвению.
Ани внезапно вздрогнула.
– Я ведь почти потрогала медальон, тогда, у себя в лавке. Было бы… так же?
– Еще раз проверять не будем. – Лис поморщился. – То, что эту пакость не стоит трогать никому, кроме парня, было сказано неоднократно. Вот вам еще одно доказательство. Но использовать безделушку стоимостью в гору монет в качестве оружия – хорошо придумано, не спорю.
Гааз прошептал:
– Цена проверки – несчастный отец, потерявшийся в своей вере.
Эдвин, услышав в их словах скрытый укор, вскинулся.
– А что мне нужно было делать? Задохнуться в куче соломы?
– Нет, мальчик, – Сэт рубанул с плеча, – но как бы справился тот, у кого в кармане нет куска рун стоимостью с небольшой город? Похоже, наши тренировки пока не принесли пользы. Пусть я и усомнился в обратном, на берегу, накануне.
Юноша пожевал губы. В обоих случаях он действовал по чужой указке. Разница была лишь в природе выданных советов. Шепот тут же отозвался, да таким тоном, словно ситуация его забавляла:
«Ограниченный ум видит в чужих привилегиях угрозу, которую стремится сковать рамками своего понимания